— Как скажете, Матушка. — приседает в поклоне монашка и поворачивается к нам: — следуйте за мной, пожалуйста. Не отставайте и не шумите, многие сестры приняли обеты, включающие бдения и молитвы, нельзя их беспокоить без нужды.
— Ступайте, — кивает мать-настоятельница: — если после этого у вас все еще останутся вопросы, вы сможете их задать. Я буду у себя в кабинете.
— Хорошо. — отвечаю я, придерживая Мещерскую. В прошлый раз она устроила в монастыре цирк, правда в другом, но мало ли… мы выходим из кабинета и следуем за монашкой, которая идет впереди.
— А у вас я смотрю, уже отработана система? — спрашиваю я у нее.
— Многие родственники приходят к нам с вопросами: — отвечает она не поворачиваясь: — многие спрашивают и сомневаются. Сомневаться — это нормально для людей. Однако для тех, кто верит — нет сомнений. Осторожно, ступенька. — мы входим в большое и светлое помещение со сводчатым потолком и большими окнами, откуда льются потоки дневного света. В помещении стоят столы и лавки, за столами — сидят женщины и девушки в серых одеяниях с белыми воротничками, волосы убраны под одинаковые белые же платки. Перед каждой на столе — раскрытая книга.
— Здесь происходит посвящение в схиму Сестринства. — поясняет Евдокия, сделав жест рукой и понизив голос до полушепота: — пожалуйста не шумите, не отвлекайте послушниц…
Я оглядываюсь. В помещении тихо, словно в библиотеке, едва слышен шорох переворачиваемых страниц.
— Схима Сестринства это обет послушания во имя всего человечества и каждого отдельного человека. — объясняет нам Евдокия: — встать на ступень ниже, чем все, склонить голову и отказаться от себя, от своего эгоизма, своих желаний, своей личности и даже памяти. От родных и близких, от своего тела и мыслей. И посвятить себя всем ныне живущим людям. Именно так и становятся Сестрами.
— Сестрами?
— Валькирии — это название дали нам в миру, — поясняет Евдокия: — его дали нам воины, которых Сестры спасали на поле боя. Но на самом деле мы все просто Сестры. И Матери…
— Матери… — произношу я. Глубокое словно, глубок его смысл. Что там про языческий ад, в который нет ходу даже самому Мефистофелю? «Да, Матери, звучит необычайно… — Всегда такими и бывают тайны…». Тайное место, которое вне добра и зла. Сестры и Матери — вот как они себя называют.
— Прошу вас, пройдемте дальше — наклоняет голову она и мы идем дальше, мимо чисто отскобленных столов с раскрытыми книгами и склоненными над ними головами с аккуратно убранными под белые платки волосами. Про себя я подмечаю, что все женщины в этом помещении — все еще обычные женщины. Как я это узнаю? Они — обычные. Валькирии — красавицы, все до одной. Красивые лица с четкими чертами, чистая кожа, точеные фигуры, уверенные движения, идеальные модели для глянцевых журналов с вкладышем-календарем во весь рост «Валькирия Ноября 1903 года» и фотографией полуголой Цветковой на развороте.
А в помещении — обычные женщины. Разного возраста, есть и старенькие бабулечки, чьи лица испещрили глубокие морщины, есть совсем молодые девчонки, одна девушка с рябым лицом, совсем рябым, словно ей в лицо краски плеснули. Сидит с краю женщина с высохшей рукой — кожа да кости, видимо частично парализованная, а мышцы атрофировались, кожа на костяшках руки — словно высохший пергамент, сухая и отстает белесыми хлопьями. Рядом с ней — очень толстая женщина с двойным подбородком и обильными черными точками на мясистых щеках. Тут же — девочка с серьезным лицом, половина лица украшает багровый ожог, глаз скрыт под повязкой. Очень разные люди сидят здесь.
После того, как привык видеть вокруг себя красоту валькирий — такое угнетает. Напоминает, что в мире есть не только красота, но и уродство. И что жизнь некрасивой девушки намного хуже, чем жизнь некрасивого парня. Парню красивым быть не обязательно, на тебя, Уваров, в зеркало без слез не взглянешь, а поди ж ты — бонвиван, донжуан и бабник. Думаю многие девушки захотели бы стать валькириями только для того, чтобы стать красивыми, пусть и без памяти, но красивыми!
Мы идем дальше. Нам показывают кельи послушниц. Небольшие, чистенькие комнатки. Евдокия поясняет что в обычных монастырях нас бы дальше порога не пустили, но Орден Святой Елены стремится к максимальной открытости и понимает ту боль, которую испытывают родные и близкие девушек, которые приняли схиму Сестринства… а потому — проводит такие вот туры. Чтобы люди знали. Как именно происходит принятие схимы? Та, что пришла к Сестрам — должна отречься от мирской суеты, от своих личных желаний и интересов, от всего, что мешает возвыситься духовно и принять всем сердцем схиму послушания. Это первый этап, так они становятся послушницами. Второй этап — когда она чувствует, что готова — она запирается в своей келье и начинает молится. Дверь в келью запечатывают и открывают только через определённый срок. У каждой он свой… и когда дверь открывают — внутри обнаруживают Сестру. Да, вот сюда, проходите пожалуйста…
Мы проходим в еще одно большое и светлое помещение, с таким же сводчатым потолком и большими окнами, вот только на этот раз в помещении царит шум и гам, словно мы попали в детский сад, вот только бегают, смеются и хулиганят тут вполне себе созревшие девушки! Они одеты все в той же серой гамме, только на этот раз на них уже не платья, а скорее комбинезоны и когда одна из них валит другую на пол и торжествующе садится сверху — я понимаю почему. Если бы они юбки носили… а так все прилично.
— Вероника! — кричит Сестра в черно-белом монашеском одеянии, выделяющаяся из всей этой шумящей ватаги: — прекрати немедленно! Тамара! Отстань от нее! Сестры! Слушаем меня внимательно! Перемена закончилась!
— Обычно здесь не так шумно, — извиняющимся тоном говорит Евдокия: — просто мы попали на перемену. Молодые Сестры… полны энергии.
— О! А вы за нами⁈ — к нам тут же подскакивает юная девушка в сером комбинезоне и складывает ладошки в умоляющем жесте: — вы же за нами, правда⁈ У вас мундир!
— Нет они не за вами. Вам еще многому надо научится, — мягко выговаривает ей Евдокия: — а сейчас иди и сядь на место, ваша наставница вот-вот урок начнет.
— Но…
— Обязательно придут за вами. Обязательно. Ступай. — лицо Евдокии озаряет искренняя улыбка и девушка — вприпрыжку уносится к своему месту.
— Здесь юные Сестры обучаются правилам поведения в обществе и своим обязанностям. — говорит Евдокия, глядя вслед юной валькирии: — им еще многому предстоит научиться. К сожалению, наш век короче, чем человеческий, однако за это время Сестры успевают сделать очень многое. Пройдем дальше.
— И… у вас нет сожалений? О прошлом, о своих родных и близких? — спрашиваю я, следуя за ней. За нашими спинами раздается нестройный хор голосов, отвечающих своей наставнице.
— Как можно сожалеть о том, чего не помнишь? — отвечает мне Евдокия: — кроме того, мы не одиноки, мы все — Сестры. А для людей — мы и Сестры и Матери… а для кого-то и Дочери. Единственно кем мы не можем быть — Любимыми. К сожалению, плотские утехи нам чужды… да и невозможны по природе своей.
— Ага. — сожалею я. Нет, правда. И даже не за себя и Цветкову, а за них всех. Столько ладных и красивых девушек никогда не познают радостей плотских утех, это же трагедия. С другой стороны, вот та же самая Цветкова, она и покушать вкусно любит и сплетни обожает и вообще жизни радуется как первокурсница пьянке в отсутствие родителей. Насколько это вот «нам чуждо» — насаждается в монастыре как образ жизни? Как единственно верный образ жизни? И, раз уж речь о том пошла — у них, что половые органы в принципе отсутствуют? Как у Кена и Барби — гладкий пластиковый лобок? Или тут речь скорее о химической кастрации, то есть физиологически это возможно, а вот желания они не испытывают и всякое такое действие насилием будет. Гормоны женские не выделяются и сам механизм возбуждения отсутствует… а спрошу-ка я пожалуй.
— Скажите пожалуйста Евдокия… вот вы заметили, что срок жизненный у Сестер короче, чем у обычных людей. А чем еще отличаются Сестры от обычного человека?
— Мы такие же как и остальные люди, — отвечает она: — Сестры становятся сильней, быстрей и конечно обладают магией первого ранга как минимум. Есть и те, кто до третьего доходят, и даже выше. Матушка-настоятельница пятым рангом владеет. В остальном мы такие же как и все.
— Понятно, — отвечаю я. Значит, что-то вроде химической кастрации, полное отсутствие полового влечения. Интересно. Нет, не то, чтобы я хотел к валькириям подкатить…
— Вот даже не думай, Уваров, — вполголоса говорит мне Мещерская: — я твои кобелиные намерения за версту чую.
— Эту реплику из зала я отметаю как неорганизованную, это все инсинуации. А скажите, мне Евдокия, а как…
— Осторожно, дверь. И ступенька. — мы выходим во внутренний двор. Свежий воздух и солнце. Во дворе — выстроены валькирии и на этот раз — это настоящие валькирии, такие, какими я привык их видеть. Синие мундиры, высокие кивера с золотыми орлами, эполеты и винтовки на плече. Перед строем стоят четыре стола, за каждым столом стоит по валькирии, по команде они скидывают винтовки с плеча, укладывают на стол, лязгают затворами, смотрят вверх через патронник, выискивая недостатки в стволе на просвет. Чуть сбоку — девушки в синих мундирах выбрасывают вперед светящиеся руки, вздымая перед собой груды земли.
Да, тренировочный лагерь, как я его помню. Только вместо всех этих потных мужчин — ладные девушки.
— Уже после того, как окончены обучающие курсы и пройдена обязательная подготовка, Сестры поступают в гарнизон, откуда и распределяются по всей стране — выполнять свой долг. — говорит Евдокия, оглядывая происходящее: — помогать всем людям и защищать их. А теперь, давайте пройдем к выходу, наш тур окончен. Сестрам нужно тренироваться.
Назад мы ехали в молчании. Мещерская куталась в свой меховой воротник и смотрела перед собой невидящими глазами. Уже дома, когда мы уселись пить чай — к обеду все равно уже опоздали и повар попросил подождать полчаса, пока что-то приготовит, — она заговорила со мной.
— Как ты думаешь, может ей сейчас лучше? — сказала она, глядя в пространство: — маму всегда угнетало то, что произошло с папой и братом, а сейчас… сейчас она свободна.
— Не знаю. — отвечаю я: — но если то, что мы видели правда, то по крайней мере она не испытывает сейчас ни боли, ни печали.
— Вот как. — она встала и вздохнула: — я пойду, прилягу.
— А обед? Ты же не ела и…
— Аппетита нету. Я к Валюше зайду… посплю. — и Мещерская уходит, а я гляжу ей вслед. Откидываюсь на спинку кресла и беру чашку с горячим чаем. Отпиваю немного. Ставлю чашку на поднос и вздыхаю.
— Ну говори уже, — произношу я в пустоту: — а то лопнешь сейчас.
— Не лопну. — материализуется из воздуха смуглая девушка с короткой прической, она сидит в кресле напротив, но не как все люди, а по-турецки, поджав под себя босые ноги: — и ты мне должен будешь.
— Сколько?
— Девять тысяч шестьсот двадцать четыре рубля!
— Какая-то сумма… уж очень точная. Что купить собралась?
— Мотоцикл! Та же мотоколяска, но без коляски! На нем верхом можно ехать, как на лошади! Скидка пять процентов тому, кто объявление принесет! — она трясет газетной вырезкой в руке: — я тебе сэкономила деньги!
— Нету у меня сейчас денег, — вздыхаю я: — откуда у меня девять тысяч? Ты куда награду потратила, которую за Лорда получила?
— Нету ее у меня, — она елозит своим упругим задом по рыжим хвостам: — и вообще у девушек неприлично спрашивать про возраст и деньги.
— Так то у девушек, а ты ужасающий Демон Девятого Круга Преисподней, как тебя Лан и Лин называют. — замечаю я: — вполне резонный вопрос, только вчера у тебя десять тысяч ассигнациями было.
— Твои жены из Ся полны примитивных суеверий, — утверждает она: — верят в приметы и молоко по утрам брызгают в окошко. Нашел кого слушать, для них все, что необъяснимо — уже сверхъестественно. Ты то цивилизованный человек, Уваров, мог бы и не цитировать этих дурех. А деньги я в карты проиграла.
