В среду в 11 часов, пришедши на бульвар, Лопухов довольно долго ждал Верочку и начинал уже тревожиться; но вот и она, так спешит.
– Верочка, друг мой, не случилось ли чего с тобой?
– Нет, миленький, ничего, я опоздала только оттого, что проспала.
– Это значит, ты во сколько же часов уснула?
– Миленький, я не хотела тебе сказать; в семь часов, миленький, а то все думала; нет, раньше, в шесть.
– Вот о чем я хотел тебя просить, моя милая Верочка: нам надобно поскорее посоветоваться, чтоб обоим быть спокойными.
– Да, миленький, надобно. Поскорее надобно.
– Так дня через четыре, через три…
– Ах, если бы так, миленький, вот бы ты был умник.
– Через три, верно, уж найду квартиру, закуплю, что нужно по хозяйству, тогда нам и можно будет поселиться с тобою вместе?
– Можно, мой голубчик, можно.
– Но ведь прежде надобно повенчаться.
– Ах, я и забыла, миленький, надо повенчаться прежде.
– Так венчаться и нынче можно, – об этом я и хотел просить тебя.
– Пойдем, миленький, повенчаемся; да как же ты все это устроил? какой ты умненький, миленький!
– А вот на дороге все расскажу, поедем.
Приехали, прошли по длинным коридорам к церкви, отыскали сторожа, послали к Мерцалову; Мерцалов жил в том же доме с бесконечными коридорами.
– Теперь, Верочка, у меня к тебе еще просьба. Ведь ты знаешь, в церкви заставляют молодых целоваться?
– Да, мой миленький; только как это стыдно!
– Так вот, чтобы не было тогда слишком стыдно, поцелуемся теперь.
– Так и быть, мой миленький, поцелуемся, да разве нельзя без этого?
– Да ведь в церкви же нельзя без этого, так приготовимся.
Они поцеловались.
– Миленький, хорошо, что успели приготовиться, вон уж сторож идет, теперь в церкви не так стыдно будет.
Но пришел не сторож, – сторож побежал за дьячком, – вошел Кирсанов, дожидавшийся их у Мерцалова.
– Верочка, вот это и есть Александр Матвеич Кирсанов, которого ты ненавидишь и с которым хочешь запретить мне видеться.
– Вера Павловна, за что же вы хотите разлучать наши нежные сердца?
– За то, что они нежные, – сказала Верочка, подавая руку Кирсанову, и, все еще продолжая улыбаться, задумалась, – а сумею ли я любить его, как вы? Ведь вы его очень любите?
– Я? я никого, кроме себя, не люблю, Вера Павловна.
– И его не любите?
– Жили – не ссорились, и того довольно.
– И он вас не любил?
– Не замечал что-то. Впрочем, спросим у него: ты любил, что ли, меня, Дмитрий?
– Особенной ненависти к тебе не имел.
– Ну, когда так, Александр Матвеич, я не буду запрещать ему видеться с вами и сама буду любить вас.
– Вот это гораздо лучше, Вера Павловна.
– А вот и я готов, – подошел Алексей Петрович, – пойдемте в церковь. – Алексей Петрович был весел, шутил; но когда начал венчанье, голос его несколько задрожал – а если начнется дело? Наташа, ступай к отцу, муж не кормилец, а плохое житье от живого мужа на отцовских хлебах! Впрочем, после нескольких слов он опять совершенно овладел собою.
В половине службы пришла Наталья Андреевна, или Наташа, как звал ее Алексей Петрович; по окончании свадьбы попросила молодых зайти к ней; у ней был приготовлен маленький завтрак; зашли, посмеялись, даже протанцевали две кадрили в две пары, даже вальсировали; Алексей Петрович, не умевший танцевать, играл им на скрипке; часа полтора пролетели легко и незаметно. Свадьба была веселая.
– Меня, я думаю, дома ждут обедать, – сказала Верочка, – пора. Теперь, мой миленький, я и три, и четыре дня проживу в своем подвале без тоски, пожалуй, и больше проживу, – стану я теперь тосковать! ведь мне теперь нечего бояться – нет, ты меня не провожай: я поеду одна, чтобы не увидали как-нибудь.
– Ничего, не съедят меня, не совеститесь, господа! – говорил Алексей Петрович, провожая Лопухова и Кирсанова, которые оставались еще несколько минут, чтобы дать отъехать Верочке, – я теперь очень рад, что Наташа ободрила меня.
