Никто не обратил внимания на чудовищное Светило, и Дарья тоже решила не обращать. Она посмотрела на далекую стену и с большим трудом различила на ее теле тоненькую, не шире человеческого волоса, трещинку – проем, из которого она пришла. Скоро не будет видно и его… «Луч» солнца коснулся ее лица, оставив липкий, слизистый след. Дарья взвизгнула от отвращения, потерла рукавом щеку и поспешила вперед.
У подножия гор поле было сплошь уставлено каменными статуями. Так ей сначала показалось. Но когда одна из статуй внезапно шевельнулась, обдав Дарью с ног до головы каменной крошкой и песком, она сама застыла, как вкопанная. Когда-то она смотрела документальный фильм про раскопки Помпеи. Там показывали множество окаменевших в древнем вулканическом пепле людей. Только силуэты, повторяющие очертания скрючившихся в агонии фигур. Что-то подобное было и здесь. Только закованная фигура еще могла шевелиться внутри, выпрастывать из осыпавшихся отверстий сухие, жилистые руки. Изнутри доносилось совершенно неразборчивое, глухое бормотание, перемежающееся всхлипываниями.
Вдруг она почувствовала, что кто-то потянул ее за волосы. Она оглянулась и завизжала, увидев склонившееся к ней лицо, наполовину закованное в камень. Открытыми оставались лишь половина носа и один глаз, глядящий на нее с немым изумлением. И рука, крепко ухватившая ее за волосы.
Дарья вырвалась, оставив в скрюченной руке клок волос, заметалась меж фигур, бросилась наутек, слыша, как вокруг зашевелились, осыпаясь песком и мелкими камушками каменные фигуры. Они глухо смеялись ей вслед, что-то говорили на странном, шепчущем наречии, пытались до нее дотянуться. Мерзкое солнце, словно желая их поддержать, лизало ей затылок, обвивалось слизистыми лучами вокруг запястий, вдруг накрепко прилипло к футболке и потянуло назад. Дарья, не раздумывая, вывернулась, скинув ее, и запетляла меж выросших вокруг гор. Увидев крошечную темную пещерку, она забилась в нее, как лисенок в нору, и затаилась, тяжело дыша и мелко трясясь. На какое-то время сознание под хлесткими ударами панических плетей, ушло на глубину.
…
Внезапно она вынырнула на поверхность, понимая, что сидит, сжавшись в комочек в кромешной темноте и заунывно воет, прерываясь лишь затем, чтобы набрать полные легкие воздуха. Лицо было мокрым, то ли от слез, то ли от крови, то ли дождь снова пошел… Дождь? Но этот дождь не мочит…
Это была первая здравая мысль, и она умолкла. Что там, снаружи? Сколько времени прошло? Кто она? Зачем здесь?
Какие-то секунды она не могла ответить ни на один из этих вопросов, но вместо ужаса, почувствовала странное удовлетворение. Вот и славненько. Ничего там нет. Можно остаться на месте и продолжить… выть? Но постепенно воспоминания – рваные и дерганные возвращались. Липкое солнце… лес каменных изваяний, потерянная футболка, погоня, нора… Боже, какая еще нора?! Ведь это вовсе не горы!
Замирая и каждый миг боясь быть растоптанной чьей-то исполинской каменной стопой, она тихонько выползла из своего укрытия и огляделась. Солнце еще шарило вокруг, оставляя на верхушках скал гнойные следы, но до Дарьи уже не могло дотянуться. Обернувшись, она поняла, что укрытием ей служила пустая глазница огромного, окаменевшего черепа. Он наполовину врос в землю, чуть ниже переходя в возвышение плеча. Остальное давно поглотила земля. Когда череп внезапно подмигнул ей почти истлевшим, осыпающимся веком, она уже не закричала, только подмигнула в ответ.
На шее болталась какая-то дрянь, и она некоторое время разглядывала кожаный ремешок, на который было нанизано что-то вроде выгоревших деревяшек.
«Бусики», - вспомнилось ей, и она усмехнулась, снимая их, - «Машка что ли на трудах постаралась…?»
Дарья сунула Машкину поделку в карман и двинулась дальше, то и дело отмахиваясь от надоедливых стрекоз, напевая и «отдавая честь» слившимся в единый горный массив далеким предкам. Лица, руки, ноги – сплошное нагромождение исполинских тел. На некоторых еще сохранились одежды, налобные обручи, на костлявых ступнях угадывались ремешки кожаных сандалий. За толщей камня чувствовалось движение. Тут и там раздавался оглушительный грохот, земля дрожала, скалы осыпались, обнажая то огромный, жадно вращающийся глаз, то гигантскую, длиннопалую руку в перстнях, то щерящиеся в приветливой улыбке черные губы.
Дарья старалась ответить каждому. Прикладывалась губами к пахнущим землей рукам, почтительно улыбалась в ответ на улыбки, приседала в реверансах перед преграждавшими путь ступнями. И во время одного из таких реверансов, из кармана ее что-то выпало. Измятый, прозрачный сосуд со странной надписью на боку - «Pulpy».
Дарья подняла его и огляделась в ожидании пояснений, но предки озадаченно притихли. Крышка долго не снималась, пока она не додумалась ее крутить, а не выдергивать. Пахнуло…
Дарья застыла, почувствовав подкисший апельсиновый аромат и, закрутив крышку, решительно двинулась дальше. «Смотреть только под ноги, идиотка! - забилось в голове, - только под ноги!»
Внезапно скалы расступились, открывая глазам абсолютную пустоту, среди которой возвышалась огромная гора, отдаленно напоминающая присевшего передохнуть старика. Среди монолита угадывалась плешивая голова с темными провалами глазниц, сгорбленные плечи, устало опирающиеся на костлявые колени руки.
Глазницы мокли маслянистой, мутной водицей. Большая ее часть тут же впитывалась в многочисленные морщины, трещины и пещерки, а за достающие до земли редкие капли дрались… люди. Самые отчаянные забирались наверх, цепляясь альпинистскими кошками за «брови» старика и подставляя под глаза фляги. То и дело кто-то срывался, оглашая округу предсмертными воплями, а кто-то благополучно достигал земли и тут же начинал отбиваться от наваливающейся на него толпы, требующей справедливости и равенства.
В голове окончательно прояснилось. Дарья встала было в конец очереди, но тут же отошла в сторону, смутно понимая, что до цели она дойдет… ох, как не скоро. А если еще придется биться за добычу с остальными психами… Нет, она слишком устала.
«Сколько же их тут! Откуда?! И сколько уже прошло времени?» - думала она, наблюдая за далеким побоищем. Смутно припомнилось, что время по дороге к Мафусаилу отсутствует, торопиться необходимо только на обратном пути. Значит, можно передохнуть и подумать. Она осмотрелась и приметила неподалеку группу сидящих у скал людей, видимо, таких же, как она – ожидающих, когда очередь рассосется. Она двинулась к ним и вдруг в веренице одинаково безучастных лиц заметила знакомое.
Чибисов!
Он сидел, с потерянным видом подтянув колени к подбородку. Совершенно такой же, как на фото из Википедии, разве что яйцеобразная голова была не обрита, а на скулах произрастали мохнатенькие бакенбарды.
По коленке его похлопывала древняя, жилистая старуха в халате и косынке, по-деревенски подвязанной под подбородком. Сморщенное лицо, птичьи лапки, острые коленки в коричневых хлопковых колготах…
- Баба… Надя?! – спросила онемевшими губами Дарья. Старуха замерла, а потом закрутила маленькой, какой-то голубиной головой, оглядывая окружающих.
Дарья подошла и, потеснив какого-то гидроцефала, уселась рядом.
- Баба Надя? – снова позвала она, вглядываясь в старухино лицо. Она ожидала, что внутри ее немедленно что-то взорвется, потребует вцепиться ногтями в эту беззубую сморщенную физиономию. За себя, за Машку, за Мишу Альхова, за всех остальных… Но внутри пенилось лишь удовлетворенное, злорадное любопытство.
Старуха слепо повела головой на ее голос и продолжила успокаивающе похлопывать мужчину по колену.
- Нишего-нишего, - прошамкала она и мелко сама себе закивала, - Мафушаил шкашет, што делать… Долшен быть выход.
- Я не хочу… не хочу…, - бормотал Чибисов, - Отпусти меня, мама!
Дарья с интересом разглядывала старых знакомцев, потом произнесла:
- Оставь его… он труп уже давно…
Старуха снова закивала. Выцветший платок сполз с головы, обнажая почти лысый череп.
- Омманули меня, девощка. Омманули глупую штаруху… Пыталашь шыну помощь, а шын давно-о уше щервей кормит. Штолько вершт тут отходила… ноги до колен штощила… Ондавала вще до капельки наверх, этому ущителю, детей приводила. Бошился, что для Витали моего. А Виталя – вот он, сердешный, таракан запешный.
Дарья непонимающе тряхнула головой, нахмурилась.
- Так получается, что ты… думала, что он жив?! И старалась для него?..
- Откуль мне было жнать, что нет боле шына. Поругались мы, я убежала вниж, а дверца вожьми да жакройся. Так и ошталась тут бродить, как эти горемыки… А как дверца вжадь открылашь, так ущитель сказал, что болен шибко мой Виталька, и очень ему нужна шлежа… А потом ешшо и ешшо. Вот и ташкалась туды-шуды, как пашкуда.
- Так… тридцать лет прошло, бабушка..., - растерянно произнесла Дарья и умолкла. Здесь что тридцать лет, что тридцать столетий… Как точно посчитать, особенно если в голове каша? Кстати, это касалось и ее самой…
Дарья поднялась и встревоженно поглядела в сторону источника. За время разговора ни один не прошел обратно, и очередь не сдвинулась ни на метр.
- Пойдем-ка, баба Надя, - она потянула старуху за желтую, птичью лапу, - Ему уже никакая слеза не поможет, а мне вы еще можете помочь.
Старуха выдернула руку и покачала головой.
- Я ждешя, с шыном. Шлущайно нашла. Боюшя шнова потерять…
