Эд решительно перешел к делу.
— Вам известно, где именно на побережье проживает ее сын?
Эва покачала головой.
— Может быть, Генуя, или ближе. У меня нет Фейсбука, хотя моя дочь говорит, что я должна открыть страницу. Впрочем, я скажу, кто может знать. Стефано много лет работал на винограднике La Cavalletta. Его друзья и бывшие коллеги, наверное, до сих пор там. Уверена, они помогут вам.
С итал. маленькие десерты.
С итал. Кондитерская
Добрый вечер
Мы бы хотели конфет, но есть еще кое-что, с чем вы могли бы нам помочь.
Мой ангел.
Мама, но кому это интересно?
Как-то она услышала от мамы фразу: «Поделился проблемой — значит наполовину решил ее». Но примеров из собственной жизни, подтверждающих высказывание, не было. Крайне сдержанные родители никогда не обсуждали происходящее за их тиковыми дверьми террасы 1930-х годов. По воскресеньям мама оставалась в церкви на чай — любая возможность побыть там с энтузиазмом приветствовалась. Но разговоры касались лишь религиозных тем: сухой трухи в колокольне или огромной работы Джеффри Берд по чтению. Это была болтовня, а не разговор.
На самом деле, вынужденно поделившись своей проблемой с родителями, она не решила ее ни на половину, ни на четверть, — словом, ни в коей мере не облегчила жизнь. Напротив, усилилось ощущение стыда и вернулось чувство вины. Они расползались внутри, душили ее. Наивное заблуждение, что она, как по мановению волшебной палочки, избавится от проблемы, исчезло. Родители не знали всей истории, не имели понятия, кто настоящий отец.
Бывало, она смотрела на отца, пытаясь поймать его взгляд. Хотела понять, смогут ли они снова сблизиться. Но было ясно: он не в силах заставить себя сделать это. Девушка надеялась, что рядом с мамой будет по-другому, станет лучше, легче дышать. Но все изменилось, когда мама, однажды выйдя на кухню попить чаю, как бы случайно оставила на диване «Библию короля Иакова» в кожаном переплете. Девушка нехотя взяла книгу и осторожно открыла заложенную обтрепанной закладкой страницу. Отрывок «К евреям 13:4» был аккуратно подчеркнут карандашом. «Брак у всех да будет честен и ложе непорочно, блудников же и прелюбодеев судит Бог».
***
Ей удавалось довольно долго скрывать живот. В семь месяцев беременности каждый, посмотрев на нее, мог просто предположить, что девушка обожает булочки. Но в конце концов, на работе она подала заявление по собственному желанию, шутливо-туманно объяснив коллегам, что поступило предложение, от которого трудно отказаться. Покинула друзей и нашла убежище в спальне. Скрылась от мира, но не спаслась от мыслей, жужжащих в голове.
Наступил день, когда на поезде вместе с матерью она направилась в место недалеко от Ливерпуля. Отец решил не ехать с ними, — небольшая любезность, за которую дочь мысленно благодарила его. Глядя из окна на мелькавшие светлые поля, девушка надеялась, что мама преувеличила, сказав, что стресс убил бы отца. Только любовь к ребенку, растущему внутри, согревала ее, несмотря на невыносимость всего происходящего.
Викторианский особняк Найтингейл Хаус (Прим. пер. - Nightingale House – Соловьиный дом), с большим садом платанов, украшали белые фронтоны вокруг окон. Несмотря на красивое название и хорошую территорию, дому не хватало гостеприимности, впрочем, как и всюду. По крайней мере, женщина, открывшая дверь, улыбнулась. Ей так давно никто не улыбался.
Время здесь проходило быстрее, чем она ожидала. Все были заняты ежедневным богослужением, чтением и работой по дому. Все воспринимается легче, когда нет времени на глубокомысленный анализ. Кто знает, может быть, уборка лестницы таит чудесные секреты восстановления моральных сил. Она полировала бы перила до своего отражения в них, если бы это помогло исцелить душу.
Каждые несколько дней приезжала мать, иногда привозя бутерброды с яйцами и любимый домашний пирог из крыжовника, которые подавали маленькую надежду на прощение.
В последние недели беременности девушка с душой погрузилась в рукоделие для детского приданого. Стандартного набора из двенадцати подгузников и вязаных кофточек было недостаточно для ее ребенка. Старомодное, на ее взгляд, вязание, давалось с трудом, у неё не хватало терпения. Тем не менее, она отдыхала и успокаивалась, мастеря крошечные башмачки и шапочки. Как-то раз одна из проживающих в доме постоялиц принесла ей узор детского одеяла. Зубчатые края и звездное кольцо в центре оказались самым сложным из всего того, что она пыталась связать раньше. Одержимость узором завладела мыслями, словно его успешное завершение позволит считать себя хорошей матерью. Звезды стали самой трудной частью. Первые попытки привели к запутыванию узлов. Полная решимости она снова и снова распутывала их и начинала заново, подгоняемая желанием закончить одеяло, несмотря на стершиеся в кровь пальцы.
***
Воды отошли в необычно холодный для июня вечер. Моросящий дождь и густые облака заволокли небо. Она затеяла стирку и продолжала стирать до приезда такси. В больницу поехала одна, потому что в ту ночь не хватило персонала, чтобы сопровождать ее.
Первая медсестра, которая ей встретилась в роддоме, была красивой, молодой, и с узким носом. «Ваша кровать, мисс», — объяснила она девушке с такой ледяной вежливостью, что отчаянно захотелось, чтобы медсестра поскорее ушла. Зря волновалась. Следующие несколько часов она провела в полном одиночестве, в то время как тело разрывалось на части. Была уверенность, что умрет. Должна была. Никто бы не смог терпеть такую боль.
После боли и страха ребенок, наконец, появился на свет, окровавленный и покрытый жиром. Они остались вдвоем. Малыш был абсолютно совершенен, с копной мягких, самых темных волос, которые она когда-либо видела, бархатными щечками, по которым она трепетно проводила рукой. Его пальцы ног были каким-то непостижимым образом миниатюрной версией ее собственных, единственное сходство, которое она увидела.
На ночь она положила сына с собой, хотя детская кроватка стояла рядом. Даже идя в туалет, она не расставалась с ним. Большую часть времени она лежала с ним в постели, гладила его мягкие ножки и ручки, целовала нежную кожу. Это был рай. Она дала ему имя. Кристофер.
К другим матерям приезжали родственники и друзья с подарками и цветами. Её никто не поздравлял, но ей было все равно. Впервые мир вдруг обрел смысл. Личико сына было таким красивым. Она млела, когда он обхватывал ее руку своими крошечными пальчиками. Было ясно: если бы мальчик был плодом ее безнравственности и слабости, то она вступала бы в связи без разбора.
В день отъезда она завернула сына в мягкое шерстяное одеяло со звездным узором и решительно вздохнула. Сегодня нет ни прошлого, ни будущего. Все, что ей важно сейчас — это красивый сын, уютно устроившийся на руках. Всё, что осталось сделать — это написать своё имя и дату на бланке выписки: Пегги Смит. 29 июня 1963 года.
Элли
Яркое солнце светило на утреннем небе, покрытом облаками. Я думала о Пегги. Страшно представить, что скажет бабушка, узнай, что я здесь в Италии ищу ключи к тайне, которую она упрямо отказалась открыть мне. Я ненавижу врать ей. Ненавижу врать кому бы то ни было. Но что поделать, если она полна решимости хранить и дальше в ящике своего шкафа секреты прошлого, приводящие меня в замешательство?
— Я звонил на виноградник La Cavalletta утром. — Эд сделал глоток горячего ароматного кофе. — Как раз в это время года там проводятся экскурсии для туристов. Сегодня все занято. Зато на завтра есть два свободных места.
— Хорошо.
— Я предполагал, что ты захочешь поехать.
— Да, конечно, — ответила я, хотя на самом деле поиски Стефано вызывали у меня противоречивые чувства. — Надеюсь, в этот раз нам повезет больше.
Позже мы спустились по прорубленным в скале ступеньками на пристань недалеко от отеля, где нашли пару свободных шезлонгов. Косые лучи высокого солнца проглядывали сквозь ветви деревьев, гладкие камни сияли белизной. Лишь мягкий бриз и плеск воды нарушали тишину. Идеальное место для спокойного отдыха после вчерашнего напряженного дня. Но Эд не мог найти себе места. Устроившись было в тени, он переместился на солнце. Но став липким и потным, пожаловался на жару. Открыл книгу, но тут же отложил ее в сторону.
— Неинтересный сюжет?
— Не могу сфокусироваться.
— Ты же не хочешь ко всем проблемам добавить рак кожи? — Я протянула ему солнцезащитный крем.
Эд начал наносить его чисто по-мужски, словно намывая сковороду губкой: сначала щеки, потом лоб, шрам над глазом, который получил в результате падения на полумарафоне вскоре после свадьбы.
— Шрам почти побледнел, — заметила я.
— Ага. Почти.
