На мгновение он замешкался, как бы задумываясь, правильно ли он выразился. Затем проверив зеркала заднего вида, тронулся с места.
— Ты не слышала, есть ли у полиции что-то новое в расследовании?
— Нет. Должна ли я знать? У меня нет опыта в таких вещах.
В первые минуты после аварии, разговаривая с полицейским, я все еще была в состоянии шока. Сейчас мне трудно вспомнить, что я тогда говорила.
Позже давая показания, я удивилась провалам в памяти. События того дня виделись, будто через затуманенное стекло. Что-то, особенно минуты до аварии, вспоминались четко, с абсолютной ясностью, а что-то совсем забылось. Я боялась верить самой себе.
Я хорошо помнила неожиданное появление Джулии в аэропорту, как мы шли к ее машине. Помнила свой страх и стыд, когда она узнала о том, что между мной и Эдом что-то было. Но что привело нас к аварии на проселочной дороге?
Наверняка Джулия нашла объяснения для полицейских. Один из них сказал мне, что в момент столкновения с другой машиной наше авто было неподвижным. Я не могла вспомнить, почему так получилось.
Странно, но в памяти прекрасно отпечатались детали после аварии. Скрежет водительской двери, когда Джулия открыла ее и выползла наружу. Мучительная боль в глубине плеча. Лохматые волосы на свешенной в сторону голове Эда.
Когда я позвала его, а он не ответил, паника охватила меня. Я стала умолять окружающих позвонить в скорую. К тому времени, водитель врезавшейся в нас машины уже вызвал помощь. Как и Джулия, он практически не пострадал. Но эти кусочки головоломки существовали в глубине моего сознания в разрозненном виде, мне нужно добраться до них. А пока я — ненадежный свидетель.
Но даже не помня всех деталей, каждый раз, когда я думала о Джулии, моя кровь вскипала от бешенства, непонятно почему. Никогда до этого я не испытывала подобного к ней, и неважно, какие чувства у меня к Эду.
Да, она была за рулем автомобиля, но ведь это не значит, что вина на ней. Мне трудно представить, что она сознательно подвергла нас риску, остановившись на темной проселочной дороге в проливной дождь.
Тем не менее, я понимала, как она, должно быть, убита. Свое нынешнее отношение к ней я объяснила тем, что произошло в больнице, когда я пришла навестить Эда.
— Мне очень жаль, но посещать мистера Холта могут только ближайшие родственники, — извинилась медсестра.
— Но я друг детства. Уверена, что если он узнает, что это я…
— После сегодняшнего разговора врач согласился с миссис Холт, что так будет лучше.
Я нахмурилась.
— После разговора с его мамой?
— С Миссис Холт. Его женой.
Теперь понятно. Джулия знала, что между мной и Эдом что-то было. Поэтому она не отвечала на мои сообщения. Вряд ли кто-то мог обвинить ее в том, что она не хочет меня видеть рядом с Эдом. И я отступила, ушла, презирая себя, страдая и ненавидя.
Конечно, я отчаянно хотела увидеть Эда, но у меня не было ни сил, ни смелости отстаивать свои сомнительные права на мужчину, чужого мужа, который, в любом случае, был без сознания.
Его мама, к которой я обратилась за информацией, слово в слово записала для меня все, что сказал ей невропатолог. Все неделю я провела, изучая доступные материалы о коме, нарушении сознания и дисфункции головного мозга.
Официально я еще не вышла на работу, но поехала туда, чтобы поговорить с коллегой из неврологического отделения, доктором Изабель Франк, с которой Петра по вторникам ходила плавать.
— Мне нужно ваше профессиональное мнение. Я знаю, это трудно, но какова вероятность того, что мой друг выживет? Пожалуйста.
Изабель было не по себе, но она не удивилась вопросу.
— Элли, как это может помочь?
Я не могла раскрыть всех причин, но желание знать правду сжигало меня изнутри.
— Мне очень надо.
— Точно тебе никто не скажет.
— Примерный процент его шансов? Пожалуйста!
Она нахмурилась и неохотно ответила.
— Пятнадцать. Может быть, двадцать. Но это не…
— Спасибо. — Подпрыгнула я, чуть не сбив ее с ног. — Я очень ценю твою помощь.
И побежала домой. Я бежала под дождем, не останавливаясь, пока ноги могли двигаться.
Так проходило время после аварии. Иногда я была на пределе эмоций. Мне казалось, что вот-вот взорвусь. Другие дни протекали спокойно, упорядоченно. Не могу сказать, какое настроение мне ближе. Были причины и для оптимизма. Я нашла исследование, проводимое Лондонской королевской больницей неврологических расстройств, в котором обнаружила, что почти пятая часть пациентов, кома которых считалась необратимой, в конце концов, просыпались.
После многие пациенты признавались, что понимали происходящее вокруг них, но не были способны разговаривать. Я знала, что у Эда не было хронического вегетативного состояния, по крайней мере, пока. Поэтому у меня была пусть и слабая, но надежда. Я старалась верить в нее, даже когда опускались руки.
Еще оставались ненаучные источники для утешения: газетные сайты и истории людей, попавших в ловушку между жизнью и смертью. Люди, которые провели в коме дни, недели и даже годы. Приходя в сознание, они рассказывали, что чувствовали тепло рук любимых, слышали их голоса, осознавали даже совсем приземленные вещи, как измерение кровяного давления. Я понимала, что такие случаи скорее исключения. Каждый прошедший день отдалял вероятность того, что Эд будет в их числе.
— Все хорошо, милая? — спросил папа.
Мы проехали мимо коттеджных домов на брусчатой мостовой и аккуратно подстриженных кустов бирючины.
— Да, — кивнула я.
Папа был хорошим водителем. Уверенным и бдительным, без излишней осторожности. Но после аварии у меня появилось чувство страха. И даже во время короткой поездки рядом с ним, в такой светлый и ясный вечер как сегодня, мне было неуютно.
