Коул испускает долгий вздох раздражения.
— Думаю, мы оба знаем, что это неправда. Даже если не брать в расчет нашу первую встречу, которая вряд ли была твоим лучшим моментом, в реальном мире у тебя тоже не все гладко. Но теперь ты встретила меня. А через несколько недель ты будешь выставляться в «New Voices». Я могу лично порекомендовать тебя нескольким знакомым брокерам. Ты даже не представляешь, какие двери я могу для тебя открыть. . .
Я скрещиваю руки на груди. — В обмен на что?
Коул улыбается. Это его настоящая улыбка - не та, которую он показывал Артуру. В ней нет ничего теплого или дружеского. На самом деле, она чертовски пугающая.
— Ты станешь моим протеже, — говорит он.
— Что это значит?
— Мы узнаем друг друга получше. Я буду давать тебе советы, наставничать. Ты будешь следовать этим советам, и ты будешь процветать.
Его слова звучат вполне доброжелательно. И все же у меня возникает ощущение, что я собираюсь подписать дьявольскую сделку с чертовски скрытым пунктом.
— Может, я упускаю какой-то сексуальный подтекст? — спрашиваю я. — Ты Вайнштейн в мире искусства?
Коул откидывается в кресле, лениво потягивая мимозу. Эта новая поза демонстрирует его длинные ноги и мощную грудь, выгибающуюся под кашемировым свитером, причем абсолютно намеренно.
— Неужели я выгляжу так, будто мне нужно подкупать женщин для секса?
— Нет, — признаю я.
Половина моих соседок по комнате трахнули бы Коула в одно мгновение. Вообще-то, все они, кроме, может быть, Питера.
Я покусываю край ногтя большого пальца, раздумывая.
— Не грызи ногти , — огрызается Коул. — Это отвратительно.
Я кусаю ноготь сильнее, хмурясь на него.
Он будет властным и контролирующим, я уже знаю. Это то, чего он хочет? Марионетка, танцующая на его ниточках?
— Могу я зайти к тебе в студию? — спрашиваю я.
Это дерзкая просьба. Коул Блэквелл никому не показывает свою студию. Особенно когда он занят работой над сериалом. Я не имею права просить, но у меня странное чувство, что он может согласиться.
— Уже выдвигаете требования? — говорит Коул. Он помешивает соломинкой лед с холодным щелкающим звуком.
— Конечно, протеже должен видеть мастера за работой, — отвечаю я.
Коул улыбается. Ему нравится, когда его называют «мастером».
— Я подумаю над этим, — говорит он.
— А теперь... — он наклоняется к столу и складывает перед собой тонкие бледные руки. — Мы поговорим о тебе.
Черт. Это моя самая нелюбимая тема.
— Что ты хочешь знать?
Он голодно смотрит на меня. — Все.
Я тяжело сглатываю. — Хорошо. Я прожила здесь всю свою жизнь. Всегда хотела стать художницей. Теперь я ею стала - вроде как.
— А как насчет твоей семьи?
Если подумать, это моя самая нелюбимая тема.
Я опускаю руки на колени, чтобы снова не начать грызть ногти.
— У меня нет семьи, — говорю я.
— У всех есть семья.
— Не у меня.
Я смотрю на него, поджав губы, упрямо.
— Где мать-алкоголичка? — говорит Коул.
Для меня наш разговор в студии был сплошным пятном из выкрикиваемых обвинений и полного замешательства. Коул, очевидно, запомнил каждое слово, включая ту часть, о т которой я проболталась и о которой теперь горячо сожалею.
— Она в Бейкерсвилле, — бормочу я.
— А что насчет отчима?
— Насколько я знаю, он живет в Нью-Мексико. Я не разговаривала ни с одним из них уже много лет.
