Леоне Джантурко

Ветер ласкает нас, перед глазами проплывают моря кокосовых деревьев. Мы проезжаем через многоцветные рынки, где идет бойкая торговля ананасами, манго, бананами, жареными орехами кешью и прочим товаром, расфасованным в пластиковые пакеты (вот уж не ожидали их тут увидеть). Нас зачаровывают потоки людей, движущихся к четко-намеченной цели – на велосипеде, микроавтобусах, но, прежде всего – пешком. По возвращении в город, нас ошарашивает гул транспорта и музыка, куда ни глянь – признаки глобализации, ее образы смотрят на нас в этом динамичном и непрерывно меняющемся окружении.

Поднимаясь в горы, мы наталкиваемся на колоритные караваны южноафриканских туристов в шортах, наблюдающих за птицами. Мы останавливаемся на привал посреди саванны, и к нам подбегают десятки детей. Любопытные личики раскрываются в и обезоруживающих улыбках.

Мы любуемся и восхищаемся ослепительным светом, живописным пейзажем, запахом дождя и вяленой рыбы, саваннами, инзельбергами41 – возможно, возникшими в результате падения метеоритов в архаичные времена, огромными реками, бескрайними побережьями, чистыми небесами, парящими то тут, то там облаками самых удивительных форм, миром этих людей, которые просыпаются вместе с солнцем. Нас поражает кротость младенцев, рассматривающих нас своими огромными глазами, а молодые матери, только что закончившие толочь маниок, решительно и грациозно закидывают их на спину и заворачивают в свои платки-капуланы.

Трудно представить, что мы находимся в стране, где совсем недавно шла жестокая братоубийственная война. Однако, это именно так.

Двадцать пять лет назад Мозамбик воспринимался извне, как совокупность отдельных городов, соединенных исключительно с помощью авиационного сообщения. Достаточно было удалиться на несколько километров от столицы, от ее полупустынных улиц и пустых рынков, и дороги могли превратиться в опасные ловушки, где маршрутки с пассажирами останавливали и сжигали вместе со всем их человеческим содержимым за несколько минут. В сельской местности, где выжить было совсем нелегко, крестьяне без надежды на урожай одевались в мешковину, питались корнями, привыкли спать под деревьями и в других укрытиях, опасаясь, что их убьют во сне.

Сотни мужчин, женщин и особенно подростков следовали босиком в леса, томимые голодом и жаждой, вынужденные переносить на своих плечах грузы и товары, после того как они пережили разрушение своих домов и убийство своих родных.

И, наконец, был подписан Мирный договор, положивший конец войне, которая обагряла кровью страну в течение шестнадцати лет и стоила ей одного миллиона погибших, четырех с половиной миллионов беженцев, тысяч разрушенных школ, больниц и поликлиник, парализовавшей всю страну42. Это произошло 4 октября 1992 года. Мирный договор, достигнутый в результате переговоров в резиденции Общины святого Эгидия в Риме, сработал.

Три дня (и три ночи) чистого адреналина, предшествовавшие тому 4 октября, были отмечены внезапными поворотами событий и тупиковыми моментами. В то время как африканские президенты, приглашенные на завершающую церемонию, теряли терпение в апартаментах римских гостиниц, в Мозамбике все следили за ходом переговоров, словно приклеенные к радиоприемникам. И наконец, подписание состоялось. Именно к мозамбикцам в первую очередь была обращена речь Альфонсо Длакама, главы национального сопротивления РЕНАМО43, и Жоакима Чиссано, президента Мозамбика, в то утро 4 октября: прямой эфир на радио вдруг возвел миллион людей в ранг участников удивительной и непредусмотренной телеконференции.

Длакама, назвав своего противника «мой дорогой и уважаемый брат», напомнил о многочисленных жертвах братоубийственного конфликта, выражая надежду, что кровь была пролита не зря, что она послужит предостережением и стимулом к подлинному примирению. Он приказал своим людям в прямом эфире сложить оружие. Чиссано, со своей стороны, отметил, что подписание мирного договора является «победой всего мозамбикского народа», и не оставляет места для «победителей» и «побежденных», и закончил тем, что объявил мир «бесповоротным». Церемония была прервана громом аплодисментов, вознаграждающим за бессонные и, на первый взгляд, непродуктивные, ночи.

А в это время в Мозамбике начинался праздник. На глазах людей прекращалась гражданская война, робко начиналась демократия, разоружались руки и умы.

Плоды мира не перечесть. Четверть века мира – совсем немало для этой страны, где на момент подписания мира было 14 миллионов жителей, а сейчас свыше 27 миллионов, а 45% населения младше 14 лет. Большинство сегодняшних мозамбикцев не знали войны. Вот сводная таблица, в которой сравнивается Мозамбик 4 октября 1992 года с Мозамбиком 23 года спустя:

Источники: Всемирный банк, МВФ, IPU (Межпарламенсткий союз), ОБСЕ, UNCTAD (Комиссия ООН по торговле и развитию сотрудничества), ПРОООН (Программа развития ООН), ЮНЕСКО, ВОЗ.

Что же погрузило эту большую южноафриканскую страну в, казалось бы, безвозвратную войну? И как стало возможным выйти из этого кошмара?

Африканская война

Борьба за освобождение, начатая в 1962 ФРЕЛИМО (Frente de Libertação de Moçambique- Мозамбикским освободительным фронтом) против португальского колониализма, была долгой и болезненной. Революция гвоздик 1974 года в Португалии сыграла роль катализатора в этом процессе, и в 1975 году африканские патриоты, под предводительством харизматического лидера Саморы Машела объявили мозамбикское правительство независимым.

Первые годы независимости были наполнены эйфорией, но достаточно быстро стало понятно, что афромарксизм-ленинизм ФРЕЛИМО не годился для бедной аграрной страны с уровнем неграмотности 97%. Структурные реформы, спущенные сверху, раздражали населениe, которое не понимало, почему новые руководители, спутав стремление к независимости со стремлением к революции, настаивали на создании “homem novo” (нового человека). В своем противостоянии расизму и этницизму (а также обскурантизму, в котором обвиняли Католическую Церковь) партия ФРЕЛИМО тут же начала разрушать национальную племенную систему, заставляя крестьян, привыкших жить разрозненно в саванне, группироваться в «коммунальные поселки» (aldeias comunais), которые были задуманы, как нечто среднее между советскими колхозами и коммунами китайского типа. Одновременно с этим «непродуктивные» безработные из городов депортировались на самолетах в леса далекой Ниассы, где их ожидали львы и суровый климат, и где погибли тысячи человек.

Сотни детей и подростков из рядов continuadores (что-то вроде коммунистических скаутов, по образцу советских пионеров) посылали получать образование на Кубу, в то время как целые поколения молодежи позднее отправлялись поработать на фабриках «братской страны» – Восточной Германии. Импортированные идеологические догмы, переведенные в жесткие предписания правительства и морализаторские компании президента Саморы, вызвали отторжение у населения. Старики еще помнят “Operação Produção” – насильственное переселение масс из городов в лагеря для перевоспитания.

Реакция последовала незамедлительно. В 1976 году родилась партия РЕНАМО (Resistência Nacional Moçambicana – Мозамбикское национальное сопротивление) – повстанческое движение, которое сразу провозгласило себя антикоммунистическим. Поначалу в нее входили бывшие португальские колонисты (у которых были экспроприированы земли), члены секретных служб Родезии, южноафриканские торговцы, и несколько военных, недовольных Фрелимо, таких как Альфонсо Длакама, которому тогда было немногим более двадцати лет.

Со временем росла способность РЕНАМО собирать гнев жителей севера и юга страны. За несколько лет она распространилась на всю страну. Ее тактика заключалась в том, чтобы оставлять за собой выжженную землю. Систематическое разрушение инфраструктур было выбрано в качестве стратегии для того, чтобы поставить Мапуту в кризисную ситуацию. Население оказалось заложниками между боевиками-повстанцами, которые убивали, похищали, разрушали, и правительственными войсками, которые также убивали из мести и опустошали территории, на которых было замечено присутствие РЕНАМО.

Мозамбик – страна размером почти в три Италии, стала огромной ничейной землей, с заброшенными дорогами, разрушенными мостами и особо жестокими убийствами – так, часто у убитых отрезали уши или губы, как своего рода знак. РЕНАМО рекрутировала много молодежи, которую похищала прямо из семей в деревнях. Правительство насильно забирало в армию молодых людей в городах, буквально хватая их на улицах. Завербованных в правительственную армию так и называли “tira camisa”, потому что их связывали, во время таких облав, рукавами их собственных рубашек. Но никто не одерживал победы.

Повстанцы и правительственные войска терроризировали население, подозревая его во враждебности. Военные из дружественных стран, таких как Зимбабве и Танзания, с переменным успехом охраняли несколько «коридоров», по которым с огромным риском пропускали население и товары.

Миллионы мозамбикцев страдали от голода, миллионы теснились в областных и районных центрах, миллионы бежали в пограничные страны. Мозамбик, и без того бедная страна, стала беднейшей страной мира. Население страстно желало мира, но война продолжала воспроизводиться против общей воли людей.

В то время мало кто понимал, что происходило в стране. На первый взгляд, всё было предельно просто: конфликт в Мозамбике называли «управляемым извне»: РЕНАМО считали «вооруженными бандитами», нанятыми Родезией и ЮАР с единственной целью дестабилизировать опасного соседа с марксистским правительством. Для усиления этого тезиса использовали, несколько пренебрежительно, аббревиатуру на английском языке (MNR – Mozambique National Resistance), нарочито подчеркивая ее «внешний характер». Для поддержания подобной версии происходящего, партия ФРЕЛИМО искала и нашла поддержку со стороны международного сообщества, и ей удалось изолировать РЕНАМО и дискредитировать его как собеседника. Однако после развала Родезии и ослабления режима апартеида конфликт продолжился. Внешние крестные отцы поразбежались. Ниточки, за которые кукловод (Родезия, а после 1980 г. ЮАР) дергал марионетку (РЕНАМО) порвались. Почему же тогда война продолжалась?

Не стоит недооценивать внешнее вмешательство, которое, безусловно, стоит за созданием РЕНАМО, но мотивации сопротивления следует искать прежде всего в реакции на ФРЕЛИМО и ее революционную «европейскую» идеологию. Становилось все понятнее, что причины войны надо искать во внутренних проблемах. Речь не шла о войне “по доверенности”, как в Анголе, где, по типичному сценарию холодной войны, с одной стороны стояли США, которые при помощи ЮАР поддерживали УНИТА, а с другой – СССР, который поддерживал правительство МПЛА с помощью кубинцев. В Мозамбике американцы, южноафриканцы, советские, кубинцы не имели такой власти, как в ангольском контексте. Поэтому ненависть, разделяющую двух противников, не удалось автоматически преодолеть – как некоторые надеялись – с ослаблением международной напряженности, которая символизировалась падением берлинской стены (1989). Такой конфликт, как мозамбикский, не прекратился с изменением международной картины. Необходимо было воздействие на внутренние элементы, определявшие и питавшие эту войну, которая к тому времени уже обрела эндемический характер – войну со своей собственной динамикой, на которую традиционная дипломатия оказывала мало влияния.

Это запоздалое историческое понимание конфликта должно вменяться в вину всему международному сообществу, которое было более обеспокоено расширением автомобильного производства (тысячи иностранных сотрудников обосновались в Мапуту, в то время как в 20 км от города в лесах могли убить), чем поиском настоящих причин конфликта, который сделал Мозамбик страной с ограниченным суверенитетом.

История оказалась сложнее теоретических схем. В то время как ФРЕЛИМО, как политически, так и экономически, становился все более независимым от советского блока, партия РЕНАМО не могла назвать себя выразителем западных интересов.

В одном из отчетов Госдепартамента США в 1988 году, партизан РЕНАМО обозвали «черными кхмерами», сравнив с камбоджийскими «красными кхмерами» и лишив какого-либо политического достоинства. Со своей стороны, РЕНАМО обвинял все международное сообщество «в пособничестве ФРЕЛИМО». Таким образом, Запад без всяких сомнений симпатизировал скорее прагматичному правительству Мапуту, чем неизвестному движению, укрывшемуся в непроходимых лесах Горонгозы, где находился штаб партизан.

Понять РЕНАМО было непросто. Мнения расходились и были противоречивыми, как среди мозамбикцев, так и в мировом сообществе. Отмечалось, что партизанское движение распространило свое присутствие, хотя и не постоянное, на большую часть сельской территории Мозамбика; что его поддерживали значительные части гражданского населения; что оно обладало значительной военной мощью, самоотверженными бойцами и компактными вооруженными группами. Казалось бы, военный аспект был решающим. Тем не менее, постепенно начали понимать, что и у РЕНАМО была политическая программа, хоть и простая, но эффективная – оппозиция политической программе ФРЕЛИМО. Оно упорно противостояло всему, что сделала партия ФРЕЛИМО со дня обретения независимости. РЕНАМО представлялось как движение реакции на Фрелимо. В этом смысле ему хватало политической идентичности. Но оно было изолированным. Пропорционально его изолированности усиливалась его вооруженность, его военный потенциал.

В то время как в Мапуту и в городах продолжалось столпотворение агентств по сотрудничеству, многосторонних комиссий и неправительственных организаций, все усилия по достижению хоть какого-нибудь развития страны сводились на нет военным положением. Эта ситуация приводила к некоторой шизофрении: с одной стороны, сложились невозможные условия для работы, в отсутствии инфраструктур и возможности безопасного передвижения, с другой – такие организации, как Всемирный банк и МВФ просто игнорировали фактор войны в своих документах, словно речь шла о другой стране.

Помощь раздувала экономическую систему страны и приводила к искусственному росту, в то время как реальный Мозамбик оставался отрезанным от распределения помощи, и не представлялось возможным начать сколько-нибудь эффективное и долгосрочное сотрудничество для развития.

Мир, казалось бы, был дальше, чем когда-либо. В этом тупике и вызрела попытка Общины святого Эгидия найти мозамбикский путь к примирению. Первоначальный подход общины, который повлек за собой множество встреч и переговоров, был основан на исследовании причин и мотивов самих мозамбикцев. Необходимо было также найти правильных людей для участия в переговорах.

Первые контакты (1977-1987)

Первая встреча Общины святого Эгидия с Мозамбиком восходит к 1977 году, во время визита в Рим монсеньора Жаиме Гонсальвеша вскоре после его назначения епископом Бейры, второго по величине города страны. В новом независимом Мозамбике католическая церковь воспринималась ФРЕЛИМО как пережиток португальского колониализма.

Враждебность правительства марксистско-ленинского толка к Церкви выражалась, кроме национализации всех управляемых ею структур, еще и в ряде ограничений деятельности духовенства. Многие миссии были закрыты. Вырисовывалось нечто похожее на ликвидацию католицизма, посредством примитивной антирелигиозной пропаганды и дискредитации. Президент Самора Машел без всяких колебаний публично сравнил католических епископов с обезьянами. В этой давящей (и удушающей) обстановке впервые проявляется – на первый взгляд наивная, но впоследствии показавшая свою эффективность – попытка Общины святого Эгидия помочь монсеньору Гонсальвешу встретиться с руководителями Итальянской коммунистической партии.

В те годы Италия значительно увеличила помочь Мозамбику, став первой страной-донором гуманитарной помощи, в том числе благодаря вкладу левых политических сил. Так, в 1982 и 1984 годах Гонсальвеш дважды встречался в помещении древнего монастыря святого Эгидия в Трастевере с секретарем Итальянской коммунистической партии Энрико Берлингуэром, который охотно согласился на эту встречу, в ответ на простой звонок через секретаря. Понимая, насколько неразумно было вести борьбу против религии в стране, где большинство населения исповедует анимизм, Берлингуэр все очень внимательно выслушал. Он почти возмутился, узнав, что в Мозамбике, где почти ни у кого не было часов, было запрещено звонить в колокола, чтобы призвать народ на мессу. С течением лет стало понятно, что интерес Итальянской коммунистической партии к свободе религии был подлинным и имел положительные последствия.

В то же время, сильная засуха на некоторое время вынесла Мозамбик на первые полосы газет. Это было в 1983 году. Выступая в церкви святого Эгидия, монсеньор Гонсальвеш обратился с призывом об оказании чрезвычайной помощи жертвам голода и не упустил возможности рассказать о войне, практически неизвестной на Западе. Первым ответом стало создание “Комитета друзей Мозамбика”, чтобы привлечь внимание и помощь, и одновременно с этим – отправка первого самолета с гуманитарной помощью. В августе 1984 года Андреа Риккарди и о. Маттео Дзуппи – будущие посредники мирного процесса – по случаю прибытия двух других самолетов были приняты тремя министрами Мозамбика. Гуманитарная помощь помогла облегчить страдания и спасти жизнь людей, находящихся в критическом состоянии. Кроме того, она сыграла роль рекомендательных бумаг для контакта с гражданскими властями. Посетив страну, Риккарди и Дзуппи лучше осознали ее проблемы.

Так зародились личные, откровенные и непредвзятые отношения с лидерами ФРЕЛИМО. За откровенным и открытым диалогом, с взаимным признанием идентичности другой стороны, последовало сотрудничество в области развития, а также культурный обмен, в знак бескорыстной дружбы. Это также сделало более пластичными африканских марксистов ФРЕЛИМО, которые рассуждали в жестких идеологических формулировках.

Среди прочего, они были убеждены в непатриотичной сущности мозамбикской Церкви. Однако последняя пострадала от колониализма, о чем говорит хотя бы тот факт, что первый священник мозамбикского происхождения был назначен только в 1950 году, после столетий португальского присутствия. Состоялся также целый ряд встреч с руководителями Святого Престола. Но реальное начало нормализации отношений между государством Мозамбик и католической Церковью ознаменовала неожиданная встреча между Саморой Машелом и Иоанном Павлом II в сентябре 1985 года в Риме.

Эта аудиенция, внезапная и неожиданная, была организована Общиной святого Эгидия, в то время как президент Мозамбика летел из Нью-Йорка в Рим. Самора Машел не решался пойти к папе без приглашения и отказывался подчиняться ватиканскому протоколу, предполагающему просьбу об аудиенции. Но идея встречи лицом к лицу, «на равных», привлекала его. Потребовалась некоторое воображение, чтобы обойти процессуальные трудности. Последний лед растаял в Саморе Машеле, когда он узнал, что он не будет обязан преклонять колени перед папой, но сможет стоя просто пожать ему руку. Так была осуществлена встреча с папой Иоанном Павлом II, имевшая большое символическое значение и ставшая еще одним шагом к разрядке напряженности между мозамбикскими католиками и партией ФРЕЛИМО. На Самору Машела встреча с папой «произвела большое впечатление», и он кроме прочего признал в нем «подлинного националиста». Президент позже с гордостью показывал фотографии этой встречи.

Однако в то время высказывались самые разные мнения по вопросу мира. В 1987 году Конференция епископов Мозамбика, с меньшим страхом, чем ранее, в Пастырском послании «Мир, которого хочет народ» открыто потребовала прямых переговоров между правительством ФРЕЛИМО и РЕНАМО. Но время еще не пришло, и предложение епископов было встречено весьма критично, с сильным противодействием со стороны ФРЕЛИМО.

Между тем продолжалась работа Общины святого Эгидия в поддержку Мозамбика, потрясенного засухой и природными катаклизмами. В 1986 году отправился в путь «корабль солидарности» с продовольствием, медикаментами и сельскохозяйственным оборудованием. В 1988 году второй корабль доставил в страну более 7000 тонн продовольственной помощи, предназначенной для различных регионов страны, на борту находилось несколько контейнеров, собранных миссионерскими группами. Распределение помощи осуществляли добровольцы общины вместе с миссионерами и организацией «Каритас» Мозамбика. Но если гуманитарная помощь спасала жизни многих людей, все же в стране оставалась чрезвычайная ситуация под названием «война». Гуманитарная помощь могла на короткое время помочь части населения не пасть жертвами голода и болезней, но остальная часть страны оставалась отрезанной от помощи. Без мира невозможно было и думать о полноценном развитии страны. И тогда Община святого Эгидия начала проявлять интерес непосредственно к проблеме мира.

Из чащи в Рим (1987-1990)

Община стала искать эффективный контакт с РЕНАМО, чтобы понять, как устроена партия и каковы ее идеалы, о которых было известно из скудных и неточных источников, к тому же профильтрованных цензурой, без какой-либо возможности обратной связи или диалога. Только прямое знакомство позволило бы лучше понять этих людей и понять, что можно сделать для умиротворения ситуации в Мозамбике. Была немедленно отвергнута идея поговорить с одним из маловероятных “зарубежных представителей”, живущих в США. О внутренних разногласиях во внешней секции РЕНАМО ходило множество слухов.

И, наконец, летом 1987 года на террасе дома Бертины Лопес – мозамбикской художницы, живущей в Риме, Маттео Дзуппи познакомился с Хуанито Бертуцци – итальянцем, потерявшем часть собственности в Мозамбике после национализации и поддерживающим контакты с членами партии РЕНАМО. Впоследствии Бертуцци свел Дзуппи с одним из самых заслуживающих доверия людей в структуре иностранного представительства РЕНАМО: Артуром да Фонсеома, действовавшим в основном в Западной Германии, который с гордостью носил звание секретаря по внешним связям, то есть Министра иностранных дел РЕНАМО.

Но необходимо было убедиться, что ему можно доверять. Чтобы получить доказательство представительности, Община святого Эгидия попросила освободить одну монахиню, шестидесятипятилетнюю сестру Ирму-Люсию, родом из Португалии, которая была похищена РЕНАМО. Монахиня была и в самом деле освобождена в согласованный день, 25 апреля 1988 г., в заранее определенном месте на границе между Мозамбиком и Малави. Это стало знаком того, что Община была на правильном пути.

Вскоре после этого, в мае 1988 года Община святого Эгидия организовала тайную встречу между монсеньором Жаиме Гонсальвешом и партизанским лидером Афонсу Длакамой. Отправившись на частном самолете из аэропорта Лесото вместе с двумя незнакомцами, с предполагаемым местом назначения Заир, архиепископ Бейры приземлился вместо этого в сердце Мозамбика, в Горонгозе, на посадочной полосе, освещенной чуть ли не факелами, которая вдруг возникла из тьмы. По случаю поездки архиепископ был облачен в торжественные облачения. Встреча с Длакамой длилась около двух часов и прошла в дружественной обстановке. Гонсальвеша, про которого было известно, что он не испытывал особой симпатии к ФРЕЛИМО, приняли как почетного гостя. Архиепископ, преодолев понятные первые опасения (говорят, перед отъездом он дважды исповедовался), остался доволен встречей. Длакама проявил интерес к разговору о мире, но на условиях, которые еще предстояло обсудить.

Вскоре после этого, в сентябре 1988 года, Иоанн Павел II посетил Мозамбик. Саморы Машел уже не было, он погиб в авиакатастрофе. Его сменил на посту Жоаким Чиссано. Визит папы состоялся при полном сотрудничестве между Чиссано и католическими епископами. Иоанн Павел II напомнил о необходимости «путей примирения и диалога», надеясь что «все заинтересованные стороны» этого противостояния обратятся в общему «глубокому гуманитарному чувству, которое отличает африканские народы»44. Не погружаясь в детали, которые предстояло обсудить в ходе переговоров, папа настаивал на урегулировании конфликта. Этот визит стал высшей точкой деятельности Общины святого Эгидия по улучшению отношения между государством и Церковью, и работу эту можно было считать завершенной.

В следующем году (август 1989 года) Андреа Риккарди получил официальное приглашение участвовать в Пятом конгрессе партии ФРЕЛИМО. В своем выступлении он привлек внимание к значению мира, «не менее драгоценного для людей, чем хлеб», вновь подчеркнув, что Мозамбик в силах «выиграть битву за мир», и подтвердив, что он может в этом рассчитывать на «скромную, но убежденную» поддержку Общины святого Эгидия. Он завершил свое выступление такими словами: «Мы убеждены, что среди мозамбикцев возможно взаимопонимание, и что ваше правительство обладает моральной и политической силой для достижения мира»45. Громкие аплодисменты делегатов убедили всех в том, что существует огромное стремление к миру. Разговор о мире, в то время, когда все разговоры ограничивались тем, чтобы «даровать амнистию бандитам», звучал тогда как новое слово.

В том же самом году, несколько религиозных лидеров Мозамбика (католики и протестанты), поставив в известность президента Чиссано, пытались запустить мирные переговоры в Найроби, при поддержке Министерства иностранных дел Кении. Эта инициатива не удалась. ФРЕЛИМО и РЕНАМО никогда не встречались непосредственно.

Позднее, президент Чиссано объявил завершенной попытку церквей и попросил помощи у правительств Кении и Зимбабве. Но попытка встретиться с РЕНАМО в Малави в июне 1990 г. не удалась. Так закончился короткий сезон «региональных» попыток примирения.

Сегодня не редкость, что западные державы и Организация Объединенных Наций делегируют национальным организациям контроль и урегулирование конфликтов. Опыт Мозамбика должен напоминать о том, что подобные инструменты не стоит абсолютизировать. Нужно принять во внимание тот факт, что соседние страны часто непосредственно или косвенно втянуты в старые или новые конфликтные ситуации или защищают собственные интересы, и потому «регионам» не хватает беспристрастности, необходимой для разрешения конфликта. Хотя в этом есть акт доверия к Африканскому Совету или отдельным африканским государствам, подобное делегирование “региону” иногда является удобным алиби для Запада, чтобы не вмешиваться в африканские кризисы.

Но все же описанные выше региональные попытки урегулирования конфликта показали, что что-то сдвинулось с мертвой точки. Но безусловно, не хватало главного ингредиента – взаимного доверия. Руководство РЕНАМО по-прежнему колебалось. В феврале 1990 года по приглашению Общины святого Эгидия уже признанный и бесспорный лидер антиправительственных партизан Афонсу Длакама совершил свой первый визит в Италию. Этот визит прошел в атмосфере абсолютной секретности. Прямое знакомство с теми, кто позднее станет посредниками, представляло собой большой шаг вперед в создании доверия со стороны партизанского движения, которое было необходимо, чтобы рискнуть сделать шаг в неведомое – начать переговоры. Тогда начали говорить о необходимости диалога.