Отец усмехнулся, — Нет на свете наказаний. Есть лишь не сделанные вовремя исправлена. Ты сама это скоро поймешь. А вернешься, как только захочешь.

К шатру, который стоял на краю стана, в месте, отведенном для новых Хавартов, меня привёл Рам.

Привёл и сел на циновку под навесом.

— Рам, ты что, не поможешь мне? — спросила я возмущенно.

— Не-а, — ответил старший брат, — Ты же знаешь отца. Он сказал, что помочь должна ты. Значит это должна быть только ты.

Мальчик сорвал травинку, сунул в рот, располагаясь поудобнее. — Я подожду тебя.

— Но я же маленькая!

Рам удивленно поднял бровь, — Тебе почти десять, Дара! И вчера ты сбежала купаться в пустыню! В тот водопад, про который никому не рассказываешь. Кстати, неделю назад его там не было! — он почесал за ухом,

— Так что вперед! Отец же сказал, — вернешься, когда захочешь, — Рам уже вытянулся на циновке, — Не трусь! Я уверен, что это будет быстро.

Снаружи шатер был совсем маленький. Жилище на одного. Ну что там прибирать? Очаг, лежанка, место для еды?

Я отодвинула ткань, делая шаг внутрь. Пахло старыми шкурами и пылью.

Полог опустился за спиной. На меня обрушилась Тьма.

— Рам, что случилось? — крикнула я. В ответ не донеслось ни звука.

— Рам, ты меня слышишь? — развернувшись, я попыталась нащупать выход. Выхода не было.

По позвоночнику пополз страх. Как может быть настолько темно? Ведь снаружи день. Должен же быть хотя бы отблеск тлеющих углей в очаге или свет от отверстия над ним? Не было ничего. Кромешная темнота.

Я начала впадать в панику, хватая ртом воздух. В ушах зазвенело.

Я ОСЛЕПЛА? И начиная в это верить, — закричала, заплакала навзрыд, заметалась по теперь казавшемуся огромным помещению, спотыкаясь и падая, сбивая по пути какие-то предметы, колотя руками в стены шатра, требуя спасти меня, выпустить.

Сколько продолжалась моя истерика, я не знаю. Устав метаться и рыдать, упав в очередной раз, я уже не встала. Свернувшись клубком тихо скулила, — Я хочу вернуться! Пожалуйста! Я! Хочу! Вернуться!

Злость победила страх, — Думай, Дара! Раз отец сказал, что можно вернуться, когда захочешь значит так оно и есть.

Осталось понять, почему это не происходит. И я стала думать, поднимаясь и потихоньку на ощупывая одной рукой пространство вокруг себя, а второй начиная раскладывать вещи, подтаскивая к стенкам шатра все, что можно было убрать из-под ног, чтобы снова не упасть.

В какой-то момент подумала, — А как Хаварт найдет, что я куда распихала? — и начала снова, от входа, нащупав кольца занавеси. Занавеси, которая не открывалась!

Решила идти по кругу, — так проще всего: место, где снять обувь; сундук для одежды; тюфяк для сна, — подушку в дальний край, чтобы случайно не встать ногами; столик, чтобы положить книгу, — расстроилась, зачем ему теперь книга? И опустилась на колени,

— Милосердный! Дай ему возможность читать книгу! Зачем книга слепому? Он так хотел учиться! Для тебя это так просто! Дай ему ЭТУ возможность! Ты большой, сильный! Ты всё можешь! Уменьши ему наказание! Он не хотел! Это по незнанию! Правда-правда! — мне было ужасно жаль этого незнакомого нового Хаварта, привезенного из похода вместе с другими рабами в стан около года назад.

Он был настолько запуган, и забит, что долгое время все считали его немым. Если бы не огромный рост и сильные руки, — его можно было принять за подростка. До такой степени он был худ, угловат, и смешон в бесконечных попытках ссутулиться, уменьшиться, — что привлекал еще большее внимание. Одежда висела на нём мешком, черные длинные волосы собраны сзади в хвост. Когда он отмылся, грязно-серый цвет кожи оказался просто смуглым.

Край забрал его к себе на кузницу и сделал подмастерьем, заодно научив читать.

И всегда этот странный человек или работал, или читал. Наверное, по ночам еще и спал, но мы, дети, этого не видели.

Я еще поплакала и на ощупь обошла шатёр снова, отодвинув тюфяки подальше от очага, собрав с земли рассыпавшиеся плошки поставив их на низкий стол. Круг замкнулся. Вроде бы все. Оказалось, что я стою перед занавесью, ощупывая кольца. И потянула в сторону, открывая выход.

Рам приподнялся на локте, удивленно вглядываясь мне в лицо:

— Ты плакала? Я не слышал. И как ты умудрилась так перемазаться за несколько минут?

Я остолбенела, — За несколько минут? За сколько за несколько? — брат хмыкнул, — Ну не знаю, — за пять?

Слезы подступили к моим глазам, — Какие пять, Рам? Это длилось целую вечность!

Брат приобнял меня, слегка щелкнув по носу, — А неприятные вещи всегда длятся долго, не замечала? Научись делать из них приятные, и будет куда как проще.

Круги перед глазами перестали мелькать. Я сидела, погруженная в воспоминания, успокаиваясь, расслабляясь, и вдруг, на самом краю сознания раздался Голос:

— Справедливости! Я требую Справедливости! — он волной поднимался внутри, сметая всё.

— Именем убитой любимой! — ужас от осознания неотвратимости охватил меня,

— Именем опозоренной сестры! — я бросилась к выходу из шатра, спеша выбраться за пределы стана, пока Лохем не закончил призыв.

Я бежала по направлению к Городу, ведомая медальоном Князя. Медальоном, который взяла не зная зачем. Подумала тогда, — Свадебный подарок? Что ж открыто не вручает?

И зажала в кулаке, уходя вслед за отцом.

Сейчас же неслась, сбивая ноги в кровь, задыхаясь, запоздало поняв, что выскочила, не покрыв голову от солнца, в легких сандалиях, не взяв с собой даже воду. Впрочем, это меня как раз мало тревожило. Поиск воды никогда не занимал более получаса. В крайнем случае, притяну воду с неба, — подумала я.

Пустыня была мне родной. Я знала, почему не поет утром свою предрассветную песню птица, или не вылезает из норы дикобраз; где отложила яйца пустынная гадюка и под каким камнем прячется от жары скорпион. Это был мир, в котором я выросла, а благодаря объяснениям Рама, который мог общаться с каждым на его языке, я довольно сносно знала повадки обитателей, живущих за границей стана. Внутри никаких опасных животных отродясь не было.

Город, по сравнению с этим моим родным миром был чем-то чуждым, непонятным. Камень давил на меня. А Тьма, которой он был напитан, — душила.

Я почувствовала его раньше, чем увидела. По запаху гари. Подойдя еще ближе, увидела всполохи пламени, поднимающегося за городской стеной.

Силы были на исходе. Я жалела, что не взяла лошадь. Хотя кто бы мне её дал?

Путь оказался гораздо длиннее, чем я ожидала. Вчера дорога домой показалась совсем короткой. Сидя на лошади вместе с Дарином, я не обратила внимания на то, сколько мы ехали. Прятала лицо на его груди, хотела спрятаться от мыслей. Да разве от них спрячешься?

Губы Князя, — нежные, настойчивые, что сводили меня с ума ночью, — на утро они были сжаты в полоску. Жесткую, упрямую. Как вкусно они целовали ночью, какие слова шептали, — утром эти губы не произнесли ни слова.

Я была в замешательстве. Не понимала своих чувств. Ночь, которая перевернула весь мой мир, казалась сейчас ненастоящей, выдуманной. Хотя разве такое выдумаешь?

Почему он выбрал меня? Украл, не побоявшись гнева детей пустыни? Прошел Ритуал, не боясь смерти. Он… любит меня? Разве возможно полюбить кого-то не зная? В чём подвох? Чего я не знаю? Да и в общем-то, что я знаю? Мало. Очень мало. По законам Тьмы он теперь мой муж?

У темных свой закон, — закон Справедливости: “Твоё-твоё, моё-моё”. Ворам рубили руки; клятвопреступникам, — языки. Тот, у кого не было дома в Городе, не мог там остаться на ночь. Тот, у кого не было заработка, очень быстро оставался и без дома, а потом изгонялся стражниками за городскую стену.

Почему же я сейчас бегу, туда, где люди живут по всем этим диким законам и где находится человек, связанный со мной лишь тонкой полоской тьмы? Почему не дожидаюсь обряда единения в своем шатре? Ведь отец обещал. Он поклялся!

В первое мгновение, когда отец приносил клятву, я вспыхнула, — почему меня никто не спрашивает? Потом подумала, — наверное отец решил избавить меня от лишних терзаний, приняв решение за меня.