Кормилица, которая не могла справиться с только что прооперированной малышкой и её братом, орущим не по детски сильным басом, стоило ему на миг отдалиться от сестры, — была несказанно рада этой неожиданной помощи. Но вскоре поняла, что мальчик готов и есть и спать у детской люльки, выпуская малышку из рук, лишь когда в них уже не оставалось сил. И потребовала в помощь служанку.
— Смотрите, какая красавица, — говорил Лохем, искренне любуясь, и показывая всем маленькое сморщенное личико, едва выглядывающее из кулька и наконец-то начинающее приобретать нормальный цвет.
— Ты самая-самая красивая! — шептал он ей. — Просто они этого еще не видят, — и готов был драться с любым, видя косой взгляд или неподобающее, по его мнению, выражение лица. Хорошо, что девочек выносили на собрание племени лишь через месяц. Таких выражений лиц было немного.
Братья, включая хитрого мелкого Лойда, быстро смекнули, какой ответ самый правильный, и на бесконечные вопросы Лохема, — Правда она самая красивая? Правда она самая умная? — дружно кивали головами.
Лойд и Рам, скорее всего даже не осознали трагедию, обрушившуюся на семью. Их лишь радовали бесконечные игры, которые организовывал им Гарон.
Край замкнулся в себе и чуть не устроил пожар в шатре, без конца вытаскивая из очага разогревающее там железо, и руками сминая его в миски, чашки, плошки, — любой предмет, попадавшийся ему на глаза, вскоре оказывался скопированным. Откуда он брал железо? Иногда вдруг исчезал вместе с Рамом на несколько часов, принося в руках странные куски темной породы. Выкапывал он их что ли? На все вопросы, — где взял, — лишь мотал головой: там. Была бы мать, — она бы вызнала. Она вообще всегда и всё про всех знала, легкой птицей порхая по дому, ненавязчивая и неотступная одновременно. Но матери не было.
Край совсем перестал разговаривать, все своё время теперь проводя у огня, и руки его, казалось, жили своей жизнью. Мальчик их почему-то не обжигал, а вот циновки не выдерживали. Стоило ему забыть и опустить заготовку мимо стоящей рядом подставки, как в воздухе отчетливо разносился запах гари.
Гарон, не дождавшись решения отца, отвёл брата в кузницу и договорился, что мальчик теперь все свои поделки мастерит там. Лохема он оставил охранять младшего брата. И как тот не рвался, не буйствовал, Гарон был непреклонен. Ты защищаешь всех. Всю семью. А Дара уже у отца в шатре. Ее охраняет Милосердный. Пока отец не передаст Края под присмотр наставника, с ним должен обязательно быть кто-то из семьи.
Так Лохем научился чувствовать Дару, даже если она была далеко. Он всегда знал, весело ей или грустно. Плачет её душа или поёт.
Когда отец отправил его вчера организовать для девушки убежище, Лохем счёл это разумным. Князь же не отвяжется. Дара была спокойна, чувствовала себя ровно, находясь где-то в Городе. Оставалось только из Города вызволить её и хорошенько спрятать. А прятать пустынники умели. По всей равнине находились города-убежища. День пути до каждого и между всеми. Тот, кто не знает, и не найдет никогда.
Рядом будет стоять и не увидит. Можно еще было в бывший стан её отправить, где осталась часть племени, — это гораздо ближе, но опаснее. Наверняка будут искать по всей округе.
Солнечный камень, данный отцом точно вёл Лохема к отшельнику. К тому убежищу, что сейчас было пустым. Найти его можно было лишь так. Ну или по нити Милосердного, спасаясь от кровника. Милосердие выше справедливости. Для тех, кто его принимает.
Потому что прийти туда убийца мог. Прийти, — но не уйти. До последнего дня. Сначала учась, а потом, после смерти наставника, — обучая. Самой ужасной была участь тех, кто терял наставника раньше, чем получал искупление. Город схлопывался, уходя в песок. Место, держащееся лишь на Свете Милосердного и Благодати Наставника, — исчезало бесследно.
Также в убежища приходили учиться те, кто ставил путь постижений выше пути мирского. Принимая обет послушания на год. Больше было нельзя.
Отец говорил, — Что в мир пришло, — миру и принадлежит. Их путь был вернуть то, что они обретали в этих стенах из белого камня.
Отец дары от Князя не взял, но и не отправил обратно, получив разрешение на вход в Город и переговоры с Князем. Значит её найдут и привезут.
Вождь тянул время, давая Лохему обустроить всё в убежище, которым давно никто не пользовался. Там жил лишь отшельник. И жил скудно. День пути, — это недолго. Особенно если конь быстрый. А конь у Лохема был быстрый. Черный, огромный, купленный еще жеребенком за огромные деньги, Маэр знал, когда нужно нестись во весь опор.
Всё шло по плану, пока среди ночи Лохема не пронзила страшная, невозможная боль. Не его.
Вернуться с полпути было нельзя. Не вернуться тоже. Домчавшись до отшельника, взяв клятву неразглашения и приказав обустроить место для сестры, Лохем развернул Маэра обратно. Другая бы лошадь пала еще в дороге, но черный скакун, покрытый хлопьями грязной пены, довёз мужчину до самого стана и теперь лежал на конюшне. Целитель проклинал Лохема и пытался спасти жеребца, купленного за солнечный камень и планируемого ранее быть отданным на развод. Лохему это уже было не важно.
За спиной послышался топот копыт. Лохем обернулся, автоматически опуская руку на рукоять меча.
Движение это плавное, слитное, еще не успело закончиться, как воин увидел догоняющего его брата.
— Зачем ты здесь? — хмурясь спросил мужчина.
— Я не вернусь, — прошли те времена, когда старший брат командовал им. Темная ярость, отнимающая остатки разума, билась в его глазах.
— Ты не убийца, — Гарон вытащил из-за пазухи жетон и швырнул его Лохему. Рядом гарцевал второй конь. У седла привязаны седельные сумки.
— Я бы и так добрался, — Лохем продолжал хмуриться не понимая.
— Не сомневаюсь, но потом тебе придется потом исчезнуть на какое-то время, — Гарон бросил ему поводья.
— Что сказал отец?
— Отцу не до тебя.
Лохем по-прежнему не понимал, — А как же Жетон? Как ты его получил? Он именной?
— Нет, — осклабился брат, — Ты же не кровник. Но в мире всё очень условно. И всегда есть много путей к цели. Вопрос, — захочешь ли ты пройти этими путями.
Лохем одним движением взлетел на лошадь, пришпорив коня.
— Ну, я понял, — задумчиво протянул Гарон и двинулся следом.
До Города они добрались быстро.
— Начинай, — скомандовал воин, — Ты должен открыть нам вход в Город.
— Не могу, ответил Гарон, — отец клялся моим именем.
— А моим?
— Твоим нет.
Лохем почувствовал странное облегчение.
— Убирайся! — бросил он через плечо. Когда вершится Справедливость, — для зрителей мест нету, — Ты или со мной, или против меня!
Он поднял руку с зажатым в ней жетоном к небу, и дождавшись звука копыт, пущенного галопом коня, взвыл:
