А сейчас вдруг остановилась, осознав то, что не давало мне покоя все эти сутки, зудело назойливой мухой на краю сознания. Отец поклялся пятерыми ПРИСУТСТВОВАВШИМИ братьями. Лохема с ними не было.

Я стояла перед городской стеной, борясь с накатывающей дурнотой. Все пространство перед входом было усеяно телами. Мужчины, женщины, дети — все безоружные. В длинных белых рубахах. Когда-то белых. Живых среди них не было.

Почему столько крови? Ведь Лохем говорил, что если приходится убивать, то делать это нужно быстро, одним ударом, не заставляя человека мучиться больше, чем ему приходится, принимая смерть?

Зарыв рот руками, пытаясь сдержать, подступающую к горлу тошноту, я бросилась вперед, к воротам, стараясь смотреть лишь прямо перед собой.

Подойдя к арке ворот, — застыла, не решаясь войти. Город всегда был закрыт для чужаков. Зловеще заскрежетала решетка над головой.

— Именем Милосердия! — я сделала шаг в арку, и решетка поехала вниз, ускоряясь. Где-то скрежетала разматывающаяся цепь.

— Принимая имя Княгини Этого Города! … — зубья застыли над головой, рывком, останавливаясь, — и я шагнула в Город.

На дрожащих ногах, медленно, делая маленькие шаги и чувствуя, как течет сила, поднимаясь от ступней вверх. Черная тяжелая сила. Сила, бросившаяся в виски ненавистью. Понимая, что стою босая, на мостовой из черного камня, я замерла. Камень питал меня?

Легкие сандалии не выдержали этой дороги, и я вынуждена была выбросить их, проделав большую часть пути босиком. За все это часы я сделала лишь одну остановку в пути, и та была вынужденной. В последний момент, услышав стук приближающихся копыт, я едва успела спрятаться за камнем от проносящегося мимо всадника. Гарон гнал лошадь галопом, оставляя облако пыли за собой. А я замерла, глядя ему вслед в недоумении. Он был в Городе? Зачем?

Улицы были залиты кровью. Кровью, по которой я скользила босыми ногами. Кровью, которая текла, впитываясь в черный камень. Повсюду валялись трупы.

Я бежала наверх, к площади, спотыкаясь о тела и молясь, чтобы мой брат был жив. Мне не было никакого дела ни до этого странного города, ни до его порядков. Лишь мысль, глупая, и неуместная, билась в висок — «Почему? За что?» — и тьма, обжигающая запястье, показывала мне путь.

Князь лежал рядом с жертвенником. В груди его торчал кинжал.

И я опустилась на колени, понимая, что опоздала. Подол моей юбки был испачкан кровью, ноги разбиты, но все это было не важно. Я опоздала. В груди билась боль.

Избавления не было. Лишь безысходность, которая как воронка, разрасталась в груди. Моё детство, закончившееся лишь два дня назад, увело за собой и несостоявшуюся юность. Все, о чем я мечтала, — ухаживания, ожидание счастья, первый поцелуй, влюбленность, обряд единения, связывающий меня с мужем, — все что должно было со мной случиться, — не случилось! А то, что случилось, — уместилось в три дня.

Я наклонилась к своему несостоявшемуся мужу, вглядываясь в лицо. Может быть он еще дышит? На левой руке — наручень, скрывающий метку. Потянула за него. Метка была. Слегка выцветшая, она доказывала, что мы все еще связаны. И я заплакала, прижимая браслет к груди; внутри поднималась злость.

За спиной раздался стук копыт. Я обернулась, вскакивая. На площадь вошел мой брат, ведя коня под уздцы.

— Ты убил моего мужа? — я смотрела на Лохема в упор, сверху вниз. Он остановился, не приближаясь,

— Он не муж тебе!

Я усмехнулась, — Ты, видимо, много пропустил вчера!

Лохем смотрел в упор, — Он не принял твой Свет!

Я вскинулась, — Зато я приняла его Тьму, — не отводя взгляда, я всматривалась в такое знакомое, родное лицо, — За что ты убил его, Лохем?

Он казалось, удивился, — Я? С чего ты взяла? Я охочусь за Колдуном. У меня есть жетон лишь на одно убийство.

Я не понимала, — А кто сотворил все это? Почему по улицам этого Города текут реки крови?

Брат смотрел на меня твердо, — Здесь Тьма пытается вернуть себе власть, Дара! — и повторил,

— У меня есть жетон лишь на одно Убийство.

А я, глядя в глаза человеку, которого знала с первого дня своей жизни, выдохнула, — Не верю!

А потом, надев браслет Князя на руку, опустилась на колени, потянувшись к рукояти кинжала, рывком вытаскивая его из раны.

— Не смей этого делать! — крикнул Лохем.

— Хорошо, что он внизу, — подумалось мне.

Быстро, чтобы не передумать, я резанула себя по левой ладони, прикладывая её к ране своего мужа, а правой, с зажатым в ней кинжалом, указывая на брата,

— Стой, где стоишь! — и подняла кинжал к небу,

— О Милосердный, соедини две наши жизни! — налетел порыв ветра,

— Смешай две наши силы! — небо стало стремительно чернеть, закрывая солнце.

— Пусть воды небесные смешают нашу кровь и смоют преступления этого Города! — над головой сверкнула молния.

— Дай спастись спасенным! И пусть земля примет наше единение! — с неба упали первые тяжелые капли дождя.

— Это прошу я, Йошевет! — над головой загрохотало.

Я наклонилась, чтобы поцеловать Рэдгара в губы, и вновь встала во весь рост подставляя лицо дождю,

— Я принимаю своего мужа Светом, так же как он принял меня Тьмой! — казалось небо раскололось. Ко мне по лестнице несся Лохем.

— Ненормальная, — орал он, — что ты делаешь? Он же мертвый! — на нас обрушился ливень. Молния ударила в жертвенник. А я ослепла и оглохла. Казалось наступил конец света.

И теряя сознание, почувствовала, как Лохем подхватывает меня, заворачивая в плащ.

— Откуда у него плащ? — подумала я, проваливаясь в черноту. И уже не видела, как брат бежал, поскальзываясь вниз, по ступеням, резким свистом подзывая лошадь, чтобы запрыгнуть в седло. Площадка с жертвенником превратилась в эпицентр грозы. Молнии били в черный камень, казалось желая расколоть его. Ливень расползался во все стороны. Туча набухала, разрастаясь, собирая в себя, казалось бы, всю черноту камня под ней.

Лишь раз Лохем оглянулся, когда уже запрыгнул в седло. Оглянулся и опешил на миг.

В ослепительной вспышке молнии он увидел совершенно пустую площадку с расколотым на части жертвенником. Князя у жертвенника не было. Ослепленному, на миг ему показалось, что Колдун шагнул из ниоткуда, поднимая что-то с пола.

Но в данный момент все это было уже не важно.

Лохем пустил коня в галоп. Боясь, что не успеет вырваться из Города; боясь, что не успеет спасти сестру… Потому что воды Милосердия страшнее меча Справедливости и будучи призванными кровью, они сметают все на своем пути.

— Это моя вина, — твердил я себе, — Что мародеры, вернувшиеся из пустыни, перебили горожан, ослабленных Ритуалом.

Это я невольно открыл им вход несколько часов назад, войдя с Жетоном в Город. Совершенно обезумевшие от желания любой ценой уничтожить ересь и вернуть в Город Справедливость, науськанные Жрецом, они начали резню, начиная с тех, кто не успел вернуться в город, волной растекаясь от крайних домов к центру.

Колдун тоже был в Городе. И я чувствовал это всем своим нутром воина, но ведомый жетоном, безрезультатно мечась из дома в дом, никого не нашел.

Иногда мне казалось, что я вижу боковым зрением край черного плаща, или слышу звук удаляющихся шагов, но может это был морок? Наваждение? Черный камень прятал своего Колдуна.

Я шел за амулетом, впитавшим кровь Лейлы, зная, что убийца совсем рядом. Кровь, требующая отмщения, — не ошибается. Да и Дарин подтвердил.