Пани Михелупова хотела бы знать, есть ли на этом курорте общество.

— Разумеется, общество — чрезвычайно важная вещь, — поддержал жену бухгалтер, — мы не хотели бы оказаться в одиночестве. Мы любим общество. Необходимо завязывать полезные знакомства…

Коммивояжер издал восторженный вопль. Общество?! О да! И как этот бухгалтер может задавать такие глупые вопросы? Общество там первоклассное. В прошлом году там жили Корецы, Канторы, Кошераки, Коминики, Коралеки, Невиклуфы, пан доктор Бишицкий с супругой, пан доктор Гастерло с супругой, Синки, Полаки, Вогрызеки, пан доктор Штедрый с супругой, Оренштейн со своим братом, паном Орлицким, и Моргенштерн со своим братом, паном Монтером…

— Ох! — вздохнула пани Михелупова. — Там, наверное, принято ходить в нарядах…

— В каких нарядах, пани?! — воскликнул коммивояжер. — Насчет этого можете не беспокоиться. Ведь туда ездят и государственные служащие. В прошлом году там был начальник отделения Кроснарж, министерский секретарь Пиларж с супругой, ревизор Пейер, финансовый уполномоченный Дласк, два чиновника земского управления Укса и Срнец, доцент Гоман, начальник отделения Кноблох… Какие уж здесь, простите, наряды? Можете ходить совсем по-домашнему, на мою ответственность, пани Михелупова…

Расстались они поздно вечером, усталые, но приятно возбужденные. И порешили вместе поехать на этот курорт.

Однако отъезд на дачу не был для Михелупа делом простым и будничным. Перед ним стояла проблема величайшей сложности. Страстный искатель скидок и выгод, бухгалтер и за пребывание на курорте не собирался платить полную, установленную прейскурантом цену. Никакие леса, луга, ручьи, да и вся природа не имеют для него смысла, если он не может пользоваться их очарованием с выгодой для себя. Красота в его глазах меркнет, если не досталась ему со скидкой. Он не поправится на курорте, если будет платить, как все.

На другой день ловец выгод, наполнив грудь отвагой и перепоясавшись решимостью, отправился в завоевательный поход. Даже ступая на почву государственных учреждений, Михелуп не терял присутствия духа, он умел встретить лицом к лицу атаку любого неприятеля за окошком с опускающейся шторкой. Его оружием были терпение, красноречие и непоколебимая учтивость. Вооружившись всем этим, он отыскал здание больничной страховой кассы.

Это был современный дворец из бетона, кубообразный, но пропахший чем-то невероятно кислым, как в старых, обветшалых зданиях Терезианского[17] типа, где по коридорам снуют страшилища — духи давно усопших здешних писарей. В канцелярии для переговоров с клиентами бухгалтер отыскал чиновника, к которому и решил обратиться со своей просьбой. Это был еще молодой человек, от которого так и разило свирепой яростью, будто его только что выкупали в кислоте. Молодой человек с презрением выслушал просьбу бухгалтера и разъяснил ему, что тот не может получить курортную скидку, поскольку он отнюдь не болен. Молодой чиновник полагал, что после такого объяснения избавится от Михелупа. Но не тут-то было. Бухгалтер заново начал растолковывать свою просьбу; молодой чиновник вновь и вновь разъяснял, бухгалтер его учтиво выслушивал и опять заводил свою монотонную песню. Молодой чиновник пал духом и решил отвести просителя к референту по вопросам курортного лечения.

Бухгалтер прождал час, пока его пригласили в кабинет. Он сидел в коридоре спокойно, как факир, не двигаясь и не волнуясь, точно человек, твердо знающий свои права.

Референт учтиво его выслушал, чуть склонив голову набок. Потом тщеславно усмехнулся и принялся так же учтиво разъяснять, что ничем не может помочь, поскольку проситель не болен. Однако Михелуп прервал поток его увещеваний и еще раз повторил свою просьбу в тех же выражениях, что и чиновнику из приемной.

Тогда референт, пожав плечами, стал цитировать просителю соответствующие параграфы законоположений. Михелуп с почтением их выслушал, высказал уважение к законам, но тут же снова принялся излагать свою просьбу. Референт покраснел и поднял крик. Бухгалтер и бровью не повел. Когда же референт выкричался, бухгалтер вновь завел свою монотонную песню. Его слова гудели, как ткацкий станок. Без каких бы то ни было признаков волнения он монотонно повторил просьбу. Референт схватился за голову, но речь бухгалтера все лилась и лилась… После чего референт встал и объявил, что просьбу может удовлетворить только директор страховой кассы.

Много долгих часов утекло, прежде чем бухгалтер проник за тяжелые двери, прежде чем дождался, когда раздвинется плюшевый занавес и он окажется лицом к лицу с директором страховой кассы. Но его боевой дух не был сломлен, а решимость добиться своего осталась непоколебленной.

Директор страховой кассы выслушал бухгалтера с хладнокровным спокойствием, которое отличает высоких чиновников. Потом, не спеша и растягивая слова, отказал просителю, поскольку его заявлению не доставало законных оснований. Бухгалтер в тех же словах повторил свою просьбу. Высокий чиновник, покраснев, перешел на визг. Слова бухгалтера гудели, гудели монотонно, как ткацкий станок; директор морщился и ждал момента, чтобы выставить просителя за дверь, но тот все гудел и гудел… Директор поглаживал лоб и вздыхал; бухгалтер гудел с постоянством осеннего дождя. Наконец директор пал духом и сдался.

После чего между вышеуказанным учреждением и Михелупом был заключен договор, по которому бухгалтер должен был дать письменное обязательство заплатить жилищные расходы, если страховая касса выдаст ему ордер на поселение за ее счет. Михелупу была вручена бумага в управление курорта, согласно которой его семья должна получить жилье за счет страховой кассы. Курорт выдаст страховой кассе счет за предоставление жилья с двадцатипроцентной скидкой, а бухгалтер потом вернет эти деньги страховой кассе.

— Вот видите, все-таки можно было договориться, — заключил Михелуп, обращаясь к железобетонному дворцу. — Разумные люди всегда найдут общий язык. Только иметь желание…

Но и этим его поход за выгодами не кончился. В тот же день он отправился в канцелярию дирекции государственных железных дорог, чтобы добиться скидки за проезд. Там ему дали добрый совет: полностью оплатить дорогу, а снижения платы за проезд добиться, предъявив правлению курорта разрешение больничной кассы на скидку за жилье; на обратном пути он предъявит железнодорожной кассе подтверждение о том, что действительно был на курорте, и тогда уплатит за билеты всего половину стоимости.

— Хорошо, — бурчал бухгалтер, — это мне подходит… Но разве можно требовать, чтобы дорогу туда я оплатил полностью? Сдается, вы плохо знаете Михелупа.

Разумеется, Михелупу и в голову не придет платить за что-либо полностью. А посему он вместе с супругой записался в общество туристов, члены которого имеют право на скидку в треть стоимости билета. Если мы добавим к членским взносам общества еще и стоимость нагрудного значка, то поймем, что все равно кое-что они еще сэкономили. Хотя в общем-то право на эту скидку дают только тем, кто путешествует в субботу.

— Ну и что, поедем в субботу, — воскликнул бухгалтер. — Нам все равно!

Он возвращался домой усталый, точно целый день окучивал свеклу, но не сломленный, с гордым челом победителя.

Объявил супруге результаты своего похода и стал в красках повествовать, как покорил железобетонный дворец. Погладил свою подругу по лицу и победоносно спросил:

— Ну, что ты на это скажешь? Разве я не влиятельная персона?

Обняв его, жена согласилась.

— Ты мудрый человек. Хоть полсвета обойдешь, другого такого не сыщешь.

14

Теперь нужно было сообщить об отъезде бабушке. Михелупу предстояло войти в львиное логово и осторожно подготовить старуху к этой вести.

Сердце у него бешено колотилось, все члены были скованы страхом; представ перед ужасной старухой, он как-то сразу осунулся и уменьшился в объеме.

Бабушка сидела в кресле, как курица в гнезде. Черные брови энергично двигались, пронзительные глаза беспокойно бегали по сторонам.

Откашлявшись, чтобы прочистить сдавленное страхом горло, бухгалтер тихонько начал. Он заверил бабушку в своем почтении. Ничто, — сказал он, — так его не волнует, как забота о ее благе. Но существует обычай, согласно которому с наступлением лета семьи покидают свои квартиры, чтобы отдохнуть на природе.

Взбалмошная старуха издала вопль.

О, она прекрасно знает свою родню, ее ни в чем не надо заверять! Сколько бы она могла порассказать, если бы только захотела! Лучше бы ей провести остаток жизни в приюте для бедных! Чужие люди относятся к ней с большим пониманием, чем собственное семейство…

— Бабушка, — стонал бухгалтер, — да мы же… мы все вас любим… Мы не хотим вас покидать, но раз…

— Молчи, мерзавец! — ополчилась на него старуха. — Вижу тебя насквозь. Тебя и твою жену. Хотите, чтобы я умерла тут одна, чтобы некому было мне помочь. Будь по-вашему. Скоро я умру и не стану вас обременять. Уж вы дождетесь!

— Бабушка, — стонал Михелуп, — грех вам так говорить!.. Разве кто ждет вашей смерти? Что бы мы без вас делали? Руженка всегда говорит…

— Оставь меня в покое со своей женой, — бушевала взбалмошная старуха, — не произноси при мне имя этой особы! Я на нее досыта нагляделась… как она расточительна, сколько масла идет в вашем доме… Даже губы у вас блестят от жира, а бабка голодает! Все меня спрашивают, почему я так плохо выгляжу. А что мне отвечать? Что мне не дают наесться досыта? Бог покарал меня бесчувственной родней…

Черные брови энергично задвигались. Старуха жевала беззубым ртом, и на ее длинной шее, точно челнок на ткацком стане, подпрыгивал кадык.

Бухгалтер печально махнул рукой и удалился. Прозвучали последние предотъездные приказания. Рогожку, лежавшую перед дверью, перенесли в прихожую, на окнах опустили занавеси. Семейство двинулось в путь. Впереди с двумя чемоданами пыхтел отец. Мать тащила дорожную сумку. Мальчику сунули в руку портфель, а Маня несла плетеную кошелку с запасом провизии.

Зал ожидания на вокзале гудел, как мельница. Перед глазами наших путешественников предстала картина суматохи и беспорядка. Возбужденные, взволнованные, взбудораженные люди суетились и галдели. И в этот общий гул вплетались отчаянные возгласы служителя, выкликавшего названия станций назначения. Перед запертыми дверями, ведущими на перрон, толпилось несметное множество народу. Крестьянки с коробами, деревенские девушки с плетеными корзинами; рюкзаки, синие флаги, узелки, мандолины и свитеры туристов, лоденовые куртки их девиц, священник с зонтом, портфели чиновников, дичь в корзине, младенцы в перинках, солдаты с походными ранцами… И все это ждало, когда отопрут двери, чтобы с криками броситься к поезду.

При виде такой устрашающей толпы пани Михелупова пришла в отчаяние.

— Ради Бога, как мы попадем в вагон?

Бухгалтер успокоил ее самоуверенным жестом. Он обо всем позаботится. Только без паники! Пусть жена положится на него.

Уж кто-кто, а Михелуп все предусмотрит. Все до мелочей заранее взвесит. И потому он еще дома открыл коробку сигар, которые доктор Гешмай подарил в день рождения его супруги. Эти сигары бухгалтер запер тогда в письменный стол, решив про себя, что будет потчевать ими только самых важных гостей. Сам бы себе он не позволил курить импортные сигары — для маленького человека это слишком дорогое зелье.

Михелуп вынул из коробки одну сигару, обернул ее шелковой бумагой и во всеоружии направился в зал ожидания второго класса. Там тоже стоял служитель, стороживший выход на перрон. Бухгалтер знал его еще по военной службе. Служитель был фигурой незначительной, но Михелуп включил его в коллекцию полезных знакомств.

Теперь он хотел, чтобы тот пропустил его семейство к поезду через зал второго класса. Служитель заколебался, и в этот момент Михелуп предложил ему импортную сигару.

Как следует рассмотрев подношение, служитель сказал:

— Сигар я не курю. Но, пожалуй, высыплю табак в трубку.

Засунул сигару в фуражку и посоветовал бухгалтеру незаметно переправить семейство в зал ожидания второго класса. Свою супругу Михелуп застал взволнованно беседующей с пани Кафковой и коммивояжером. Он поднял руку и скомандовал: «За мной!»

Каждый схватил свою поклажу, и все вместе кинулись в зал ожидания второго класса. Служитель, уже поджидавший их, отпер дверь на перрон.

Они влетели в купе, где у окна сидел только один пассажир, сухой, морщинистый старичок. При виде беспокойного общества, шумного, трясшего своими вещами, старец был возмущен и расстроен. Очевидно, за всю свою жизнь он не совершил проступка, нарушающего законы человеческого общежития. Тем не менее по враждебному взгляду, каким он встретил незваных соседей, можно было сделать вывод, что он готов на семикратное убийство. С легким сердцем отправил бы он на тот свет и Михелупа с женой, и коммивояжера с его супругой, и очкастого гимназиста с сестрой, и подростка с черным пушком на верхней губе. Совершил бы это вопиющее преступление и только порадовался бы, что наконец-то остался в купе один. Но никого старец не убил, а лишь быстро пожевал беззубым ртом и пробурчал что-то невразумительное.

Бухгалтер разместил поклажу, рассадил общество, отер потное лицо и удовлетворенно произнес: