— Вижу, что не стоишь… Да сидишь-то ты здесь зачем? Ты разве в ночные сторожа нанялся к Минне Ивановне? — дерзко усмехнулся Тобольцев. Ему внезапно захотелось поколотить Чернова.
— Как это глу-п-по!.. Почему в сторо-жа?
«Он нас видел и слышал… Мы прошли в двух шагах от него…»
— Я советовал бы тебе убраться подобру-поздорову, — резко сказал он вслух. — Неосторожно торчать здесь ночью. Если б Конкины, например, наткнулись на тебя, думаешь ты, это полезно было бы Соне? Не забывай, что она живет уроками… Да и вообще, — вдруг вспылил он, — с какой стати ты позволяешь себе вредить репутации девушки?
Чернов молчал с полсекунды.
— Это-то ещё воп-прос: кто из нас ей больше вредит?.. Т-ты или я…
«Эка тянет, дьявол!.. Точно в тесте язык у него увяз!..» — раздраженно думал Тобольцев.
— И вообще… Советую на себя огля-нут-ть-ся… Ты сам-м н-не очень осто-ро-жен…
«Видел… Теперь будет из этого выгоду извлекать… Ну, гусь!..»
— Прошу меня не учить! — запальчиво крикнул Тобольцев. — Соня мне не чужая. Если я с ней целуюсь, это я делаю при всех и романов с ней не завожу… А вот ты…
— Что я?
— Да черт тебя знает, что!..
Трость Тобольцева, которой он ударил по краю скамьи, издала такой резкий свист, что Чернов подпрыгнул невольно.
— Если ты не з-заводишь романов с Соней, эт-то ещё не значит, что я их не зза-во-жжу…
— Ого!.. Ты играешь уже в открытую?
— А п-почему бы н-нет?
В этом тоне было что-то, отчего кровь Тобольцева закипела в жилах. Но он молчал, стискивая зубы, давая Чернову высказаться.
— Я тебе ещё зимой говорил-л, что мы… целуемся… Ты почем-му-то не верил-л…
— Та-ак… Для начала недурно… А чем ты намерен кончить?
Чернов небрежно пожал плечами.
— Там будет видно… По всей вероятт-ности… кончим тем-м, что повенчаемся…
— Ну нет! Чертова перечница!! С этого начинают, если хочешь знать… такие лодыри, как ты… когда имеют дело с порядочными девушками…
— Раз-зве? — с вызывающим нахальством раздался вопрос. — Мне помнится, ты сам-м начал-л не с того…
Тобольцев с диким бешенством ударил тростью по вытянутым ногам Чернова. Тот дрыгнул ими и вскочил.
— Ты дер-решь-ся? — задыхаясь от злобы, крикнул он..
— Да, бью!.. И если ты сделаешь ещё хоть один намек, такой же удар хлыстом ты получишь по физиономии!
— Вар-варр!.. Какое варвар-ство все вопрос-сы решать кулаком-м!! Чего ж, впочем-м, ждать от мужика?
Тобольцев зло расхохотался.
— Заруби себе на носу, ты — дворянская косточка. Сони тебе не видать, как ушей своих!
Чернов благоразумно отступил шагов на десять, за раскидистую ель, и изрек оттуда:
— Поглядим-м… Rira bien qui rira le dernier…[198] Что можешь дать Соне ты? Кроме грез, которые дразнят-т и доводят… до безумия? А я под рукой… и всегда… Пусть она тебя любит-т! Она достанется мне. Да! Мне!.. Н-но… Не к чему «стулья ломат-ть…» Я честный человек… и не замедлю женит-ться…
— ещё бы! Сесть на шею семье Тобольцевых на законном основании. Перспектива соблазнительная! Мерзавец! Ты никогда не любил Соню. Ты не способен её любить… Не попадайся мне на дороге теперь!.. Бе-регись!..
Тобольцев быстро пошел домой. А Чернов сел на лавочку и выждал минут десять, пока кровь не перестала бить в виски. Тогда он медленно поднялся и подошел к окну Сони… Осторожно он сделал условный знак: три раза ударил кольцом по стеклу и начал ждать ответа…
Но все молчало в тишине черной июльской ночи.
«Заснула?.. Не может быть!.. Или это влияние Тобольцева? (Он нехорошо усмехнулся.) Не хочет стереть следов его поцелуя?.. Неужели же не выйдет?..»
Он постучал опять громко, с нараставшей злобой.
Ответа не было… Вдруг рядом, в кухне, распахнулась форточка. Испуганное лицо кухарки белым пятном выделилось из тьмы.
— Кто там?.. Мать Пресвятая Богородица!
— Я… Я… Эт-то я! — нетерпеливо крикнул Чернов. — Пустите меня ночевать-ть!.. Меня здесь жулики оберут-т…
Чернов часто ночевал у Минны Ивановны. И все, начиная с хозяйки и кончая кухаркой, были этому рады. Все-таки мужчина в доме… Особенно в эти темные ночи!
