— А если б и впрямь давали деньги али там что?

— Так ты видела?..

— Ничего, паренек, я не видала!.. Я только спрашиваю…

— Тогда сейчас обыск там сделаем… найдем следы…

— Та-ак… — протянула Федосеюшка. — Ну, а тем, кто деньги давал, что полагается?

— Арест… Тюрьма… А там разберут после суда… Либо освободят, либо из Москвы вышлют…

— Куда? — глухо и стремительно спросила она.

— В ссылку, известно…

Она вздрогнула.

— Ну, — щурясь на свое кольцо и не видя его, продолжала она, передохнув судорожно, — а если на следы не нападут, тогда что?

— Ответит тот, кто в тюрьме будет… Пока не сознается, не выпустят…

Она вдрут подняла голову.

— Поцелуй меня, Петенька! Сослужу я тебе верную службу. Всё выслежу, всё узнаю… Только ты Анну Порфирьевну и семейство её не тронь!.. Пусти… Слушай ты! Поклянись мне перед образом, что ты из-под моей воли не выйдешь!.. Своим умом не станешь доходить… А будешь выжидать спокойно, пока я тебя на верный след не поставлю… По рукам, что ли?..

III

Прошло три недели, и вот как-то в пять часов пополудни в квартире Тобольцева затрещал звонок… Судорожный… Длительный, как бы полный отчаяния и тревоги. Катерина Федоровна кинулась отворять.

— Фимочка!.. Что случилось?

Фимочка была белая вся, и разлатая шляпа её как-то нелепо и криво сидела на голове. Губы её прыгали.

— Муж дома?

В это мгновение Тобольцев показался из столовой, с салфеткой за галстуком.

— Лиза арестована, — сказала Фимочка и села в передней.

Катерина Федоровна всплеснула руками. Фимочка вдруг зарыдала. Это было так неожиданно, так необычно для нее, что Тобольцев тут только измерил глубину этого несчастья и осмыслил его.

Катерина Федоровна принесла стакан воды, сняла с Фимочки шляпу и тальму[221], провела её в кабинет и тщательно заперла двери. Успокоившись немного, Фимочка стала рассказывать.

Это было днем, в два часа. Кто-то позвонил, и Стеша вбежала в её комнату с криком: «Полиция!..»

В передней стояли городовые, какие-то дворники на черном ходу… Никого не выпускают. Фимочка кинулась к Лизе…

— Точно меня толкнул кто… Ничего ещё не знала, а почувствовала, что пришли за нею… Вхожу, а там обыск… Жандармы… все ящики открыты…

— А Лиза? — стремительно сорвалось у Тобольцева.

— Как каменная… Ни кровинки в лице, а видать, что гордость заела! Сидит в кресле, такая прямая, губы поджала…

— Да разве у неё было что-нибудь? — широко раскрывая глаза, спросила Катерина Федоровна.

— ещё бы не было! Когда её за машиной нашли…

Тобольцев вздрогнул.

— За какой машиной? — крикнула Катерина Федоровна.

— Ну там, не знаю… как она называется?.. Мудрено так… Сидела и печатала… А на полу целый ворох готовых… как их там?.. прокламаций…

— Боже мой! — Катерина Федоровна взялась за голову.

— И отпираться нечего, стало быть… Да она и не отпирается… «Можете, — говорит, — писать что угодно, и протокол ваш я подпишу, а отвечать на ваши вопросы я не буду…»

Тобольцев бегал по комнате, дергая себя за волосы.

— А маменька?.. Очень она потрясена? — сквозь зубы спросил он. Внутри у него все дрожало мелкой дрожью.

— Ах, что с ней было, Андрюша!.. Ей, понимаешь, не сразу сказали… Они с Федосеюшкой там, наверху, сидели обе, и Лиза не позволяла её тревожить… «Рано, говорит, ещё… Они тут часа два прокопаются…» На дело-то вышло не так… Пошарили они в её комнате, из стола всю бумагу вынули, портреты поснимали со стен, альбом взяли… Потом офицер… вежливый такой… говорит: «Остальное — постель там, подушки, матрацы — не стоит трогать!..» Я и то думаю, чего там ещё искать, когда с поличным поймали?

— Боже мой! И это Лиза!!!

— А она все свое твердит: «Прошу не беспокоить мою свекровь! Она больная… И кроме меня, никто не замешан…»

Тобольцев скрипнул зубами и подергал себя за ворот.

— Вдрут входит маменька. Я так и ахнула!.. Остановилась в дверях, за ней Федосеюшка… Лица нет на маменьке! Взглянула на Лизу и крутом на всех так пронзительно, кивнула так слегка офицеру и спрашивает: «Вы её арестуете?..» Тот щелкнул шпорами, поклонился, бумагу вынул из портфеля и показывает ей… Приказ взять в тюрьму. Прочла маменька, пошатнулась. Я к ней кинулась… А она мою руку оттолкнула, выпрямилась и говорит: «Коли её арестуете, и меня берите!.. Потому я с нею заодно…»

Тобольцев остановился, бледнея. Катерина Федоровна безмолвно всплеснула руками.

— Можете это себе представить!.. И так твердо это говорит и так пронзительно в лицо глядит офицеру… А от открыл рот… ушам, видно, не верит… А Лиза вскочила. «Зачем, маменька? — кричит. — Не губите себя… Меня все равно не спасти. И не боюсь я, маменька, ничего!.. И не жалко мне ничего… Сама на это шла… Сама… День и ночь ареста ждала…»

— Господи!.. Это Лиза!.. Кто мог думать?..

— Ну, маменька тут… Ей-Богу, Андрюша, не считала я её на это способной!.. Кинулась она к Лизе, обхватила её руками и прижала к себе… «Куда ты, туда я!..» — говорит… А лицо…

— Воображаю! Ах, я точно вижу их обеих!

— Плакала она? — спросила Катерина Федоровна.

— Кто? Маменька-то?.. Ха!.. Да ты её не знаешь, Катя!..

Тобольцев даже счастливым казался в эту минуту.

— Глаза у нее… Ей-Богу, не лгу! Прямо сверкают… Не узнать её лица! Подошел к ней офицер. «Вы, позволите, говорит, по телефону относительно вас справиться?» Она так гордо глянула на него. «Проведи, говорит, его, Фимочка, к Капитону в кабинет. Там телефон…» А сама села на кушетке, руки сложила на коленях, брови сдвинула, губы сжала… Одно слово — „сама“!.. Пошли мы к телефону. А в дверях Федосеюшка дрожит, как осиновый лист вся… и даже потемнела с перепугу. А офицер на нее, как рысь, воззрился… Идет это за мною, шпорами звенит и озирается кругом, словно все обнюхивает. Слышу, по телефону спрашивает о маменьке, как, дескать, насчет её порешат? Что-то там долго не отвечали… переговаривались с кем-то… Звонит отбой, слышу… Вернулись, а у меня руки, ноги дрожат…

— А она? — опять стремительно сорвалось у Тобольцева.