Когда раз на свиданье, в номере, который он снял, он принес ей настоящее золотое кольцо с аметистом, она спросила его:
— Много, стало быть, получаешь, Петенька?
— Как придется… Жалованья семьдесят пять… А кроме того, и награды… Кто отличится, тот пойдет в гору… Надо только отличиться, чтоб тебя оценили…
Наконец он решил пойти на откровенность. Все равно, без Федосеюшки не обойдешься!.. Он уверял ее, что работает не за деньги, что он любит свое дело… Да… любит и гордится им… И потом это так заманчиво!.. Следить, прятаться, рисковать собою… Все охотничьи инстинкты пробуждаются в нем. Вся кровь закипает. Между ними есть трусы. Конечно… Всякая сволочь готова идти на эту должность… Но он не знает страха, нет!.. И чем больше риска, тем ему слаще. Он рожден быть Лекоком[220] или Шерлоком Холмсом… Она читала Шерлока? Ну вот… Она должна его понимать… У него словно глаза открылись, когда ему поручили первое дело — проследить одного молодчика… А сколько волнений! Он, как актер, делает себе грим. Он одевается разносчиком, газетчиком… извозчиком… Ах, если б и она захотела! Сколько денег могла бы она заработать! С её умом, скрытностью, характером!.. Кто любит сильные ощущения, тому надо здесь работать! Его жизнь — роман… Нынче он здесь, завтра в Петербурге, потом в Киеве… Новые места, новые встречи… Нет! Ни за какие блага в мире он не отказался бы от этой работы!.. Это другим нужны деньги и награды! Он — сыщик по призванию. Ребенком он зачитывался Майн Ридом, бежал в Америку, украв деньги у матери. Его поймали под Курском и выпороли. Люди не умеют ценить фантазии…
Федосеюшка жадно слушала… И интерес к поклоннику, представшему перед нею в таком романтическом свете, как бы разжег её любопытство и её страсть.;. Но уже через час она вдруг сказала с тонкой усмешкой: «Свалял ты, значит, дурака, Петенька! Меня, говоришь, в сети ловил, а заместо того сам попался?.. Ну, а теперь, милый человек, сознайся! Кого ты там выслеживал неделю под окнами у нас? Я-то сдуру в его любовь поверила… Ну, ну, ладно! Пошутила… Только чур, не лгать с этого дня! А все, чтоб как на ладони…»
— Поможешь мне, Федосеюшка?
— А там будет видно… Сказывай по порядку!..
Она думала, что он назовет Тобольцева. И, конечно, она его выгородит… Разве не в её власти этот Петенька?
— К вам тут один нелегальный ходил. Год назад мне его на вокзале товарищ показал… Высокий такой…
— Сын хозяйки?..
— Нет, того мы знаем хорошо. Этот выше… богатырь… в очках ходит… Борода русая…
Федосеюшка села. У неё ноги ослабели разом.
— Не пойму, Петенька, о ком ты говоришь?..
— Я и сам имени не знаю. Уж как его искали только! Не проследят никак… ни где живет, ни к кому ходит. В Ростове-на-Дону летом на след напали. В Москву, говорят, выехал… Я-то с товарищем одним совсем случайно встретил его, когда из дома вашего он выходил. Только, как на грех, он взял лихача с угла и утек… Ну, да от меня не уйдет!..
— А на что он тебе нужен? — слабо спросила Федосеюшка.
— Он-то? Как на что нужен? Ведь это главарь! Его по всем городам ищут. Награду назначили… И по каким делам мог он к вам ходить? К кому?.. Целую неделю караулил, а он как в воду канул опять…
Она притворно зевнула.
— К нам народу много таскается, Петенька… За всеми не уследишь. И гости, и странники, и купцы…
Но он не унимался. Он умолял её помочь, вспомнить… Не заметила ли она, чтоб кто-нибудь давал ему деньги? Чтоб он приносил газеты, книги, чемоданы?
Она вспомнила первый вечер… слова Лизы: «Берите всё!..» Молния, казалось, пробежала в её зрачках, и вся она содрогнулась.
— А если б и впрямь давали деньги али там что?
— Так ты видела?..
— Ничего, паренек, я не видала!.. Я только спрашиваю…
— Тогда сейчас обыск там сделаем… найдем следы…
— Та-ак… — протянула Федосеюшка. — Ну, а тем, кто деньги давал, что полагается?
— Арест… Тюрьма… А там разберут после суда… Либо освободят, либо из Москвы вышлют…
— Куда? — глухо и стремительно спросила она.
— В ссылку, известно…
Она вздрогнула.
— Ну, — щурясь на свое кольцо и не видя его, продолжала она, передохнув судорожно, — а если на следы не нападут, тогда что?
— Ответит тот, кто в тюрьме будет… Пока не сознается, не выпустят…
Она вдрут подняла голову.
— Поцелуй меня, Петенька! Сослужу я тебе верную службу. Всё выслежу, всё узнаю… Только ты Анну Порфирьевну и семейство её не тронь!.. Пусти… Слушай ты! Поклянись мне перед образом, что ты из-под моей воли не выйдешь!.. Своим умом не станешь доходить… А будешь выжидать спокойно, пока я тебя на верный след не поставлю… По рукам, что ли?..
III
Прошло три недели, и вот как-то в пять часов пополудни в квартире Тобольцева затрещал звонок… Судорожный… Длительный, как бы полный отчаяния и тревоги. Катерина Федоровна кинулась отворять.
— Фимочка!.. Что случилось?
Фимочка была белая вся, и разлатая шляпа её как-то нелепо и криво сидела на голове. Губы её прыгали.
— Муж дома?
В это мгновение Тобольцев показался из столовой, с салфеткой за галстуком.
— Лиза арестована, — сказала Фимочка и села в передней.
Катерина Федоровна всплеснула руками. Фимочка вдруг зарыдала. Это было так неожиданно, так необычно для нее, что Тобольцев тут только измерил глубину этого несчастья и осмыслил его.
