— Я не умею лгать… Да и не стоит! Только… сядем, пожалуйста… Я устала… — Она задыхалась слегка, и он понял, что сердце её стучит.
В стороне от просеки вилась дорожка. Под старой, могучей сосной они сели на скамью.
— Лиза, почему ты так изменилась ко мне? И, вообще, изменилась — как-то вся неуловимо? Почему ты отняла у меня Лилею?.. Ты разлюбила меня? Нет, не отдергивай руки! Я тебе не враг… Но считаешь ли ты меня по-старому другом?.. Вот это первое, на что ты должна мне ответить! Это все, что касается меня…
Лиза, склонившись, чертила что-то зонтиком на песке.
— А разве тебе, кроме Кати, нужен кто-нибудь? — глухо спросила она.
— Ах, Лизанька! До чего ты наивна! Может ли один человек, как бы он ни был интересен, заполнить собою душу и жизнь другого? Особенно такого, как я? Я тебе отвечу чистосердечно: нет!.. Это невозможно!.. Представь себе степь широкую, безбрежную… И в ней одну ничтожную точку — человека… Пусть этот человек будет даже Катя, эта бесспорно интересная индивидуальность! Но разве она не затеряется в степи? Какую надо иметь убогую натуру, чтоб, полюбив, закрыть на весь мир глаза и быть глухим к голосам, что звучат кругом!.. То, что мне нужно от Кати, того я не прошу от тебя. Но и она, если бы и желала, не даст мне того, что можешь дать ты… одна ты во всем мире!
— Значит, у тебя две? — так же глухо перебила его Лиза.
— Что такое?
— Я хочу сказать: мы — две для тебя?.. И третьей уже не будет? — Она вдруг подняла голову, и он увидел её огромные глаза, полные тоски, тревоги и любви. Сердце у него дрогнуло.
— Лизочка!!! Ты меня не разлюбила? Ты по-прежнему моя Лиза?!!
Он обхватил её плечи, но она вырвалась с какой-то исступленной энергией, как два года тому назад…
— Нет, не целуй меня! Не смей!.. Не хочу!.. Не хочу и не позволю! Довольно измываться!
— Что такое?..
— Ты меня поцеловал нынче… в губы… И так гадко… так гадко засмеялся…
— Лизанька, прости…
— Если б ты знал, как ненавидела я тебя в ту минуту! Лучше бы ты меня тогда ударил! Лучше бы обругал! Это не ласка была… а обида… Словно ты мне в лицо плюнул!
— Лиза!.. Как можно так понимать?
— Уж извини… Как поняла… И лгать тебе не стоит! Лучше объяснимся и условимся раз навсегда, чего нам держаться? Вот ты сейчас мне о любви говоришь… Что ж? Я её принимаю, эту твою любовь. Но (голос её вдруг задрожал)… Не ошибись, Андрюша! Я тебя так высоко поставила… тебя и твою любовь… Не урони её в грязь!.. Она должна быть белее, чем… вот это платье мое…
Кровь кинулась в лицо Тобольцеву. «Нет! Ей не подняться на вершину, с которой все, что видишь внизу, кажется так легко и просто! Как жаль! Для таких натур любовь будет всегда трагедией…»
Он взял её руку и поднес к своим губам.
— Лизанька… Не надо так много вкладывать в чувство к людям! Жизнь, в сущности, полна таких неожиданностей, но этим-то она так прекрасна! Любовь… наши желания, — всё это так загадочно, так подвержено случайностям, капризам нашего Большого Разума, как говорит Ницше… этой таинственной, неодолимой силе дремлющего в нас инстинкта… Я бы хотел, Лиза, чтоб ты легче брала жизнь. Я этого хотел бы для тебя…
Она качнула головой с знакомым ему гордым жестом.
— Зачем? Жизнь не шутка… И лучшее в ней — любовь. Если любовь обманет, надо умирать!
— Что значит «обманет»?.. Как можно божественному чувству ставить преграды?.. Как можно намечать границы для полета духа и говорить ему: «Лететь можешь только досюда и только в эту сторону… Дальше ни шагу!..» Когда я ночью гляжу в звездное небо и любуюсь Вегой, можно ли мне запретить восторгаться Капеллой? Можно ли сказать: «Довольно! Твой взор остановился на одной звезде… Закрой глаза на остальные! Как будто нет мириады миров перед тобою!..» Так и в жизни, Лиза, так и в любви… Случай — этот жизненный маг, наша жажда счастия и фантазия ткут бесконечно пестрый и причудливый узор комбинаций, возможностей и встреч на грубой ткани нашего элементарного бытия… Отыми у него этот фантастический узор, как убога станет жизнь! Как мертва покажется основа!.. Вы — женщины — добровольно наложили на себя вериги и отказались от прекрасной и гордой свободы. Но вам хочется надеть намордник и на мужскую натуру… Вы жаждете сковать душу мужчины, которая тем богаче, чем больше родится в ней желаний. Ты читала «Дон-Жуана»[181], Лиза?
— Да… Нет… В опере видела…
— Ах, это не то! Дон-Жуан был идейный человек. А толпа, как всегда, захватала его идеал грязными руками и опошлила его, как все, чего она касается. Лизанька! Как я был бы счастлив, если б ты сумела меня понять! Любовь есть чувство самодовлеющее, одинаково прекрасное независимо от его длительности, независимо от того, кто нам его внушил. Представь, что ты полюбила меня, а я оказался ниже твоих ожиданий… Не смог поднять тебя в сферу божественного экстаза… Не дал тебе дивного самозабвения… Покинуть меня, искать другого — это будет только логично. Люди — средство… Цель — любовь… Весь трагизм любовных связей состоит в том, что люди на место бессмертной цели поставили преходящее, ничтожное средство… Представь себе, что люди поклоняются огню! Не все ли равно, что питает это священное пламя? Есть ли это драгоценное палисандровое дерево на костре или же грубая ольха? Одно будет долго тлеть; другое взовьется жарким факелом к небу и сгорит быстрей. Но огонь будет так же греть, будет тем же божественным элементом для бедных страждущих людей… Или вот тебе другое сравнение… В храме бога-Огня пламя пылает в разных сосудах, в драгоценных вазах и в простых глиняных светильниках. И представь себе теперь, что на огнепоклонников нашло помрачение!.. И они стали поклоняться не Огню, а драгоценной чаше, в которой тот горит. И к этой чаше протянули руки, и стали бороться за её обладание… И стали гибнуть у подножия алтаря, в слепом безумии не замечая, что рядом, в другой чаше, пылает тот же священный Огонь… Вы, женщины, любите не любовь, а мужчин. Вы обоготворяете бренный сосуд, каких много… Оглянитесь! Не то же ли божественное пламя разлито кругом? Умейте зажигать его в душах и сами научитесь гореть! В этом великая тайна уметь жить и быть счастливым…
— Не умею, — печально сказала Лиза. — Для меня любовь и счастье — только ты… Теперь я это знаю… Что бы ни делала, что бы ни говорила… И в жизни… и во сне… всегда…
Тобольцев опять вздрогнул. Столько глухого отчаяния было в её голосе. Но тотчас кровь кинулась ему в лицо. Он так порывисто схватил руки Лизы, что она уронила зонтик и испуганно вскинула на него ресницы.
— Лизанька!.. У меня не только лицо и глаза горят сейчас… У меня сердце горит в груди от радости!.. Торжествующей, хищной радости!.. Пусть я непоследователен! Все равно! Будь другой на моем месте, он стал бы просить тебя разлюбить… Считал бы себя виноватым перед тобой… И я не свободен минутами от таких старых чувств… Но всё это тонет теперь… тонет в волне, что меня подхватила… Не хочу лицемерить! Не хочу лгать!.. Я люблю твою любовь к мне… печальную, красивую, чистую, как это платье твое… Я люблю её без памяти! Клянусь, я не знаю, кем из вас я дорожу больше, Катей или тобою? Короче говоря: для моего счастья вы обе нужны мне! Моя жизнь не полна, если тебя нет подле… Только в Киеве, с глазу на глаз с Катей, я это понял. И, знаешь, Лиза? Мы всё время говорили о тебе… Я говорил о тебе с таким восторгом, что, будь Катя ревнивой, как ты… не верь она в мою любовь, она почувствовала бы себя несчастной!
Лиза, слушавшая его неподвижно, вдруг отняла свои руки и закрыла лицо.
— Помню этот характерный случай… Мы сидели в саду, над обрывом. Внизу сверкал Днепр какой-то черной сталью. Над нами горели огромные южные звезды. Соловьи заливались крутом. Мелькали влюбленные парочки… Поцелуи звучали… Мы тоже сидели, рука в руку… И у меня, помню, вырвалось, как-то непроизвольно, словно вздох: «Лиза!.. Где она сейчас? Зачем её нет с нами?!»
Настала тишина.
— А что она сказала на это? — чуть слышно спросила Лиза.
— Она сжала мою руку и прошептала: «Я буду её любить, как сестру…»
Руки Лизы бессильно упали на колени. Но опущенной головы она не подняла.
— «Как сестру», — глухо повторила она.
— Вот видишь, Лиза, я не забывал тебя… Хотя, по житейскому катехизису, я должен был забыть весь мир рядом с любимой женщиной. Не говорит ли это одно тебе, что наша душа гораздо сложнее, чем признает её наша условная мораль?.. Скажу тебе более: был только один очень короткий промежуток в наших с тобою отношениях, когда я был порабощен моею страстью к Кате. И тогда мне показалось, что без твоей любви я сумею обойтись… не стану беднее… Но это прошло скоро, очень скоро, Лизанька! И когда мне показалось, что ты полюбила другого…
Она вдруг встала.
— Пойдем!.. Который час?.. Катя, наверно, вернулась!..
Она шла так быстро, что Тобольцев считал это бегством. её лицо пылало.
