«Какое разочарование! Вы не встретили. Мы с Марьей Егоровной проглядели все глаза и только через час, намокнув на дожде, решили заглянуть к вам на квартиру. Добрая нянечка согрела нас чаем, покормила и позволила ночевать у вас. Не сердитесь! Нам ведь некуда было идти, на ночь глядя! Но дольше я не решилась остаться. Да и нянечка не соглашалась, боясь вашей жены. Жены!.. Вы женаты?? (Тут стояла большая клякса, очевидно, выражавшая чувства Тани.) Хорошо, что Ниночка умерла вовремя! Мы, дуры, почему-то никогда не думали, что такой, как вы, может жениться, что делают все буржуи… До свидания!
Желаю вам счастья! Вы такой хороший!.. Еду искать пристанища. Если Вера Ивановна устроит меня в общежитии курсисток, навестите меня там. Я очень похудела и постарела. Ви меня не узнаете… Да, вот ещё что: совсем было забыла… Отдайте за меня нянечке пять рублей. Я заняла у нее, а то мне не на что было извозчика нанять. Заплачу, когда найду работу…»
Подписи не было. Но Катерина Федоровна и так знала, что это писала та же… Танька…
— Откуда эти письма? — резко спросила она нянюшку.
Старушка потемнела от сложного чувства. Тон хозяйки, разорванные конверты на полу, у её ног, — в этом было что-то новое и обидное. Сердце у неё захолонуло… Нельзя было уже скрыть факта, что она самовольно разрешила «стриженой» провести здесь ночь. Нянюшка и не привыкла лгать. Сдержанно она рассказала все, что знала: как покойницу Ниночку — царство ей небесное! — проводили в Крым… Как плакала Таня, рассказывая об её смерти, там, на чужбине, среди татар…
— Вы меня простите, сударыня… Только если бы Андрюш… Андрей Кириллыч сами тут изволили быть, они бы ни ввек не выгнали на улицу дитё бездомное…
Катерина Федоровна оборвала её резким жестом. Она ничего больше не хотела расспрашивать!
Наскоро она напилась кофе и с пылавшими щеками поехала домой, захватив оба письма.
Уже за обедом вернувшийся Тобольцев был поражен выражением её лица. Она никогда ничего не умела скрыть. После обеда они заперлись наверху. Она вынула молча оба письма из кармана и подала их мужу. Пока он пробегал эти строки, она, вся бледная, следила за ним.
— Боже мой! Ниночка скончалась! — крикнул он горестно и продолжал читать. Потом раскрыл записку. — Бедная девочка!.. Так она здесь?.. Ох! — вдруг сорвалось у него. — «Не сердитесь»… Это я-то сердиться?.. Ай-ай!.. Зачем это?
Она видела, что он расстроен.
— Андрей, кто эти женщины?.. Почему она пишет в таком… таком возмутительном тоне?
— Воз-му-ти… Это она-то? Таня?
— Да что она тебе? По какому праву? «Душка, милый… Целую мордочку…» Это Бог знает что! И какой вульгарный тон! Точно горничная… Фи! Какое отвращение!
Тобольцев только тут заметил, что письма его распечатаны.
— Катя, зачем ты читаешь чужие письма?
— Чу-жи-е? Как чужие? Разве ты мне чужой?
— Письма адресованы мне… Это элементарная азбука порядочности — не читать чужих писем. Я никогда не думал, что мне придется тебя этому учить.
— Не смей так говорить со мной! — гневно крикнула она. — Я жена твоя. У тебя нет тайн передо мной…
— Я никогда и не делал тайны из этих отношений. Они чисты как снег…
— Ты содержал их там, в Крыму?.. Этих девчонок?
— Разве это позорно? Кажется, я ни у кого не крал, чтобы дать умирающей полгода комфорта… Если ты ревнуешь, Катя, это безумие…
— Как она смела целовать тебя? Эта Танька? Она, кажется, не умирающая? Какая наглость!..
Он засмеялся.
— Она поцеловала меня раз в жизни, уезжая в Крым. Это было на вокзале, на людях. И заметь, Катя: это было в сентябре 1903 года. А Катерину Федоровну Эрлих я встретил впервые ровно месяц спустя.
Она вдруг улыбнулась. Да… Ревновать было глупо…
Они обнялись.
Казалось, все было кончено. Но это только казалось. Было что-то в этом письме, не дававшее ей долго покоя.
Она иногда страдала бессонницей, и тогда муж читал ей вслух.
Она уже засыпала в этот вечер, как вдруг точно кто толкнул ее. Она села на постели.
— Андрей, что хотела сказать эта возмутительная Танька, причитая над твоей женитьбой? Вот дура-то!.. Можно подумать, ты опоганился, женившись на мне!..
— Ах, спи, пожалуйста! Мало ли какой вздор она могла написать?
— Нет! Ты, пожалуйста, не утешай!.. Я за твоим лицом следила, пока ты читал. И видела, что тебя всего передернуло… И весь вечер ты был сам не свой… Подумать, что ты боишься мнения каких-то девчонок!.. Неужели же ты стыдишься, что женился на мне? Нет, постой!.. Мне в первый раз там, на квартире, пришло в голову, что есть люди, которые считают брак чем-то унизительным…
— Катя! Ты знаешь, который час?
— Нет, я просто отказываюсь это понимать! Ну, я допускаю, кто верит в Бога, как ты… Можно отрицать обряды… Но чтоб видеть в них какой-то позор… Это надо быть чудовищем…
— Катя, послушай… Ты сама себя наказала. Отсюда один вывод: не читай чужих писем!
— Буржуй! Скажите пожалуйста! — говорила она, делая возбужденные жесты. — Как будто ты создан из другого теста? И если б завел гарем, то выиграл бы в глазах этой дуры?.. Ах, ненавистная девчонка!.. Надеюсь, ты прекратишь с ней теперь всякие отношения? Не говоря уже о том, что она тебя оскорбляет в этом письме. Она меня оскорбляет… И ты не смеешь не обижаться за меня!!
С этой злополучной ночи мирное течение их жизни изменилось глубоко. Утром уже, за кофе, она заявила, что нужно бросить эту квартиру.
— Что тебе за фантазия пришла? — удивился Тобольцев.
— Незачем деньги швырять на улицу… Раз там никто не живет…
