А он, как разбитый, упал на диван. «Это становится опасно, — понял он. — Опасно для всех троих… Такое положение длиться не может!.. Нравится она мне? О да! Желаю ли я обладать ею? О да! Несомненно… Она стала действовать мне на нервы. Я её вижу во сне… Но этого я не сделаю! Я не мормон. Наконец, я не люблю ее! Я люблю Катю. Каприз не есть любовь. Влечение обладать чудным женским телом не может в моей душе перевесить страха страданий для Кати, когда откроется вся эта… „грязь“… по ее, Катиной, терминологии. Я не могу ставить на карту счастье жены из-за чувственного каприза, который исчезнет через три месяца связи. О да! Я знаю себя! Соня слишком элементарна, чтоб желать её дольше. А драма какая выйдет!.. Брр… Подумать страшно! Нет, я не эротоман, не герой Пшибышевского…[204] Довольно безумия!..»
«Куда ушла она? — через час спрашивал он себя, когда, не дождавшись Сони, они сели обедать. — Куда могла уйти она?.. Неужели?..» Нет! Он гнал эти мысли… Хоть она и истеричка, но покончить с собой она не решится… Она для этого слишком бесхарактерна.
Наступил вечер. Сони не было. «Куда она девалась?» — испуганно спрашивала Катерина Федоровна.
— Ах, да мало ли у неё знакомых!?
Но сам он тоже потерял спокойствие. Вечером побывал в двух театрах. Сони не видел. «Может быть она уже дома?»
Ему отворила жена.
— Я думала, вы вместе…
— ещё рано… Нигде не кончились спектакли. Ложись, пожалуйста, спать! Я подожду ее.
Тобольцев задремал одетым на диване.
Его разбудил стук пролетки по промерзшей мостовой. Кто-то подъехал. Он вскочил. Было два часа. У окна он разглядел фигуру Чернова, который садился в пролетку с поднятым верхом. «Ну, слава Богу!» — была первая мысль Тобольцева.
Он прислушивался… Соня не звонила. Соня пришла с черного хода. Он расслышал её крадущиеся шаги.
Тогда сердце его забилось… Она была у Чернова… Почему она крадется? Ей есть что скрывать…
Он вдруг встал, отворил дверь в её комнаты и вошел. Соня закричала от неожиданности.
Он подошел, взял её за плечи и повернул к свече её лицо. Черные круга окаймляли её как бы ввалившиеся глаза. её губы пересмякли. Волосы растрепались. Лиф был кое-как застегнут, а ворот и совсем криво, как будто она торопилась одеваться.
О, как знаком был ему немой язык этих мелочей!
В первое мгновение она растерялась, потом вдруг закрыла руками залившееся краской лицо. Он злобно засмеялся.
— Уйди!.. Оставь меня!.. Я тебе ненавижу! — прошептала она.
Он вышел, не оглядываясь и все так же зло смеясь.
Развязка назревала.
На другой день Соня с утра ушла на уроки и ни с Тобольцевым, ни с сестрой не видалась. Узнав от прислуги, что барышня вернулась в два часа ночи, Катерина Федоровна изменилась в лице. «Этому надо положить конец!..»
Она вышла гулять, как всегда, в два. Не успела она завернуть за угол, как Чернов с Соней позвонили у подъезда. Соня провела Чернова к Минне Ивановне. Больная не узнала его, как никого не узнавала.
Но Чернов был потрясен до глубины души… Он любил старушку искренно и надеялся почему-то, что для него именно не угасла её душа. Он упал на стул и разрыдался.
Катерина Федоровна, возвращаясь с прогулки, встретила кухарку, бежавшую в лавочку, и взяла у нее ключ от кухни. Она не звонила, чтобы не тревожить няню, тоже отдыхавшую в этот час. Через черный ход она вошла в переднюю и остановилась как вкопанная.
Чернов сидел на подоконнике, в цилиндре и в пальто, и плакал, как женщина, закрывая лицо руками. Соня в шляпе и бурнусе стояла перед ним, положив ему руку на плечо.
— Ну, полно, перестань! — ласково, но нетерпеливо говорила Соня. — Она сейчас вернется… Я не хочу, чтоб она тебя встретила…
— Что это? — Катерина Федоровна всплеснула руками. Сердце её бурно застучало.
Соня и Чернов дрогнули всем телом. Он встал и снял цилиндр.
— Я был у больной… Вы… вы не можете мне помешать любить её и…
— Вон! — страшно крикнула Катерина Федоровна, вдруг багровея и указывая ему рукой на дверь. — Вон! Чтоб ноги вашей не было здесь, пока я жива!..
Но Чернов не двигался и глядел на неё холодно и нагло.
— По какому праву ты его оскорбляешь? — тонким голосом закричала Соня.
Катерина Федоровна обернулась к ней лицом. Губы её прыгали, но ни одного звука не вылетело из стиснутого спазмами горла. Вдруг голова её затряслась, и все лицо задрожало.
— Выбирай! — расслышала Соня. — Я… или этот мерзавец… Из-за него все несчастие… А ты смеешь… говорить ему «ты»?.. Вон! (Она сверкнула глазами на Чернова.) Если вы… придете ещё раз… я велю дворнику… вышвырнуть вас за дверь…
— Соня?.. Что ж ты молчиш-шь? — вдруг выпалил Чернов.
Катерина Федоровна глухо крикнула.
— Скажи своей сестре, что гнат-ть меня поздно… Разве я не жених твой с этой же ночи? — подчеркнул он.
Соня, внезапно побледневшая, не успела раскрыть рта, как сестра вне себя кинулась к ней и ударила её по щеке.
— Дрянь! Дрянь! Подлая! — исступленно закричала она.
Соня ахнула и закрыла лицо руками.
Чернов порывисто обнял ее.
— Как вы смеете? Так вы др-рать-ся?..
— Вон! Уходи, подлец, уходи! Или я задушу тебя…
— Пойдем-м, Соня! Нам-м здесь нет-т места… У тебя нет-т родных! — с великолепными интонациями, как на сцене, сказал Чернов и распахнул дверь подъезда. Обнимая одной рукой талию Сони, рыдавшей на его плече, он взмахнул цилиндром с вызывающим видом, и оба они исчезли. Дверь хлопнула за ними. А Катерина Федоровна упала на стул в истерическом припадке.
Перепуганная сиделка кинулась в банк, за Тобольцевым.
Катерину Федоровну уложили в постель, послали за доктором. Тобольцев был в отчаянии. Жена его бредила и никого не узнавала.
— Плохо! — сказал ему доктор, ничего, впрочем, не объясняя. Но Тобольцев сам понимал, чем грозит такое потрясение женщине, которая кормит.
Двое суток это был сплошной ужас. Тобольцев рыдал и не отходил от постели жены. Нянюшка, Лиза, Анна Порфирьевна, Капитон — все толклись в квартире. Капитон плакал навзрыд, так что даже Фимочка была озадачена. «Ей-Богу, коли я помру, он так горевать не будет», — говорила она всем. Таня и Лиза Дежурили у больной, их сменяла нянюшка. Тобольцев был невменяем от горя.
Наконец опасность миновала, и все вздохнули свободно. Один только маленький Адя дольше всех расплачивался страданием желудка и блажил невыносимо. Инстинкт материнской любви, мощный и всесильный, восторжествовал в душе и в организме Катерины Федоровны, спасая её от безумия.
— Теперь Соне остается одно: повенчаться с этим негодяем, — сказала она мужу.
— С какой стати? — возмутился Тобольцев. — Добровольно ухудшать и без того глупое положение?.. Если человек сделал одну ошибку, к чему впадать в другую?