Та поднялась и села на табурет рядом.
Анна Порфирьевна вздрогнула. За все эти годы она никогда не видала у невестки такого счастливого лица… Так вот в чем Лиза нашла удовлетворение! Вот что дало ей силу видеть рядом с собой ежедневно счастье Тобольцева!.. Если б Анна Порфирьевна сама не сочувствовала делу Потапова, то теперь она все-таки благословила бы Лизу на этот путь!.. И как странно казалось ей, что связью с ничтожным Николаем и будущими детьми она мечтала всего полгода назад усмирить эту мятежную душу!.. И такой невестка нравилась ей ещё сильнее.
— Ну что ж, Лиза! Ни слова я супротив не скажу тебе. Твое дело… Оно, конечно, никто этого знать не должен, ни Катенька, ни другие кто… Сама понимаешь, что дело это тайное… С Николаем Федорычем, стало быть, встречаешься? Он опять здесь?
— Здесь… — Лиза покраснела и стала разглядывать свои кольца.
— Передай ему от меня низкий поклон! Ценю его, Лизанька Большой это человек, не нам чета! Скажи ему чтоб пользовался домом моим, как и в прежние годы… Склад так склад, не впервой.
— Маменька, мы там собираться будем… Вы ничего против не имеете?
— Ваше дело, говорю…
— Но, маменька… Я не хочу от вас скрывать опасности… Каждого из них, кто приходит, могут выследить. Тогда и меня арестуют… и в Сибирь сошлют…
Анна Порфирьевна вздрогнула и молчала несколько секунд.
— Ты не пожалеешь, Лиза? — прошептала она.
— Нет! — трепетным звуком сорвалось у Лизы, и снова лицо её приняло новое восторженное выражение.
Анна Порфирьевна порывисто вздохнула.
— Коли ты себя не жалеешь, чего же мне за себя-то бояться? Жизни-то, может, года два осталось, не больше… У меня, Лизанька, в кладовой спрячь все. Там ещё надежнее будет. А вот тебе и ключ от нее. Никому я, кроме Анфисы, этого ключа не доверяла… Словно знала, что опять пригодится.
Они улыбнулись друг другу светлыми улыбками.
— А коли впрямь тебя сошлют, помни: недолго тебе там в одиночестве оставаться. Где ты, там и я буду. Помирать-то не все ли равно где?
Губы Лизы дрогнули. Но, не найдя слов, она склонилась перед свекровью и опять горячо поцеловала её руки.
Лиза выходила, когда свекровь окликнула ее.
— А денег много дала?
— Мало, маменька, пока… Боюсь Николая…
— То-то!.. Сохрани Бог, если домекнется!.. Он из-за денег не то что на тебя, на меня донести способен…
— А все-таки я беру из капитала. Нужны большие средства. На днях ещё обещала выдать… Если муж узнает, что трачу, вы как-нибудь выручите меня.
— Хорошо… хорошо!.. Я подумаю…
Лиза две недели подряд ездила в Москву ежедневно. За это время ей пришлось видеться с Бессоновой, Феклой Андреевной, Наташей и Кувшиновой. И её поражала в этих женщинах, даже больше чем в Фекле Андреевне, очевидно, знавшей себе цену, та безграничная простота и скромность, с какой они делали свое опасное дело: с той же готовностью, даже скорее с радостью, с какой «дамы» берут поручения сбегать в пассаж.
Лиза с волнением ждала посещёния Бессоновой.
Тоненькая, белокурая, с плоской, как у девочки, грудью, с светлой улыбкой и детским голоском, сидя за чайным столом в будуаре Лизы, Надежда Николаевна откровенно рассказывала о себе, как она безмятежно росла в доме матери-вдовы, на берегах суровой Лены, в Якутской области. Как поэтично было её детство в маленьком городке, у подножия горного хребта, с возвышавшейся вдали таинственной сопкой!.. Как любила она шум тайги наверху, на горе! Сколько радостей дала ей эта тайга с своей мрачной красой, синей тенью, прохладой, ягодами! Как хорошо было купаться в быстротечной, студеной реке и бороться с её страшным течением!.. Много хороших людей видела она с юных лет. Через городок ехали партии политических ссыльных. Некоторые оставались там, женились, старились, окруженные традиционным почетом, который сибиряки питают к ссыльным. В сфере этих интересов она росла. ещё девочкой она дала себе слово жить для одной этой цели… Она молила судьбу о подвиге…
— Вы замужем? У вас дети?
Лицо Бессоновой затуманилось на мгновение.
— Да, бывают печальные ошибки. Такие, как я, не созданы для нормальной семейной жизни. Какая, в сущности, я жена? Ха! Ха!.. Когда я по целым дням пропадаю из дома? И только такой ангел, как мой муж, может это выносить без ропота. Но я обожаю детей… Знаете? Иногда бегаешь, бегаешь целый день… С утра уйдешь по делу, вернешься только к ночи, когда крошки спят. И, Боже мой! Какое это блаженство — войти на цыпочках в их комнатку, сесть у постелей и смотреть на этих ангелов! Они спят так безмятежно… А я думаю: может быть, завтра я не увижу их больше… И слезы так и бегут. А потом засмеюсь… «Глупая! — говорю себе. — Ведь я ещё с ними… Разве это не счастье?..»
Лиза с бьющимся сердцем глядела на эту маленькую женщину, казавшуюся девочкой пятнадцати лет.
— Ваш муж был ссыльным?
— Да Я его полюбила, как героя… Как олицетворение моей юной мечты… И «герой» заслонил для меня человека Усталого, надорванного, больного, которому нужно было счастье… И покой прежде всего!.. Ведь он так заработался, так исстрадался потом в одиночном заключении! Он ехал в Среднеколымск, в ссылку. Я сказала матери, что еду за ним. Что было слез! (.Она вздохнула.) Я была у неё единственным ребенком. Но… дети жестоки… Видно, жизнь такова!
— Когда же вы вернулись сюда?
— Недавно… Я ехала беременная, с двухлетним ребенком…
— Неужели?!! Я не могу себе представить!
— Отчего? — звонко спросила Бессонова. — Мы ехали на собаках, на лошадях, пароходом, потом по железной дороге… Четыре месяца ехали…
— Какой ужас!
— Нет! Что вы? Это было чудесно! Такая масса впечатлений!.. Россия была для меня… ну, как вам объяснить? Землей обетованной. Ха! Ха!.. Я рвалась видеть людей и работать… Я готова была перенести всякие лишения, чтобы найти то, о чем мечтала ещё ребенком…
— И вы нашли? — трепетным звуком сорвалось у Лизы.
— Нашла!..
— Счастливица!..
