У Лизы было такое ужасное лицо, что Катерина Федоровна дрогнула.

— Боже мой! Что-нибудь случилось?

— Ни… ни-че-го… Нет… Ни-че-го…

— Что ты толкуешь?! Разве я по твоему лицу не, вижу?.. Маменька скончалась, что ли?

С Лизой сделалась истерика… Но Катерина Федоровна, подав ей валерьянки, успокоилась. Она поверила, что это личное горе Лизы, которое та обещала доверить ей потом… потом…

Лиза не могла усидеть и здесь и кинулась домой.

Может быть, он у матери?

Жизнь Замоскворечья текла своим мирным путем, далекая от драмы, разыгравшейся в центре. И эта безучастность обывателя казалась Лизе трагическим диссонансом.

Стемнело. Капитон, ездивший с дочкой купить чего-то у Филиппова, вернулся испуганный, с круглыми глазами. Ему отперла Лиза, белая как мел…

— О, Господи! Что на Тверской-то творится! Ты не слыхала?.. Не пускают… Серафима где?..

— Сейчас вернулась.

— И дети дома?

— Да, все целы.

— Ну, слава Тебе Господи! — Он перекрестился и пошел наверх, к матери. А Лиза бросилась опять к окну.

XVI

Когда Тобольцев в сумерках подъехал к дому с Соколовой, закутанной в оренбургский платок Засецкой, ему отворила нянька. Она всплеснула руками, увидав его растерзанное пальто и чужую шапку на голове.

— Тише! — резко остановил её Тобольцев. — Где барыня?

— В спальне барчука кормят…

— Не смейте ей говорить ничего! Спрячьте сейчас куда-нибудь это пальто…

Он вышел на крыльцо и почти внес из саней в комнату миниатюрную девушку. Она ослабела и дремала всю дорогу.

— Сюда! Не бойтесь! Я вас познакомлю с моей женой…

Он ввел курсистку в свою спальню-кабинет, снял с неё пальто и уложил её на диван. Повязка на её лбу сбилась. Лицо её было мертвенно, до жуткости бледно.

Нянька стояла в дверях с прыгавшими глазами. Тобольцев приказал ей постелить постель, раздеть и уложить девушку. Ее, действительно, лихорадило. И она не протестовала.

Сам он вымыл руки на кухне, переоделся и пошел в спальню жены. Она только что кончила кормить и осторожно укладывала в люльку задремавшего ребенка. На шаги мужа она обернулась: «Ну, куда ты вечно пропадаешь, Андрей!»

Слова замерли на её губах, такое у него было лицо. Она машинально застегивала капот на груди, не сводя с него глаз и медленно бледнея.

— Что случилось?.. Что вы от меня скрываете?

Он крепко затворил дверь спальни.

— Сядь и слушай!

Ее лицо менялось во время его рассказа. Синие глаза сверкали, но она слушала молча, сжав губы. Только когда у него сорвались слова: «Я видел, как упал знаменосец…», она вдруг встала.

— Ты был там?

— Да, да… Я был там… Я все видел…

Она тяжело дышала и бледнела с каждой секундой.

— Ты попал туда… случайно? — медленно спросила она.

— Нет! Я пошел, как сочувствующий… Потому что мне было стыдно сидеть в безопасности, когда другие идут на гибель!

— Андрей! Ты не смел этого делать!

— Почему?

— И ты ещё спрашиваешь?! Разве у тебя нет обязанностей передо мной и сыном? А если бы тебя убили?

— Каждый день, Катя, убивают и ссылают людей… Никто не спрашивает, что будут делать их семьи!

Она сдавила виски и беспомощно села опять в кресло.

— Ах! Теперь понимаю… Лиза была здесь и плакала… Она, значит, думала, что ты убит… Она, значит, это знала?

— Она тебе сказала что-нибудь?

Катерина Федоровна вскочила опять и топнула ногой.

— Ничего не сказала!.. Вы сговорились меня обманывать…

— Тише!.. Не кричи!..

— Я бы никогда не пустила тебя, если б знала!.. Никогда!..

— Тише!.. Здесь есть чужой человек… Ему нужен покой…

— Что такое? — Она задохнулась и приложила руку к груди.

Он рассказал ей, в чем дело. Она дрожала всем телом, закрыв лицо руками.

— Катя, я твои убеждения знаю и насиловать их не хочу. Но я верю, что ты… христианка и что у тебя сердце есть… Я помню, с каким самоотвержением ты ходила за дочкой Капитона. Я тебя тогда за эту доброту твою так высоко поставил…

Она открыла искаженное лицо.

— Дочка Капитона?.. Нашел с кем сравнивать! Невинный ребенок и преступница… Как я могу отнестись к ней, когда для меня она если не преступница, то безумная девчонка?.. Я ей это скажу в лицо!