Все молчали, удивленные. Катерина Федоровна вдруг расхохоталась…
— Вот чудак-то!.. Скажите на милость! Видали вы таких?
Засецкая в лорнет наблюдала Тобольцева и его жену. Она, как умная женщина, чувствовала за этой странной выходкой Тобольцева нечто более глубокое: одну часть стройного и цельного миропонимания. И трагизм этого брака почувствовала она смутно, и неизбежность борьбы между этими двумя сильными натурами, и роковой исход… Какой?..
— Так ты воображаешь, что я ещё не покончила с своими мечтами о концертах? Теперь, когда у меня будут дети? — спрашивала Катерина Федоровна с спокойной насмешкой.
— Ни одной знаменитой женщине дети не помешали делу её жизни. Вспомни хотя бы Жорж Занд!
Ее глаза вдруг вспыхнули.
— Мое дитя — вот дело моей жизни! — горячо крикнула она. — Вот моя цель… Перед нею все меркнет… И мне ничего не жаль!
«Какое интересное лицо!» — невольно подумала Засецкая.
— Но я все-таки (подчеркнул Тобольцев) не теряю надежды, милая супруга, видеть вас когда-нибудь на эстраде Благородного собрания в роли новой Софии Ментер! Я полюбил Рахиль… И не хочу уподобиться Иакову, сорвавшему брачное покрывало с Лии и горько оплакивавшему обман…[195]
— Это частенько бывает, — вдруг произнес Капитон. — Женишься на одной, а через пять лет точно тебе подменят жену-то…
— Ах! Как это прозрачно! — расхохоталась Фимочка.
Катерина Федоровна и гости весело вторили ей.
— А мне кажется, — вдруг опять вмешалась Засецкая, — что Катерина Федоровна права не только в этом отдельном случае. Только страдание дает крылья человеческой душе. Источник творчества, как и всякого стремления, есть тоска. Только тоска и неудовлетворенное желание… Если жизнь подарила нам — женщинам — наши красивые девичьи грезы, крылья души падают… Нас не тянет вдаль, когда мы держим свое счастье в руках. Напротив: мы боимся перемены, мы боимся новизны, мы… как бы это сказать?.. Мы коснеем!
— Ха!.. Ха!.. Так будь же оно трижды проклято, это счастье! — крикнул Тобольцев. — И да здравствуют тоска и страданье!
Его горячий взгляд упал на Лизу. Она сидела, выпрямившись в своем кресле, стаявшая словно за эти два дня, безучастная и далекая им всем в своей загадочной печали. И Тобольцева поразило, как трогательно-поэтична эта несчастная Лиза! И будь здесь поэты и артисты, какая волна художественного восторга поднялась бы в их душе! Какие вдохновенные звуки, какие полные настроения картины дало бы им это бледное, трагическое лицо!
Потом он представил себе эту Лизу счастливой женой. Она сидела бы тут, в кресле, сложив руки на огромном животе беременной женщины, и улыбалась бы покорной и безучастной улыбкой удовлетворенной самки… Боже, Боже!.. Ведь есть же люди, как бы обреченные самой природой на страдание! И красивые только в печали… Как мрачные кипарисы на молчаливом кладбище!
Все перешли в салон Катерины Федоровны. Он был озарен люстрой. Вечер был теплый, и шел тихий дождь. Все окна были настежь. Влетали мотыльки и мчались, ослепленные, к огню…
Лиза не могла говорить. её утомляло даже слушать чужие разговоры. Она села у открытого окна и стала глядеть в темную ночь.
Гости любовались белым роялем, когда вошла Анна Порфирьевна. Все двинулись ей навстречу.
— Маменька, мы вас ждали! — радостно крикнул Тобольцев. — Садитесь сюда! Нет… Капитон, принеси кресло из будуара!
— Слышала, что вы, Катенька, играть хотите. И соблазнилась. Для меня это всегда праздник, — говорила хозяйка, а глаза её искали Лизу. Она успокоилась, разглядев её профиль у окна.
— А мы, маменька, без вас старались выяснить, что такое, в сущности, счастье?
— Ну и что же? Выяснили? — тонко улыбнулась она.
— О да! Счастье — это зеленый луг, на котором корова безмятежно пережевывает свою жвачку… — Все рассмеялись. Громче всех Катерина Федоровна. — И я настаиваю, маменька, более чем когда-либо, что вся прелесть жизни заключается в трагизме!
Лиза не слушала. Она была глубоко несчастна в этот вечер. К её горю от первой ссоры с Степаном присоединился ужас от сознания, что ни дружба с Катей, ни связь с Потаповым, ни его нежность и ласка, за которую она ухватилась, как утопающий; ни дело, к которому он её приобщил и которое, верилось ей ещё недавно, наполнит её жизнь и душу, — ничто не могло вылечить её от роковой страсти к Тобольцеву! И опять, как год назад, она чувствовала, что над нею нависла неотвратимая беда. «Что-то будет, что-то будет…»
Лиза почти не страдала, видя Тобольцева рядом с женой. Он был так деликатен, что в присутствии Лизы обращался с женою, как с посторонней женщиной, любезно, предупредительно, но и только… Он даже Лизе оказывал больше внимания. И, усыпленная всей этой странной логикой её загадочной души, Лиза была если не вполне счастлива в кругу семьи, то относительно спокойна. Иногда, рядом с Катей, она переживала даже светлые, мирные дни. Но стоило ей появиться на Сокольничьем кругу, в симфоническом собрании, или даже на прогулке увидать его хищные глаза, которыми он как бы дотрагивался до всех этих разряженных женщин и девушек в светлых платьях, как черная змея ревности взвивалась со дна души и больно жалила её в сердце… Так больно, что синие тени ложились на лицо Лизы, ноги у неё подкашивались и она готова была кричать и биться о землю… Невыразимая тоска охватывала все её существо, и эти нравственные муки были так ужасны, что ад, который сулит церковь в загробной жизни, казался Лизе ничтожным. Один такой час разбивал её организм на долгие дни…
В этот вечер она ревновала его к Соне… Красивая, умная, интересная Засецкая казалась ей не такой опасной, как эта коварная девчонка, бесшумно, скользившая вокруг чайного стола и беспрестанно задевавшая Тобольцева как бы нечаянно то локтем, то ногой… Да, да!.. Она это видела. Девчонка вешается ему на шею! И надо быть слепой; как Катя, чтобы этого не замечать!.. И Тобольцев каждый раз отвечал «Соньке» ярким взглядом сообщника… Лиза терялась в догадках. Неужели рядом с такой всеобъемлющей любовью его к Кате (о себе она уже не думала, она боялась останавливаться на этих мыслях) находится место ещё для чувственных капризов? Неужели он в любви такой же легкомысленный и жестокий, как все эти герои французских романов, внушившие ей надолго такое отвращение к мужчине и тому, что называют его любовью?.. Особенно больно поразил её роман Мопассана «Notre coeur»[196]. Как легко герой его, так глубоко, казалось, любивший эту белоглазую Мишель и обладавший ею, утешился в её холодности, сойдясь с миловидной горничной? Как просто решил он драму своей жизни!.. Можно, стало быть, любить одну и наслаждаться с другой?.. Но данный случай был ещё загадочнее. Разве Тобольцев не получил от Кати все, о чем может мечтать мужчина?.. Как же понять его игру с Соней? Если только это игра? Если только это не худшее?.. Лиза страдала невыносимо… Повернувшись спиной к гостям, чтоб никто не видел её больного лица, она, как маниак, не могла выпутаться из лабиринта одних и тех же картин. Она видела Тобольцева обнимающим попеременно двух женщин. Одна из них была Соня… Другая она сама. И обеих он обнимал с одинаковым наслаждением!.. Она стискивала зубы, боясь выдать себя криком боли.
«Нет! Так жить нельзя!!» — вдруг со дна души всплыло определенное, ясное и жуткое решение.
— Что ты будешь играть? — спросил Тобольцев жену, когда все сели, притихли и он поднял на подставку крышку рояля.
— «Прелюдию» Рахманинова…
— А!.. (Глаза его блеснули.) Господа! Я хочу, под музыку жены, рассказать вам, как я эту вещь понимаю. Я чувствую, что нынче я в ударе. Ха!.. Ха!.. Вы согласны?
— Боже мой!.. Да! — восторженно крикнула Засецкая и схватилась за лорнет.
— Как это оригинально! — подхватила Конкина.
— Tres original! — перевел её муж.
Тобольцев подошел к краю рояля и там остановился Таким образом, все видели его лицо. Оно сразу и как-то неуловимо изменилось, побледнело, словно осунулось… Темперамент артиста мгновенно как бы окрулил все его движения и жесты, придав им пластичность, и зажег огонь в его глазах.
— Автор назвал эту пьесу «Прелюдией». Я бы назвал её «Судьба»! — начал он каким-то новым, металлическим грудным голосом, от которого разом напряглись нервы публики.
Все ждали в глубокой тишине.
Трагические и сильные аккорды в басу прозвучали и замерли…
Лиза мгновенно обернулась от окна. Она узнала эту музыку…
Как долго преследовала она её после акта!.. И в том, что эти звуки раздались сейчас, она почувствовала какое-то предостережение…
