От их безразличия боль стала еще острее, она прокатилась внутри, перекрывая дыхание.
– Ты знаком с мистером Фротингтоном? – сказала она, стыдливо усмехнувшись, когда выговаривала эту непривычную фамилию.
– Ну, – грубо ответил он, – чего это он тебя сюда затащил.
– Прошу прощения, – сказал Билл. – Мы нечаянно, мы даже не заметили.
– Ах, не заметили... Зато я заметил.
Его ревность рассекла незримые нити, все теснее их связывавшие. Да, все теснее, они выдали себя демонстративной поспешностью, показным равнодушием, стремлением загладить перед ним вину. А он, совершенно забыв о приличиях, поплелся за ними, и вскоре все трое стали свидетелями сцены, которая неожиданно разыгралась на нижней палубе.
Элсуорт Эймс, с улыбочкой, но слегка покрасневший, стоял, опираясь на поручень, а Хэм Эббот пытался что-то втолковать вконец обезумевшему юному здоровяку, который все пытался шмыгнуть мимо него, чтобы добраться до Эймса. Поблизости стояла разъяренная девица, которую успокаивающе обнимала за талию еще одна юная особа.
– В чем дело? – недолго думая, спросил Билл.
Очумевший парень злобно уставился на него.
– Явились сюда, снобы поганые, всем только настроение портят! – заорал он.
– Это он меня так невзлюбил, – небрежно бросил Элсуорт. – Я его девушку потанцевать пригласил.
– Да она и не собиралась вовсе с тобой танцевать! – кричал тот. – Думаешь, раз ты такой шустрый... – а ты вот спроси у нее, хочет ли она вообще с тобой танцевать.
Девушка что-то пролепетала, а потом разрыдалась, тем самым сняв с себя всякую ответственность за происходящее.
– Ты наглец, вот ты кто! – продолжал ее защитник. – Я-то знаю, что ты ей наговорил, когда с ней раньше танцевал. Ты за кого считаешь наших девушек? Они ничем не хуже других, понял, да?
Эл Фицпатрик придвинулся ближе.
– А ну, скинем их всех с парохода, – предложил он, смущенно, но твердо. – Нечего им тут делать.
Робкие протесты прозвучали из толпы собравшихся вокруг, протестовали в основном девушки, и Эббот примирительно положил руку на плечо здоровяку. Но было поздно.
– Это ты-то меня скинешь? – ледяным тоном произнес Элсуорт. – Да только попробуй сунуться, я тебе всю морду расквашу.
– Заткнись, Элли! – оборвал его Билл. – Очень надо связываться. Раз они так – мотаем отсюда.
Он подошел совсем близко к Мей и прошептал:
– Спокойной ночи. Не забудь, что я тебе сказал. Я приеду после обеда в воскресенье – повидаться.
Он пожал ей руку и повернулся и тут же увидел, что парень, затеявший весь этот скандал, вдруг замахнулся на Эймса, правда, тот успел вовремя прикрыться левой рукой. Оба принялись яростно валтузить друг друга, сопя, сталкиваясь коленками, – на том узком пространстве, которое оставила им быстро прибывающая толпа. Билла тут же кто-то сильно дернул за рукав, и он оказался лицом к лицу с Элом Фицпатриком. Вся палуба мгновенно пришла в волнение. Попытку Эббота разнять Эймса с его противником истолковали превратно, и через миг его тоже вовлекли в драку. Глухие удары перекликались с канонадой ударов других пар, сражающиеся оскальзывались на мокрой палубе, врезаясь в тех, кто не принимал участия в битве, и в разбегавшихся во все стороны визжащих девушек. Еще он увидел, как Эл Фицпатрик вдруг рухнул на палубу и так и лежал там, не шевелясь. Эббот услышал крики: «Директора! Где мистер Мак-Витти?», а потом и его противник тоже рухнул от мощного удара, хотя нанес его не он, и голос Билла произнес: «Живо в лодку!»
Затем несколько минут творилась полная неразбериха. Стараясь не попадаться Биллу, чьи кулаки, как молоты, свалили двух лучших драчунов, выпускники все же пытались разделаться с Хэмом и Элли, так что осажденная троица к поручням на корме продвигалась медленно, едва успевая поворачиваться то влево, то вправо.
– Держим мяч! – выпалил вдруг Билл. – Я буду Гарднер, а вы как Брэдли с Мэйаном[1] – классно!
Встревоженное лицо мистера Мак-Витти возникло над полем битвы, и его писклявый голос, поначалу неслышный, в конце концов сделался пронзительным, охладив пыл противников.
– Как вам не стыдно! А ну, Боб... Сесиль... Джордж Роберт. Довольно, кому говорю.
Схватка тут же прекратилась, и воюющие стороны, залитые лунным светом, тяжко дыша, с деланым безразличием уставились друг на друга.
Элли, засмеявшись, вынул пачку сигарет. Билл отвязал канат и прошел вперед по борту, чтобы подтянуть лодку к пароходу.
– Они утверждают, что вы обидели одну из девушек, – неуверенно сказал мистер Мак-Витти. – Так нехорошо поступать, мы ведь вас к себе в гости пригласили.
– Ерунда какая, – все еще тяжко дыша, отрезал Элли. – Что такого? Я сказал, что хотел бы укусить ее в шею...
– Как же так? Разве джентльмены такое говорят? – загорячился мистер Мак-Витти.
– Да хватит тебе, Элли! – крикнул Билл. – Всем до свидания! Извините, что такая свалка вышла.
Они один за другим перелезли через поручень к себе в лодку, тут же сделавшись только тенями из прошлого. Все девушки предусмотрительно повернулись к своим кавалерам, и ни одна не ответила им, ни одна не помахала на прощание.
– Жадные какие, – ехидно посетовал Элли.
– Хорошо бы у всех вас, леди, была одна шея, чтобы я всех сразу мог укусить. Обожаю дамские шейки – так бы и съел...
Из толпы на пароходе то тут, то там слышались слабые отклики на эту тираду, похожие на заглушенные пистолетные выстрелы.
– «Ах, прощайте, дамы», – запел Хэм, когда Билл оттолкнулся от борта, и продолжил:
Пароход сквозь летнюю ночь уплывал вверх по реке, а лодка, которую настигла поднятая им волна, мягко покачивалась на широкой лунной дорожке.
Известные в те годы спортсмены, выходцы из Гарварда. В частности, Нед Мэйан (1892—1975) был звездой и американского футбола и бейсбола.
В следующее воскресенье, после обеда, Билл Фротингтон прикатил из своего Труро в далекий, глухой поселок Уитли-Виллидж. Он тайком выбрался из дома, где было полно гостей по случаю свадьбы его сестры, и отправился на поиски того, что его мать назвала бы «интрижкой». Позади у него уже были исключительно успешные годы в Гарвардском университете и юность, проведенная несколько более аскетично, чем у остальных; грядущей осенью он должен был на всю жизнь осесть в недрах банковского дома «Рид, Хоппи энд Компани» в Бостоне. Зато лето было полностью в его распоряжении. Ну а если бы кто-то усомнился в чистоте его намерений в отношении Мей Пэрли, он бы яростно защищался – со всем пылом праведного гнева. Он ведь думал о ней уже целых пять дней. Она безумно влекла его, и он ловил эту влекущую прелесть жадным и дерзким взглядом.
Мей жила не в самой жуткой части поселка, на третьем этаже единственного здесь многоквартирного дома, сохранившегося с куда более благоприятных для ткацких фабрик Новой Англии времен, но времена эти миновали уже лет двадцать назад. Ее отец работал табельщиком, однако совсем не походил на человека «чистой» профессии; два ее брата были ткачами. Когда Билл вошел в запущенную квартирку, на него повеяло безысходностью и упадком. Таково было первое и единственно впечатление. Огромная, настоящая гора, чумазая мать встретила его и настороженно и почтительно, анемичные и вялые англосаксы, спавшие на кушетке после воскресного обеда, казались не более чем тенями на фоне обшарпанных стен. Но Мей была чиста и свежа. Дыхание нищеты не коснулось ее. Бледность и чистота ее юных щек, тонкое, детское еще тело, сиявшее из нового кисейного платья, полностью оправдали ожидания этого летнего дня.
– Куда потащишь мою детку? – с тревогой спросила миссис Пэрли.
– Сбегу с ней куда-нибудь, – сказал он, смеясь.
– С моей не сбежишь.
– Точно сбегу. Не понимаю, почему ее никто до сих пор не похитил.
– А моя не такая...
Спускаясь по лестнице, они держались за руки, но все равно целый час не проходило ощущение, что они не знакомы, хотя и близки. Когда в воздухе к пяти часам пахнуло первым предвестьем вечера и свет из белого сделался желтым, их взгляды скрестились как-то по-особому, и Билл понял, пора. Они свернули на боковую дорогу, а потом на просеку с колеей от тележных колес, и уже в следующий миг оба были во власти прежних чар – их снова влекло друг к другу – так одинаково и так по-разному... Каждый рассказывал о себе, потом их голоса умолкли, и губы их слились в поцелуе, а цветы каштана белыми диагоналями скользили в воздухе и падали на машину. Прошло немало времени, прежде чем она почувствовала, что дольше задерживаться нельзя. Он отвез ее домой.
* * *
Так продолжалось два месяца. Он приезжал под вечер, и они отправлялись на побережье, ужинать. Потом ездили по округе, выискивая самую сердцевину летней ночи, а отыскав, останавливали машину, пока зачарованная тишина раскидывала над ними свою сень, словно листья над малышами, потерявшимися в лесу. Когда-нибудь они, конечно, обязательно поженятся. Но сейчас пока никак нельзя; осенью ему предстояло идти на работу. Однако оба уже начинали понимать, с все более ощутимой грустью, что на самом деле работа тут ни при чем; что, если бы Мей была из его круга, помолвку бы мигом устроили. Она знала, что он живет в огромном загородном доме с огромным парком и с отдельным домом для управляющего, что у них в конюшнях полным-полно и автомобилей и лошадей и что все лето у них там устраивали приемы и танцевальные балы. Однажды они проехали мимо ворот усадьбы, и на сердце Мей легла свинцовая тяжесть, – она воочию убедилась, сколько акров обширных пространств разделяли бы их, всю жизнь.
Ну а сам Билл понимал, что их брак невозможен. Он – единственный сын, а фамилия у него – из тех в Новой Англии, от которой никуда не деться. Но все же он, в конце концов, заговорил об этом с матерью.
– Не в том дело, что она бедна и необразованна, – сказала ему мать помимо прочего. – Главное – у нее нет понятий о том, что полагается знать: женщины из простых такими на всю жизнь и остаются. А ты бы со временем увидел, что ей по вкусу дешевые пустые люди и дешевые никчемные вещи.