– А это так важно? Вы можете в другой день с ним увидеться.

– Зря я сюда пришла, – сказала Кэтрин.

Их взгляды встретились – это был уже открытый поединок, никто не отводил глаз.

– Отчего же? Вы имели полное право прийти сюда, – ответила Мэри.

И в этот момент в дверь постучали. Мэри пошла открывать и вернулась с конвертом в руках – Кэтрин отвела взгляд, чтобы Мэри не увидела, как она разочарована.

– Разумеется, вы имели полное право прийти, – повторила Мэри и положила конверт на стол.

– Нет, – сказала Кэтрин. – Но в отчаянии человек цепляется за любую возможность, по праву или нет. Я в отчаянии. Как мне узнать, где он сейчас и что с ним происходит? Он способен на безумства: вдруг ему вздумается бродить всю ночь по городу. Да с ним что угодно может случиться!

Ее голос был исполнен такой искренней тревоги, что Мэри удивилась: она не думала, что Кэтрин способна думать о ком-то, кроме себя.

– Вы преувеличиваете – и сами это прекрасно знаете: все это глупости, – резко ответила она.

– Мэри, нам надо поговорить – я должна объяснить вам…

– Не надо мне ничего объяснять, – прервала ее Мэри. – Я что, не понимаю?

– Нет-нет! – воскликнула Кэтрин. – Не в этом дело!

Ее взгляд, устремленный не на Мэри, а на что-то за пределами этой комнаты, за пределами любых слов, даже самых невероятных, озадачил Мэри. Она ничего не понимала, разве что попытаться взглянуть на это с высоты своей прежней любви к Ральфу.

Закрыв руками лицо, она тихо произнесла:

– Не забывайте, что и я его любила. Я думала, что знаю его. И я его знала.

Но знала ли? Теперь невозможно вспомнить. Она не в силах вспоминать. Она так крепко зажмурилась, что тьму испещрили звезды и сполохи. Она убедила себя, что ворошит прошлое – как те угли в камине. И ничего не получилось. Открытие ее потрясло. Она больше не любит Ральфа. Она удивленно оглядела комнату, взгляд ее остановился на бумагах, разложенных под настольной лампой. И это ровное сияние на краткий миг вдруг отозвалось в ней таким же светом – она еще раз закрыла глаза, открыла их, посмотрела на лампу снова, и на месте старой любви зажглась новая, – вот о чем она думала с изумлением, пока видение не исчезло. Она молча прислонилась к каминной полке.

– Любовь бывает разная, – сказала Мэри наконец, словно размышляя.

Кэтрин не ответила и даже, похоже, не услышала этих слов.

– А вдруг он опять ждет меня на улице, как раньше? – воскликнула она. – Я пойду. Я найду его.

– Скорее всего, он придет сюда, – сказала Мэри, и Кэтрин, подумав немного, согласилась:

– Подожду еще полчасика.

Она вновь опустилась в кресло и уставилась перед собой – как будто, показалось Мэри, наблюдала за кем-то невидимым. На самом деле она никого конкретно не представляла, просто перед ней проходила вся жизнь: хорошее и плохое, смыслы и значение, прошлое, настоящее и будущее. Все это было так очевидно, что она даже ничуть не стыдилась этой своей блажи, как будто вознеслась на вершину бытия и весь мир лежит у ее ног. Никто, кроме нее самой, не знал, что это значит – нынче вечером разминуться с Ральфом Денемом: это незначительное событие вызвало у нее такую бурю эмоций, какая едва ли бывает даже в решающие моменты жизни. Она не застала его – и изведала горечь поражения; она желала его – и познала муки страсти. И уже не имеет значения, что зажгло этот огонь. Пусть ее сочтут странной – не важно, она уже не стыдилась своих чувств.

Когда ужин был готов, Мэри пригласила ее за стол, и Кэтрин послушно направилась в кухню, как будто теперь Мэри за нее все решала. Ужинали почти в полном молчании, и, когда Мэри просила ее поесть еще, Кэтрин ела, когда Мэри предлагала выпить вина – послушно делала глоток. Однако то была лишь внешняя покорность – Мэри чувствовала, что в душе она совершенно свободна. Она не выглядела рассеянной, скорее – отстраненной, смотрела невидящим взглядом и в то же время видела что-то свое, так что Мэри очень хотелось ее защитить; даже страшно было подумать, какие враждебные силы угрожают Кэтрин там, за порогом ее дома.

Сразу после ужина Кэтрин сказала, что уходит.

– Но куда же вы пойдете? – спросила Мэри, делая слабую попытку ее задержать.

– Куда? Домой – или нет, наверное, в Хайгейт.

Мэри видела, что ее не остановить. Все, что она могла сделать, – настоять на том, что им лучше пойти вместе, и Кэтрин не возражала, поскольку ей, похоже, было все равно. Через несколько минут они уже шагали по Стрэнду. Причем так быстро, что Мэри даже поначалу подумала, что Кэтрин знает, куда они направляются. Было так приятно идти по залитым светом фонарей улицам, на свежем воздухе. Она примеривалась, с болью и страхом, но при этом со странной надеждой, к открытию, которое сделала случайно в этот вечер. Она снова свободна и получила эту свободу, отказавшись от дара, быть может, лучшего из всех даров, но, видит Бог, она уже не влюблена. Большим искушением было – прокутить первые часы обретенной свободы, например, в партере «Колизея» [86] , поскольку они как раз проходили сейчас мимо его дверей. Почему бы не зайти и не отпраздновать там ее день независимости от тирании любви? Или на крыше омнибуса, который направляется в какой-нибудь Камберуэлл, Сидкап или еще лучше – в Уэлш-Арп [87] . Впервые за несколько месяцев она заметила эти надписи. Или лучше вернуться домой и посвятить вечер разработке очень прогрессивной и хитроумной программы? Из всех возможностей эта казалась самой приятной, поскольку она сразу представила и камин, и зеленый абажур, и ровное сияние, словно заливающее спокойствием место, где когда-то пылало более страстное пламя.

Неожиданно Кэтрин остановилась, и Мэри вдруг поняла, что все это время та брела наугад. Она помедлила на перекрестке, поглядела направо, налево и направилась, кажется, в сторону Хейвсток-Хилл.

– Погодите – куда мы идем? – крикнула Мэри, хватая ее за руку. – Лучше возьмем машину и поедем домой. – Она подозвала такси, усадила туда Кэтрин и велела шоферу везти их на Чейни-Уок.

Кэтрин подчинилась.

– Хорошо, – сказала она. – Можно и туда, раз все равно куда ехать.

Она заметно приуныла. Молча съежилась в углу, бледная, поникшая, измученная. Мэри хоть и занята была собственными переживаниями, но заметила эту перемену.

– Уверена, мы его найдем, – сказала она неожиданно ласково, чуть ли не с нежностью.

– Или будет слишком поздно, – ответила Кэтрин.

Мэри не поняла ее, но жалела бедняжку – видела, как та страдает.

– Ерунда, – сказала она, легонько погладив ее по руке. – Если его там нет, мы найдем его в другом месте.

– Но если он ходит по улицам – и будет бродить так часами? – И, наклонившись, Кэтрин поглядела в окошко. – Или не захочет больше со мной разговаривать, – сказала она едва слышно.

Несуразность этого предположения была очевидной, и Мэри не стала ее разубеждать, лишь крепко взяла Кэтрин за запястье: чего доброго, та откроет дверь и выпрыгнет на мостовую. Возможно, Кэтрин догадалась, почему ее держат за руку.

– Не бойтесь, – со слабой усмешкой произнесла она. – Я не собираюсь выскакивать из такси. Все равно это не поможет.

Услышав это, Мэри резко отпустила ее руку.

– Я должна извиниться, – продолжила Кэтрин, с трудом выговаривая слова, – за то, что вовлекла вас в это дело и о многом не сказала. Я больше не помолвлена с Уильямом Родни. Он женится на Кассандре Отуэй. Там все устроилось – у них все хорошо… А он часами ждал на улице, и Родни привел его. Стоял под фонарем и смотрел на наши окна. Он был бледный как мел, когда вошел. Уильям оставил нас наедине, мы сели и стали разговаривать. Кажется, это было так давно. Или это было вчера? Как давно я ушла из дома? Который час? – Кэтрин наклонилась вперед, чтобы посмотреть на часы, будто ей было очень важно знать точное время. – Всего половина девятого! Тогда он может еще быть там. – Она высунулась из окна и крикнула водителю, чтобы ехал быстрее. – Но если его там нет, что мне делать? Где его искать? На улицах столько народу.

– Мы его найдем, – твердила Мэри.

Мэри не сомневалась, что рано или поздно они его отыщут. Но допустим, они его нашли – и что дальше? Она попыталась посмотреть на Ральфа со стороны – что в нем такого, к чему можно так безоглядно стремиться? Попыталась снова представить его таким, каким видела раньше, и, сделав над собой усилие, вспомнила окутывавший его ореол таинственности и чувство смущения и восторга, каждый раз охватывавшее ее в его присутствии, так что она месяцами не слышала его реального голоса и не видела настоящего лица – во всяком случае, так ей теперь казалось. Мэри пронзила боль утраты. Ее ничем не восполнить – ни успех, ни счастье, ни забвение этого ей не заменят. Но вслед за этой грустной мыслью пришла уверенность, что теперь наконец она знает правду, а Кэтрин, подумала она, украдкой поглядев на нее, правды еще не знает, и конечно же Кэтрин стоит пожалеть.

Такси вырулило из потока и помчалось по Слоун-стрит. Мэри заметила, что Кэтрин внимательно следит за дорогой, словно уже видит конечную цель и каждую секунду отмеряет, насколько они к ней приблизились. Она ничего не говорила, и Мэри сначала молча сочувствовала ей, а потом уже почти не замечала свою спутницу, размышляя о том, что ждет их в конце пути. Она представила себе некую точку во тьме, далекую, как звезда над ночным горизонтом. И у нее тоже там есть цель, общий итог их стремлений, и все их душевные метания закончатся одним; но где и что это будет, и почему сейчас, когда они сидят рядышком и машина мчит их по вечерним лондонским улицам, она так уверена, что они вместе ищут его, – этого она не знала.

– Ну наконец-то, – выдохнула Кэтрин, когда такси остановилось у дверей.

Она выскочила из машины и быстро огляделась по сторонам. Мэри тем временем нажала на кнопку звонка. Дверь открылась именно тогда, когда Кэтрин убедилась, что никого похожего на Ральфа поблизости нет. Увидев ее, горничная сказала:

– Мистер Денем опять пришел, мисс. Он уже некоторое время ждет вас.

Кэтрин бросилась в дом. Дверь за ней захлопнулась, и Мэри, оставшись на тротуаре одна, в задумчивости пошла дальше.

Кэтрин сразу направилась в столовую. Но, взявшись за ручку двери, замерла в нерешительности. Может, она понимала, что этот миг больше никогда не повторится. А может, ей показалось, что никакая реальность не сравнится с тем, что рисовало ей воображение. А может, в ней говорил смутный страх или предчувствие, заставлявшее ее бояться любой перемены. Но если эти сомнения, или страхи, или высшее блаженство удержали ее, то лишь на секунду. Потому что в следующее мгновение она повернула ручку и, закусив от волнения губу, открыла дверь – к Ральфу Денему. Она видела его ясно как никогда. Таким маленьким, таким одиноким, таким потерянным казался этот человек, причина стольких тревог и волнений. Она могла бы рассмеяться ему в лицо. Но наступившая ясность, помимо ее желания и вопреки ее воле, вызвала бурю новых чувств – были там и смущение, и радость, и благодарность, и смирение, и уже не хотелось бороться и подчинять, и, отдавшись этой мощной волне, она бросилась ему в объятия и призналась в любви.

Глава XXXII

На следующий день никто ни о чем Кэтрин не спрашивал. А если бы и спросили, она ответила бы, что никакого разговора не было. Она немного поработала, ответила на кое-какие письма, заказала ужин, а потом села, подперев голову рукой и задумчиво глядя на исписанную страницу – словно за ней, как за полупрозрачной пленкой, открылись вдруг невиданные глубины. Лишь однажды она встала, взяла с полки отцовский древнегреческий словарь и разложила перед собой испещренные цифрами и значками заветные листы. Она разглаживала их со смешанным чувством удивления и надежды. Неужели однажды кто-то еще посмотрит на них вместе с ней? Раньше ей страшно было об этом подумать, сейчас – почти приятно.