– Это экземпляр первого издания стихов, – говорила она, не замечая, что мистер Денем все еще рассматривает рукопись, – в нем есть несколько стихотворений, которые больше не переиздавались, а также варианты правки. – Подождав с минуту, она продолжила, словно все ее паузы были размечены заранее: – Вот эта дама в голубом – моя прабабушка, портрет кисти Миллингтона [4] . Это трость моего дядюшки – сэра Ричарда Уорбертона, он, как известно, вместе с Хейвлоком [5] участвовал в снятии осады Лакхнау. А это… дайте-ка посмотрю… о, да это вещь Алардайсов тысяча шестьсот девяноста седьмого года – основателя фамильного состояния и его супруги. Кто-то на днях передал нам эту вазу, поскольку на ней их герб и инициалы. Мы решили, что им, должно быть, подарили ее на серебряную свадьбу.
Кэтрин умолкла на мгновение, удивляясь, отчего это мистер Денем ничего не говорит. И ощущение, что он за что-то ее недолюбливает, которое на время забылось, пока ее мысли были заняты семейными реликвиями, с такой силой вновь дало о себе знать, что она прервала свой перечень и посмотрела на него. Ее мать, желая для солидности как-то увязать нового знакомого с великими классиками, сравнила его с мистером Рёскином; это сравнение теперь и вспомнилось Кэтрин, заставив ее более критично, чем следовало, оценивать этого молодого человека, ибо данный молодой человек, заглянувший на чай во фраке, действительно имел мало общего с ликом, вобравшим в себя всю квинтэссенцию чувств и неизменно взирающим из-под стекла, – лично знать мистера Рёскина ей не довелось. У мистера Денема было странное лицо – такое скорее подходит человеку действия, а не философу и эстету; широкий лоб, длинный и крупный нос, щеки с едва заметным румянцем гладко выбриты, губы одновременно упрямые и чувственные. Его глаза, в которых сейчас были заметны лишь обычные для мужчин беспристрастность и властность, могли бы при благоприятных обстоятельствах выражать более нежные чувства, ибо они оказались большие, светло-карие, сквозили в них – неожиданно – и нерешительность, и задумчивость; но Кэтрин глянула на него лишь затем, чтобы проверить, не станет ли это лицо чуть ближе к славным героям прошлого, если его украсить пышными баками. Его впалые, хотя не болезненно запавшие щеки указывали на неуживчивость и раздражительность. Голос его, она заметила, чуть дрогнул, когда он отложил рукопись и сказал:
– Должно быть, вы очень гордитесь своим семейством, мисс Хилбери.
– Да, конечно, – ответила Кэтрин. – А по-вашему, это дурно?
– Дурно? Почему это должно быть дурно? Хотя, наверное, скучно – показывать свои вещи гостям.
– Вовсе нет, если гостям это нравится.
– Не трудно ли жить, равняясь на предков? – не отступал он.
– Смею заверить вас, я не пишу стихов, – парировала Кэтрин.
– И я не смог бы. Не вынес бы мысли, что собственный дед меня в этом превзошел. И в конце концов, – продолжал Денем, обводя комнату насмешливым, как показалось Кэтрин, взглядом, – не только дед. Во всем вас уже опередили. Полагаю, вы принадлежите к одному из самых именитых семейств Англии. Уорбертоны, Мэннинги – и вы еще имеете какое-то отношение к Отуэй, как я понимаю? Я в каком-то журнале об этом читал, – добавил он.
– Отуэй – моя двоюродная родня, – ответила Кэтрин.
– Ну вот! – Денем произнес это так, словно получил подтверждение своим словам.
– И что же? – возразила Кэтрин. – По-моему, вы ничего не доказали.
Денем улыбнулся – странно, загадочно. Его приятно позабавило то, что ему удалось если не произвести впечатление на эту заносчивую, высокомерную девицу, то хотя бы смутить ее; правда, он предпочел бы первое.
Какое-то время он сидел молча, с драгоценным томиком стихов в руке, но так и не открыл его, а Кэтрин смотрела на него, и взгляд ее, по мере того как обида проходила, становился все более грустным и задумчивым. Она думала о разном, забыв о своих обязанностях.
– Итак, – сказал Денем, внезапно открыв томик, словно высказал уже все, что хотел или мог, ради приличия, сказать. И принялся листать страницы так усердно, точно собирался вынести приговор не только поэзии, но книге в целом: печати, бумаге, переплету, а затем, убедившись в хорошем или плохом ее качестве, положил на стол и стал рассматривать малаккскую [6] трость с золотым набалдашником, некогда принадлежавшую доблестному воину.
– А вы разве не гордитесь своим семейством? – с вызовом спросила Кэтрин.
– Нет, – ответил Денем. – Моя семья ничего не сделала такого, чем можно было гордиться, если не считать своевременную оплату счетов предметом, достойным гордости.
– Как это скучно… – произнесла Кэтрин.
– Вы бы сочли нас невыносимо скучными, – согласился Денем.
– Пожалуй, скучным я могла бы вас назвать, но смешным – нет, – добавила Кэтрин, как будто Денем и впрямь ее попрекнул этим.
– Ну да, потому что смешного у нас ничего нет. Респектабельные представители среднего сословия, живущие в Хайгейте [7] .
– Мы не живем в Хайгейте, но мы тоже среднее сословие, я полагаю.
Денем, едва удержавшись от улыбки, поставил трость на место и вынул меч из узорных ножен.
– Он принадлежал Клайву [8] , так мы обычно говорим, – сказала Кэтрин, машинально возвращаясь к обязанностям хозяйки дома.
– Это неправда? – спросил Денем.
– Скорее, семейное предание, традиция. Я не уверена, что это можно доказать.
– Вот видите, а у нас в семье нет традиций, – сказал Денем.
– Как это скучно, – вновь заметила Кэтрин.
– Обычный средний класс, – отвечал Денем.
– Вы оплачиваете свои счета и говорите правду. Не вижу, почему вы должны нас презирать.
Мистер Денем бережно убрал в ножны меч, который, по уверениям семейства Хилбери, принадлежал доблестному военачальнику.
– Я всего лишь хотел сказать, что не желал бы оказаться на вашем месте, – ответил он, словно более всего заботился о точности формулировок.
– Никому не хочется быть не на своем месте.
– Мне хочется. Я бы с радостью поменялся местами с кучей людей.
– Так отчего же с нами не хотите? – спросила Кэтрин.
Денем смотрел, как она сидит в дедовом кресле, тихонько вертя в пальцах ротанговую трость двоюродного дядюшки, на фоне блестящих бело-голубых полос и бордовых переплетов с золотым тиснением. Ее живость и спокойствие, как у экзотической птички, легко балансирующей на веточке перед новым полетом, так и подбивали его раскрыть ей глаза на ограниченность ее удела. Как быстро, как легко она о нем забудет!
– Вы же ничего не получаете из первых рук, – начал он почти грубо. – Другие все уже сделали за вас. Вам не понять, как приятно покупать вещь, на которую пришлось долго копить, впервые прочесть новую книгу или сделать какое-нибудь собственное открытие…
– Продолжайте, – сказала Кэтрин, потому что Денем остановился: перечисляя все это, он вдруг усомнился, есть ли в его словах хоть доля истины.
– Конечно, я не знаю, как вы проводите время, чем занимаетесь, – продолжил он, чуть менее уверенно, – но полагаю, показываете гостям дом. Вы ведь пишете биографию вашего деда, не так ли? А подобные собрания, – он кивком указал на гостиную, откуда время от времени доносился сдержанный смех, – наверняка отнимают уйму времени.
Она выжидательно посмотрела на него, словно оба сейчас занимались тем, что наряжали некую куклу, в точности похожую на нее, и он колеблется, выбирая, где повязать очередной поясок или бантик.
