– Пойдемте скажем ему, что нам очень понравилось, – предложила Мэри.
Ральф и сам бы это предложил, но из гордости не хотел навязываться, поскольку полагал, что заинтересован в Кэтрин больше, чем она в нем.
– Очень дельный доклад, – начала Мэри без тени стеснения, усаживаясь на пол напротив Родни с Кэтрин. – Не одолжите мне рукопись – почитать на досуге?
Родни, при их приближении неохотно разлепивший веки, некоторое время смотрел на нее в немом изумлении.
– Вы так говорите, чтобы скрасить постыдный факт моего провала? – спросил он.
Кэтрин улыбнулась.
– Он хочет сказать, ему все равно, что мы о нем думаем, – пояснила она. – И что мы ничего не смыслим в искусстве.
– Я просил ее пожалеть меня, а она дразнится! – вскричал Родни.
– Я не жалеть вас пришла, мистер Родни, – спокойно сказала Мэри. – Когда доклад провальный, все помалкивают, а сейчас – вы только послушайте!
Наполнявшие комнату звуки – мешанина из бормотания, внезапных пауз и восклицаний – напоминали птичий гам или, скорее, ворчание звериной стаи, исступленное и бессвязное.
– Вы хотите сказать, это все из-за моей статьи? – спросил Родни, прислушиваясь, и лицо его просияло.
– Ну конечно. Она заставляет задуматься, – сказала Мэри и оглянулась на Денема, словно рассчитывая на его помощь.
Денем согласно кивнул.
– В течение десяти минут после доклада становится ясно, имел он успех или нет, – сказал он. – На вашем месте, Родни, я бы радовался.
После этих слов мистер Родни, похоже, окончательно успокоился и стал мысленно перебирать пассажи доклада, которые действительно могли бы «заставить задуматься».
– Вы согласны, Денем, с тем, что я говорил про роль образности у Шекспира? Боюсь, я не очень точно выразил свою мысль.
Не вставая, он сделал несколько движений, похожих на лягушачьи подпрыгивания, и в результате перекочевал поближе к Денему.
Тот отвечал кратко, поскольку мысленно адресовался к другой персоне. Он хотел спросить Кэтрин: «Вы не забыли заменить стекло на картине к приходу тетушки?» – но, помимо того что принужден был выслушивать Родни, он вовсе не был уверен, что это замечание, с намеком на близкое знакомство, Кэтрин не сочтет дерзостью. Она прислушивалась к разговору в соседнем кружке. Родни тем временем распространялся о драматургах-елизаветинцах.
Странное он производил впечатление, по крайней мере с первого взгляда, а когда принимался оживленно спорить, казался даже смешным; но в другое время, в минуты покоя, его лицо, узкое, с крупным носом и очень чувственными губами, напоминало профиль римлянина в лавровом венке, высеченный на медальоне из полупрозрачного красноватого камня. Чувствовались в нем и благородство, и сильный характер. Будучи служащим правительственного учреждения, он был одним из тех мучеников пера, для кого литература – одновременно источник и неземного наслаждения, и невыносимого горя. Им недостаточно просто любить ее – нет, они должны непременно сами поучаствовать в ее создании, но, как правило, у них мало способностей к сочинительству. Они вечно недовольны тем, что выходит из-под их пера. Более того, сила их чувств такова, что они редко встречают у других понимание и, поскольку утонченное восприятие сделало их весьма обидчивыми, постоянно страдают от невнимания как к собственной персоне, так и к объектам своего поклонения. Но Родни никогда не мог устоять перед искушением проверить симпатии любого, кто был к нему благожелательно настроен, а похвала Денема задела в нем тайную, но очень чувствительную струнку тщеславия.
– Помните эпизод прямо перед смертью Герцогини? [16] – продолжал он, еще ближе придвигаясь к Денему и складывая локоть и колено в почти невозможную треугольную комбинацию. В это время Кэтрин, которую эти его маневры лишили возможности общаться с остальными, встала и уселась на подоконник. К ней тотчас же присоединилась и Мэри Датчет, таким образом девушки могли следить за тем, что происходит в комнате. Денем, глядя на них, сделал жест, как будто вырывает пучки травы прямо из ковра, показывая, как он раздосадован. Но, поскольку происходящее укладывалось в его концепцию, что все человеческие желания тщетны, предпочел сосредоточиться на литературе, мудро решив извлечь посильную пользу хотя бы из того, что имеет.
Кэтрин была приятно оживлена открывшимися перед ней новыми возможностями. С некоторыми из присутствующих она была шапочно знакома, и в любой момент кто-нибудь из них мог встать с пола, подойти и заговорить с ней; с другой стороны, она могла сама выбрать собеседника или же вклиниться в рассуждения Родни, за которыми следила вполуха. Было немного неловко оттого, что Мэри сидит так близко, но в то же время обе они женщины, а значит, не обязаны поддерживать беседу. Однако Мэри, видевшей в Кэтрин «личность», так хотелось поговорить с ней, что через несколько минут она не удержалась.
– Как стадо овец, правда? – заметила она, имея в виду шум, который создавали все эти лежащие и сидящие людские тела.
Кэтрин с улыбкой обернулась к ней:
– Интересно, из-за чего все так расшумелись? – спросила она.
– Из-за елизаветинцев, полагаю.
– Нет, не думаю, что это имеет отношение к елизаветинцам. Вот! Слышите? Они упоминают какой-то «билль о страховании» [17] .
– Удивительно, почему мужчины всегда говорят о политике? – задумчиво произнесла Мэри. – Хотя, будь у нас право голоса, наверное, мы бы тоже о ней говорили.
– Непременно. А вы занимаетесь тем, что помогаете нам получить это право, не так ли?
– Да, – ответила Мэри серьезно. – С десяти до шести каждый Божий день только этим и занимаюсь.
Кэтрин посмотрела на Ральфа Денема, который теперь вместе с Родни продирался сквозь метафизику метафоры, и вспомнила их воскресный разговор. Ей показалось, что этот молодой человек имеет какое-то отношение к Мэри.
– Наверно, вы из тех, кто считает, что мы все должны иметь профессию, – начала она издалека, словно нащупывая путь среди фантомов неведомого мира.
– Вовсе нет, – отмахнулась Мэри.
– Ну а я бы хотела, – продолжала Кэтрин и тихо вздохнула. – Тогда в любой момент можно сказать, что ты что-то делаешь, иначе среди такого сборища чувствуешь себя не в своей тарелке.
– Почему именно среди сборища? – спросила Мэри, посерьезнев, и подвинулась чуть ближе к Кэтрин.
– Разве вы не видите, как много у них тем для разговоров! Им интересно все. А я хотела бы их сразить… То есть, – поправилась она, – я хотела бы показать, на что способна, а это трудно, если не имеешь профессии.
Мэри улыбнулась, подумав, что вообще-то сразить человека наповал для мисс Хилбери не составит большого труда. Они были едва знакомы, и то, что Кэтрин так доверительно рассказывает о себе, казалось знаменательным. Обе притихли, словно обдумывая, стоит ли продолжать. Прощупывали почву.
– Я мечтаю попирать их распростертые тела! – с вызовом заявила Кэтрин минуту спустя и прыснула, как будто ее рассмешил ход мысли, приведшей к такому заключению.
– Вовсе не обязательно попирать тела лишь потому, что работаешь в конторе, – заметила Мэри.
– Ну да, – ответила Кэтрин.
Разговор пресекся, и Мэри заметила, что Кэтрин с унылым видом смотрит куда-то вдаль, поджав губы, – желание поговорить о себе или завязать дружбу, вероятно, прошло. Мэри поразила эта ее особенность быстро отгораживаться и замыкаться в себе. Такая черта свидетельствовала об одиночестве и эгоцентризме. Кэтрин по-прежнему молчала, и Мэри забеспокоилась.
