— Новый пункт, на котором настаивает мистер Аюб, заключается в том, чтобы вы… — Он на мгновение замешкался, тщательно обдумывая, как продолжить. — Ну, как вы знаете, он заявил, что вы должны жениться до сорока лет.
Я смотрю на него в недоумении.
Это условие было четко сформулировано моим дядей много лет назад.
Однако сейчас, когда до достижения этого проблематичного рубежа осталось шесть лет, я не могу понять, почему Харлоу заговорил об этом именно сейчас.
Его несвоевременное напоминание только усиливает пульсацию в моих висках.
Харлоу присаживается на свое место, смотря куда угодно, только не на меня.
— Мистер Аюб внес некоторые изменения. Вы должны жениться до открытия нового отеля, чтобы получить право на управление бизнесом.
Я недоверчиво уставился на него.
— Что вы имеете в виду?
Он тяжело сглотнул.
— Чтобы стать владельцем отеля после смерти дяди, вы должны жениться раньше, чем предполагалось.
Мои эмоции закипают, и я чувствую, как внутри меня нарастает гнев.
Как будто весь мир сговорился против меня, а я не могу передохнуть.
Чтобы занять руки, я сжимаю их в кулаки и смотрю куда угодно, только не на Харлоу.
Почувствовав мое волнение, он бросается собирать свои вещи и оставляет мне новое завещание.
— Я оставлю вам копию, чтобы вы с ней ознакомились.
Глубоко вздохнув, я пытаюсь успокоиться, хотя не могу отделаться от мысли: Что, черт возьми, мне делать?
Я ослабляю галстук. Все это испытание сделало невозможным любую попытку полноценно вздохнуть. Идея найти женщину, на которой можно жениться в течение шести месяцев, просто смехотворна.
Даже если бы я был готов, как могла бы любая разумная женщина согласиться выйти за меня спонтанно, без любви или эмоциональной связи.
Это просто шутка.
Я выпустил горький смешок. Это будет настоящий шторм.
Помните холмы? Они только что превратились в гору.
С тех пор как я узнал о диагнозе моего дяди, я постоянно чувствую этот узел в животе, и он удваивается в размерах каждый раз, когда я приезжаю к нему в отель.
Отель Ayoub d'Or был делом всей его жизни. Ну, не считая воспитание нас с братом.
Он взял нас к себе после смерти родителей и начал потихоньку готовить к тому, чтобы мы стали его приемниками, когда он решит уйти на пенсию.
Лиам никогда не проявлял особого интереса к бизнесу, поэтому его роль заключается в контроле за нашими международными отелями.
Но, судя по тому, что я вижу — он предпочитает путешествовать и развлекаться, что я считаю неприемлемым, особенно учитывая болезнь нашего дяди.
Мы не разговаривали уже три месяца, и это его вина — я намерен выполнить свои обязанности перед дядей.
Именно поэтому я направляюсь в его офис.
Как бы мне не было неприятно это признавать, я хочу найти другой способ сделать это.
Тот, который не включает в себя женитьбу.
Дверь в его кабинет открыта, но я все равно стучу.
— Привет, Ammo, мы можем поговорить? — Спрашиваю я, подходя к дяде.
Я никогда не называл его по имени.
Он ливанец, а в Ливане считается неуважением называть старших по имени, и, поскольку меня воспитали в духе ливанской морали, я зову его дядя Ammo.
Он медленно поворачивает голову в мою сторону и встает, приветствуя меня своей блестящей улыбкой, отчего узел в моем животе увеличивается втрое.
С тех пор как он узнал о своем диагнозе, он работает больше, чем когда-либо, пытаясь погрузиться в работу несмотря на то, что она явно отнимает у него силы, как душевные, так и физические.
Даже с учетом того, что я вижу его лицо насквозь — усталость проступает в каждой его морщине, но я не решаюсь сказать ему, чтобы он сбавил обороты.
В последний раз, когда я затронул эту тему, он разозлился и из-за сильного гнева был прикован к постели на два дня.
Когда врачи заговорили о химиотерапии, он решительно отказался от нее.
Несмотря на то, что они предлагали тонкую нить надежды, небольшой шанс на выживание, он отверг его.
Его позиция в отношении лечения отражала гордое неповиновение — непоколебимый отказ подчиниться лечению, которое могло бы продлить его пребывание с нами.
Это решение отличалось упрямством, которое одновременно разочаровывало и причиняло боль всем окружающим, хоть и причина отказа от химиотерапии крылась в его желании не ослабеть в последние месяцы жизни.
Он не хотел жертвовать тем подобием силы и контроля, за которые цеплялся, даже если это означало потенциальное продление его жизни.
Несмотря на то, что это разбивает мое сердце на кусочки, я поступаю осторожно, всегда уважая его выбор.
— Привет, сынок.
Он жестом показывает на стул перед своим столом, указывая, что мне следует присесть.
Не говоря ни слова, я подчиняюсь, немного нервничая, когда устраиваюсь в кресле.
Его кабинет выглядит так же, как и всегда, — аккуратный и безупречно организованный, со стопками папок и бумаг на полках.