Как бы мне не было неприятно это признавать, я хочу найти другой способ сделать это.
Тот, который не включает в себя женитьбу.
Дверь в его кабинет открыта, но я все равно стучу.
— Привет, Ammo, мы можем поговорить? — Спрашиваю я, подходя к дяде.
Я никогда не называл его по имени.
Он ливанец, а в Ливане считается неуважением называть старших по имени, и, поскольку меня воспитали в духе ливанской морали, я зову его дядя Ammo.
Он медленно поворачивает голову в мою сторону и встает, приветствуя меня своей блестящей улыбкой, отчего узел в моем животе увеличивается втрое.
С тех пор как он узнал о своем диагнозе, он работает больше, чем когда-либо, пытаясь погрузиться в работу несмотря на то, что она явно отнимает у него силы, как душевные, так и физические.
Даже с учетом того, что я вижу его лицо насквозь — усталость проступает в каждой его морщине, но я не решаюсь сказать ему, чтобы он сбавил обороты.
В последний раз, когда я затронул эту тему, он разозлился и из-за сильного гнева был прикован к постели на два дня.
Когда врачи заговорили о химиотерапии, он решительно отказался от нее.
Несмотря на то, что они предлагали тонкую нить надежды, небольшой шанс на выживание, он отверг его.
Его позиция в отношении лечения отражала гордое неповиновение — непоколебимый отказ подчиниться лечению, которое могло бы продлить его пребывание с нами.
Это решение отличалось упрямством, которое одновременно разочаровывало и причиняло боль всем окружающим, хоть и причина отказа от химиотерапии крылась в его желании не ослабеть в последние месяцы жизни.
Он не хотел жертвовать тем подобием силы и контроля, за которые цеплялся, даже если это означало потенциальное продление его жизни.
Несмотря на то, что это разбивает мое сердце на кусочки, я поступаю осторожно, всегда уважая его выбор.
— Привет, сынок.
Он жестом показывает на стул перед своим столом, указывая, что мне следует присесть.
Не говоря ни слова, я подчиняюсь, немного нервничая, когда устраиваюсь в кресле.
Его кабинет выглядит так же, как и всегда, — аккуратный и безупречно организованный, со стопками папок и бумаг на полках.
На стенах висят наши с Лиамом фотографии за все эти годы.
Я не могу забыть воспоминания, связанные с этими фотографиями, — наш смех, приключения и времена, когда все казалось идеальным.
Но наряду с этими теплыми воспоминаниями меня не покидает чувство пустоты и грусти, от которого в груди завязывается тяжелый узел.
Он откидывается на спинку стула, наклоняется вперед и сжимает пальцы перед лицом, глядя на меня с терпеливым выражением.
— Харлоу приходил сегодня утром и…
Я осекаюсь, и его улыбка мгновенно исчезает.
— Ты пришел спросить меня о завещании.
Его голос низкий и размеренный.
Я не могу связывать себя узами брака, но не могу и разочаровать его.
— Я пока не хочу жениться.
— Почему?
Выражение лица моего дяди остается нейтральным.
— Ты не можешь быть серьезным. — Я насмехаюсь. — Во-первых, я не знаю никого, кто хотел бы выйти за меня или я за них, а во-вторых, я не женюсь только ради этого.
Он хихикает.
— Enta zaki ya Лукас, и очень красивый парень, ты легко найдешь себе хорошую жену. А если нет, я тебе помогу.
Я недоверчиво смотрю на него.
Неважно, что я умный.
Я думал, что «попросить» жениться — это одно, а вот чтобы он это устроил — совсем другое.
Увидев мое выражение лица, он начинает смеяться, но это быстро переходит в хриплый приступ кашля, и его лицо слегка краснеет, пока он борется.
Когда я встаю, чтобы помочь, он поднимает руку, показывая, чтобы я остановился.
