— Уэст!
Кришна начинает смеяться.
Бриджит закрывает лицо руками и зарывается головой в диванную подушку. Кажется, она говорит что-то о Сумеречной искорке, но ее трудно расслышать, когда ее рот прижат к коже.
— Чувак, — говорит Кришна. — Это было эпично.
— Верно. — Уэст улыбается так, как может улыбаться только парень, 70 процентов эго, 30 процентов размахивающего членом. — Я должен получить медаль.
— Ребята, вам нужна линейка? — спрашиваю я. — Ну, для измерения пенисов?
Кришна издает пренебрежительный звук.
— Он бы победил.
Из глубины диванных подушек Бриджит издает звук, похожий на крик, скрещенный с писком.
— Хочешь мороженого? — спрашиваю я. Потому что это все, что я могу предложить. У меня нет одной из тех лазерных пушек, которые могут стереть воспоминания одним ярким белым импульсом света.
— Да, — говорит она. — Но только если у тебя есть крендельки с арахисовым маслом посередине и шоколадом снаружи.
— Чабби Хабби.
— Да. Или, наверное, я бы взяла мятную шоколадную стружку. Но не ту ужасную гадость, которую ты ела раньше с фруктами, потому что ты знаешь, как я отношусь к фруктам в моем мороженом.
— Почему бы тебе не пойти со мной и не посмотреть?
Она встает. Я ожидаю, что она перелезет через Кришну, чья нога частично загораживает путь между кофейным столиком и кухней, но вместо этого она идет длинным путем и не смотрит на него.
— Сумеречная искорка, да? — говорит Уэст Кришне: — Это то, из-за чего вы двое такие горячие и обеспокоенные?
— Нет, это та фотография, которую прислала мне твоя мама в трусиках.
— Ах, да? Это было так же хорошо, как видео, которое я получил от твоей бабушки на прошлой неделе?
— Чувак. Оставь мою бабушку.
— То же самое сказала твоя сестра, когда пришла ее очередь.
— О Боже, — выдыхает Бриджит. — Сделай так, чтобы это прекратилось.
Моя голова уже в морозилке. Я достаю ее, чтобы крикнуть:
— Успокойтесь, ребята!
Я стараюсь говорить раздраженно, но это трудно сделать, когда ты улыбаешься так сильно, что у тебя болят щеки.
***
Неделя после секса дня фотографий — это безумие.
Приближаются весенние каникулы. У нас с Уэстом есть промежуточные семестровые работы и проекты. Я терплю еще одну встречу со студенческим отделом, потому что мой отец решил, что хочет быть частью всего, но как только он приходит на встречу, он не говорит ни слова. Это странное повторение первой встречи, но с большим количеством людей в комнате.
Идиотские электронные письма продолжают наводнять мой почтовый ящик. Наверное, они нашли мой номер телефона, потому что теперь я получаю все эти голосовые сообщения и разглагольствования, безумные угрозы. Я должна проверять все свои звонки, удалять три четверти своих сообщений. Я решаю приостановить свою учетную запись Facebook и вообще закрыть Twitter.
Все это тоже должно быть задокументировано. Все должно быть отслежено. Но я уже устала от этого. Как бы мне хотелось просто выключить телефон, компьютер и не обращать внимания на всю эту реку мусора, в которую превратилась моя жизнь.
И, как будто этого недостаточно, Уэст не может дозвониться до своей мамы. Фрэнки уже несколько дней не присылает ему никаких сообщений. Он беспокоится.
А я ничего не могу сделать.
Я подавлена, устала от ненависти, измучена такой тяжелой работой.
Он тоже ничего не может сделать.
Мы держимся вместе, как приклеенные друг к другу.
Мы уже в пекарне, когда наконец звонит его телефон. Я смешиваю укроп, а он разрезает мешок муки, чтобы высыпать его содержимое. Поскольку я стою ближе к его телефону, я смотрю на экран.
— Это Бо.
Он роняет мешок на пол. Я встречаю его на полпути с телефоном. Знаю, он надеялся, что Бо, его мама, хоть кто-нибудь позвонит ему.
— Привет. В чем дело?
Я поворачиваюсь спиной, чтобы отрегулировать громкость музыки, и десяти секунд, необходимых для этой работы, вполне достаточно, чтобы краска сошла с лица Уэста.
— Как давно это было?
Он расхаживает вдоль стола, прислушиваясь.
— Ты пытался отговорить ее? Или… Нет, я знаю... Нет. Ладно. А как насчет Фрэнки, она...
Его плечи опускаются.
Его пальцы, сжимающие телефон, побелели.
— Хорошо. Спасибо. С твоей стороны было достойно позвонить мне. Я буду… Дальше я сам разберусь.
Когда он вешает трубку, он просто стоит там.
Он стоит так долго, что я боюсь к нему прикоснуться.
— Уэст?
— Она вернулась обратно к нему, — говорит он.
— Твоему отцу?
