Это просто лицо. Лицо Уэста.
Его дыхание — просто дыхание, пахнущее алкоголем.
Он мужчина, стоящий передо мной. Это не та проблема, которую я должна решить. Не обязательство, не потребность, не любовь. Может быть, даже не дружба.
Я почти могу заставить себя поверить в это.
— Чего ты хочешь? — спрашиваю я.
Он открывает рот. Его глаза сужаются. Он кладет руку на затылок, опускает голову, выдыхает.
— Ага, — говорю я, потому что сейчас это легко понять. Я не уверена, то ли это ложная мудрость всех этих «минетов» и пива, то ли потому, что я была так зла, но я чувствую, что все притворство было сорвано, вся уютная ложь, за которой я пряталась, сгорела на танцполе. Я чувствую себя мудрой, и есть вещи, которые я знаю, чего раньше не знала.
Вот правда: Уэст не знает, чего он хочет.
— В этом вся твоя проблема, не так ли?
В прошлом месяце он произнес эту речь в моей комнате и сказал мне:
«— Я хотел тебя с той минуты, как увидел. Я хочу тебя прямо сейчас, а ты едва можешь меня выносить. Я едва выношу себя сам, так что не понимаю, почему ты терпишь мое дерьмо, но даже сейчас, когда я ненавижу себя, а ты злишься на меня, я все еще хочу повалить тебя на кровать, снять с тебя рубашку и войти в тебя. Проникнуть в тебя глубоко, а потом еще глубже, пока я не окажусь так глубоко, что уже не буду знать, кто я, а кто ты». — Он сказал это, но еще не решил, что делать. Он боится. Он все еще рисует вокруг нас карандашные линии.
Я могла бы сказать ему, что уже слишком поздно. Уже давно было слишком поздно, может быть, с самого начала.
Вместо этого я говорю ему:
— Мне надоело ждать, пока ты во всем разберешься.
Он поднимает глаза. Они были наполнены чем-то, каким-то протестом, какой-то мольбой.
— Мне надоело, что ты ведешь себя так, будто я просто собираюсь стать тем, кем ты хочешь меня видеть. Может быть, так оно и было до сих пор. Наверное, я делала все, что ты говорил, следовала твоим правилам. Но я покончила с этим. Это не игра, и ты за нее не отвечаешь. И думаю...
— Кэр...
— Нет. Я говорю сейчас. Ты можешь подождать, черт возьми. Я была терпелива с тобой, но мое терпение лопнуло, Уэст. Ты не можешь ворваться в очередь на регби и поцеловать меня перед всеми, когда ты бросил меня, когда ты уже несколько месяцев отказываешься признать, что у нас есть что-то даже для наших друзей, а потом уйти, как будто ты сказал свое слово, и все. Ты не можешь поднять меня, перекинуть через плечо и затащить в свою комнату, как будто я не имею права голоса. И положить презерватив в карман, потому что... что? Если тебе захочется трахнуть меня позже? Мне подготовиться? Ты не должен этого делать. Ты хотел быть друзьями? Мы были друзьями. Ты хотел быть приятелями по траху, ты знаешь, я была готова к этому! Наверное, я бы слишком привязалась, разбила себе сердце, если быть честной, но что с того? Я была бы не первой девушкой в истории мира, которая позволила бы этому случиться с ней. Но ты тот, кто сказал дать тебе знать, когда я буду готова встречаться с другими парнями, и ты тот, кто бросил меня после каникул, как будто все, что мы говорили или делали по телефону, не имело значения, так что не притворяйся, что ты вообще имеешь право изображать из себя ревнивого парня, когда ты не мой гребаный парень.
Теперь я тыкаю его в грудь, и, возможно, плачу, но мы не будем рассматривать это слишком внимательно, потому что мне нужно это сделать. Это такое облегчение — выплеснуть все наружу, обвинить его, наброситься на него с этими словами, которые я слишком долго держала в себе.
— Мне очень жаль, — говорит он.
— Ты должен сожалеть. Ты вел себя со мной как придурок, и я просто принимала это. Я позволяла тебе. Но больше не позволю. Если хочешь быть со мной, решайся.
Он обхватывает мое лицо ладонями. Я ничего не слышу из-за шума крови в ушах, бешено колотящегося сердца и ярости. Не знаю, что со мной не так. Я сказала свое слово и должна уйти, но он поймал меня в ловушку, не сводя с меня глаз, и я не хочу быть где-то еще.
Все, что я сказала, правда, но я все еще хочу быть здесь.
— Ты трус. — Мой голос хриплый. Низкий. В шоке, потому что я только сейчас это поняла.
— Знаю.
— Лжец.
— Знаю.
— Ты играешь со мной.
Он качает головой.
— Нет. Я не... не хотел этого делать. Я просто не могу.
— Что не можешь?
Еще один толчок, и наши носы сталкиваются и скользят друг мимо друга. Он не целует меня. Он прижимается ко мне и трется своей щекой о мою. Царапает щетиной мой подбородок. «Ты мне нужна». Вот что он пытается мне сказать. «Я хочу тебя».
Он мне тоже нужен. И я тоже его хочу. Но с его стороны нечестно давать мне это и ничего больше. Этого недостаточно.
— Не могу, — повторяет он.
— Я даже не понимаю, о чем ты говоришь. — Я больше не звучу так резко. У меня нежный голос. Я чувствую себя нежной, потому что, Боже, я забочусь о нем, хотя это неправильно и глупо. Ему больно, и мне не все равно. — Не могу понять, потому что ты мне ничего не рассказываешь.
— Знаю. Мне очень жаль.
Теперь я отталкиваю его руки и хватаю его за голову, как он схватил мою. Я хочу, чтобы он меня увидел. Хочу, чтобы он услышал, понял. Я погружаю пальцы в его волосы, удерживаю его, заставляя выслушать меня.
— Ты мог бы мне рассказать, — говорю я. — Нет ничего такого, чего бы ты не мог мне рассказать. Боже, что угодно — ты же знаешь, что я на твоей стороне. И если бы ты просто рассказал мне... — я замолкаю, думая, на что это было бы похоже.
Я должна молчать, но во мне слишком много алкоголя, слишком много открытости, чтобы не сказать всего этого.
Я смотрю ему в глаза.
