Но сейчас, потому что я хочу этого, а она смотрит на мои губы, я целую ее в шею. Нащупываю ее пульс, останавливаюсь, облизываю его, представляя прилив крови и жара к ее горлу. Лелею себя надеждой, что ее сердце бьется быстрее из-за меня.
Я все время думаю, что она остановит меня, но она этого не делает, поэтому я целую ее под подбородком, за ухом. Я целую ее веки, нос, скулы, подбородок. Кладу руку на основание ее позвоночника, прижимаюсь, чтобы она приподняла бедра, и опускаю ее на кровать.
Я целую ее в губы.
Она на вкус как все, чего я так жаждал.
Я продолжаю целовать ее, и она продолжает мне это позволять. Ее руки обвиваются вокруг моей спины и скользят вниз по позвоночнику. Я нависаю над ней, бедра сосредоточены над ее бедрами, твердое напротив мягкого. Я не планировал этого, но ее губы формируют приветствие, которого я ждал всю свою жизнь, ее руки — якорь, в котором я нуждаюсь, ее тело — мой дом.
Мы вместе, Кэролайн и я. Даже если я делаю это неправильно, совершенно чертовски неправильно, это не имеет значения.
Мы правильны.
— Скажи мне, что ты хочешь, чтобы я сказал.
Должно же что-то быть. Я не могу просто поцеловать ее. Ничто в моей жизни не бывает таким простым.
Она отталкивает меня и садится. Я следую за ней, думая, что она сейчас начнет предъявлять требования. Настаивать на ответах на все вопросы минутной давности, которые… ладно, некоторые из них не очень хороши. В частности, ответ на первый вопрос может означать, что она никогда больше не захочет меня целовать, и разве это не значит, что я должен ей что-то сказать?
Так ли это? Я не уверен.
Кэролайн хватает подол футболки, стягивает ее через голову и бросает на пол.
На ней нет лифчика.
Черт, это нечестно.
У меня уже есть проблемы с этикой этой ситуации. Я не могу думать о правильном и неправильном, пока сиськи Кэролайн выставлены напоказ, ее соски сморщены в прохладном воздухе, а руки распахнуты в приглашении.
— Я должен… Мы должны. Ты же знаешь. Говорить. Если ты захочешь?
— Я не против. Но на тебе слишком много одежды.
Она расстегивает мою рубашку, начиная снизу, в то время как я держусь за ее талию и таращусь на нее, как будто никогда раньше не видел голую женщину. Просто в Кэролайн есть что-то другое. Так было всегда.
Она убирает пальцы с моих пуговиц и щелкает ими прямо у меня перед глазами.
— Здесь, наверху.
Я моргаю и качаю головой, разрушая чары.
— Извини.
— А я-то думала, ты скучаешь по мне.
Я целую ее в лоб.
— Так и есть.
Она расстегивает последнюю пуговицу и говорит:
— Снимай.
— Ты уверена?
Она встает на колени, так что становится выше меня. Кладет руки мне на плечи и смотрит прямо в глаза.
— Все, что мне нужно было услышать, это то, что ты мне расскажешь. Что ты мне доверяешь.
— Я всегда тебе доверял.
— Нет. Ты не можешь держать все при себе и при этом называть это доверием. Снимай рубашку.
Я пожимаю плечами, снимая ее, но не уверен по поводу футболки. Я отработал длинную смену, и мне приходилось торопиться.
— От меня воняет.
Она поднимает глаза к потолку и хватает меня за подол, так что я поднимаю руки над головой и позволяю ей стянуть с меня футболку. Когда я открываю глаза, ее сиськи оказывается перед моим лицом, и я не вижу, чтобы у меня был выбор. Я должен прикоснуться к ним.
Боже, они такие чертовски мягкие.
Я держу их, проверяя вес в руках. Я не забыл вкус, давление соска на мое небо. Когда она стонет, я опрокидываю ее и падаю на нее сверху, преследуя без всякого изящества, плана или сдержанности.
Сосать и лизать, держать и сжимать, тереться о ее бедро, между ног, о тазовую кость, как глупый ребенок.
Именно так я себя и чувствую. Молодой, глупый и удачливый.
Она так же нетерпелива, хватает меня руками за волосы, за задницу, за бедра, гладит по спине. И все же я делаю еще одну слабую попытку заговорить с ней.
