Дома уже десять. Она уже давно должна была уснуть. Ей всего девять.
Почему не мама?
Ее нет дома.
Этого я и боялся.
Какую песню ты хочешь?
Первая звезда.
И я набираю первый куплет песни «Помечтай обо мне», строчка за строчкой. Она присылает мне смайлик.
Спи, Фрэн.
Я пытаюсь быть хорошей. Всегда.
Люблю тебя.
Спокойной ночи, Уэст.
Спокойной, Орешек.
Когда я кладу телефон обратно в карман, он кажется тяжелее.
Мне не нравится, что Фрэнки пишет мне после десяти часов.
Мне не нравится, что мамы нет дома или что сегодня утром она написала мне письмо с просьбой о пятистах долларах, но не сказала для чего. Я пытался позвонить Бо, маминому парню, с которым они живут, но он не взял трубку и до сих пор не перезвонил.
Находясь за несколько тысяч миль от них, я могу знать только то, что они мне говорят, а мама говорит мне только то, что, по ее мнению, я захочу услышать. Я должен верить, что у них все будет хорошо без меня.
Когда у тебя есть моя жизнь, вера в дефиците.
И, черт возьми, мне не нравится знать, что Кэролайн там, в темноте, одна, не спит, когда ей нужен отдых.
Мне надоело постоянно беспокоиться о ней.
Это самое худшее в Кэролайн — бесконечно ноющее беспокойство о ней. Было достаточно плохо в прошлом году, когда я встретил ее, влюбился в нее и поклялся себе, что больше никогда не прикоснусь к ней и все это в один день.
Было достаточно плохо, когда она начала сниться мне, когда я просыпался с твердым членом и дрочил на простынях, думая о ее рте на мне, о ее ногах, обхвативших мою талию, о том, как может выглядеть ее лицо, когда она кончит.
Достаточно плохо, но хорошо. Неважно. Я могу игнорировать такое дерьмо вечно. Я могу дрочить миллион раз, думая о Кэролайн и мне все равно не нужно будет с ней разговаривать.
Проблема с Кэролайн не в том, что я хочу ее. Проблема в том, что я хочу помочь ей, хочу узнать ее, хочу исправить ее, а я не могу этого сделать. Я не могу увлечься ею, иначе она отвлечет меня, и я все испорчу.
У меня слишком многое поставлено на карту, чтобы позволить себе зациклиться на какой-то невозможной девушке.
Я не пойду туда.
Я снова смотрю на часы.
Кришна просовывает голову в большой промышленный холодильник.
— У тебя тут есть тесто для печенья?
— Нет. Тебе пора уходить. Мне скоро надо начинать печь.
Он качает головой и окидывает меня оценивающим взглядом. На одной щеке у него полоска мокрой грязи, а в волосах — капелька муки.
— Ты пытаешься заставить меня уйти, потому что собираешься пойти поговорить с ней, да?
К черту, так и есть.
Да, потому что я больше не могу этого не делать. Я не выхожу поговорить с ней уже несколько недель.
— Я принесу тебе завтрак позже, — говорю я ему. — Что ты хочешь, лимонный кекс с маком?
— Принеси мне один из тех, что с шоколадной крошкой.
— Ты можешь забрать все эти чертовы кексы с шоколадной крошкой. Просто убирайся отсюда, — я толкаю его к задней двери, в переулок.
— Не хочу вставать между тобой и твоей подругой.
— Ты знаешь, что я заставляю тебя уйти, потому что ты говоришь такие вещи, как «подруга», да?
— Нет, это потому, что у тебя серьезные проблемы с личной жизнью. Ты можешь быть серийным убийцей, и никто об этом не узнает. Или, например, тайным стриптизером.
— Как будто у меня есть время на другую работу.
— Это правда. Тебе придется перестать спать. Но это может стоить того, чтобы цыпочки пихали тебе деньги в трусы.
— Они делают это в любом случае, когда я иду танцевать.
— Да ну? — лицо Кришны загорелось. — У тебя есть танцевальные приемы?
Я не танцую. Если мне нужно напиться, я делаю это в баре в городе, где нет танцпола.
Если мне нужно переспать, я нахожу кого-нибудь, кто не учится в колледже, веду ее домой, делаю ее счастливой и ухожу. Городские женщины ничего от меня не ждут.
— Нет, — говорю я. — Мне не нужны приемы. У меня узкие штаны и слоновий член.
Кришна смеется.
— Ты ведь не за рулем, да?
— Я пошел пешком. Могу постучать в ее окно, если хочешь. Послать ее в твою сторону.
— Спасибо, но нет, — я поворачиваю его в другую сторону, указывая на квартиру. Это всего два квартала, и я никогда не слышал, чтобы кого-то ограбили в Патнеме.
