Было чертовски приятно прижать ее спиной к стеллажам, почувствовать ее запах, прижать ногу между ее ног, ощутить ее вкус на языке.
— Это то, что говорит мой отец, — говорит она мне. — Быть вежливым — это форма социальной смазки.
— Я полагал, что это выпивка.
— Что именно?
— Я думал, что выпивка — это для социальной смазки.
Она слегка улыбается.
— И это тоже.
— Не уверен, что нам с тобой нужна смазка.
Это вызывает обиженный взгляд Кэролайн. Эти большие карие глаза сузились до щелок.
Хотел бы я посмотреть, как она будет смотреть на меня, когда я проведу языком между ее ног.
И это совсем не то, о чем я должен думать.
Но невозможно перестать думать о трении и смазке, о языках, пальцах и ртах, когда она так краснеет. Когда я знаю, что возбуждаю ее. Однажды она так покраснела, когда я вернулся в свою комнату из душа в полотенце. Она смотрела и смотрела на меня с покрасневшей шеей и огромными глазами.
У меня стояк был неделю.
— Почему ты пришла сегодня вечером?
— Ты меня попросил зайти.
— До этого. Почему ты постоянно ездишь сюда, паркуешься у входа? Что тебе нужно?
Я бросаю последний кусок теста на стол, и он скользит по мучной поверхности, останавливаясь прямо перед ней.
— Я ничего не хочу.
— Я тебе не верю.
Она смотрит на меня, ноздри раздуваются, подбородок поднят. Начинает злиться, что я давлю.
Хорошо. Пусть злится. Когда она злится, она говорит.
— Как дела, Кэролайн?
На этот раз я нажимаю словами так, как я могу нажать на тесто для хлеба, сильно надавливая ладонью. Я хочу получить настоящий ответ, потому что сейчас середина ночи и мы можем лгать друг другу днем, в кампусе, в библиотеке.
Мы уже делаем это. Каждый раз, когда я прохожу мимо нее в коридоре, не хватаю ее и не прижимаю к стене, не целую до одури — каждый раз это ложь.
Я устал от этого. Я согласился на эту работу, ожидая, что меня оставят в покое, что я буду работать, когда все вокруг будут спать, что мне не придется быть вежливым или говорить слова, которые я не имею в виду, вести себя так, будто я тот, кем я не являюсь. Мне нужно, чтобы работа давала мне это, потому что иначе я этого не получу и это все портит, когда появляется Кришна, и нам приходится обходить стороной тот факт, что он слишком много пьет и ненавидит себя. Это херня, когда Кэролайн сидит снаружи в своей машине и не заходит. И теперь, когда она вошла, меня задолбало, что она говорит мне, что с ней все в порядке.
— Все проходит, — говорит она.
— Да? Наслаждаешься осенней погодой? Занятия идут тебе на пользу?
Вместо этого она щиплет переносицу, высоко подняв нос, и закрывает глаза.
— Ты был прав. Это то, что ты хочешь, чтобы я сказала?
— Я хочу, чтобы ты сказала правду.
— Почему?
— Потому что я не думаю, что ты когда-нибудь скажешь кому-нибудь правду. Ты просыпаешься в два часа ночи. Ты выглядишь как дерьмо. Ты измотана. Когда я приглашаю тебя сюда, когда я спрашиваю тебя, как дела, ты думаешь, я куплюсь на это, что у тебя все хорошо? Ты думаешь, я хочу, чтобы ты так сказала?
— Все так говорят.
— Да. Так и есть. И если ты собираешься встать с кровати, прийти сюда и поговорить со мной, то самое минимальное, что ты можешь сделать, это предположить, что я не все. Когда я спрашиваю тебя, я действительно хочу знать, как ты себя чувствуешь.
— А если мне не хочется тебе рассказывать?
— Тогда так и скажи. Не твое собачье дело, Уэст. Видишь, как это работает? Это просто.
На минуту она замолкает и у меня появляется шанс оценить, какой я мудак. Я не имею права так вести себя с ней. Не знаю, почему я всегда хочу быть таким — давить на нее, разбирать ее на части, выяснять, что под ней, но я хочу.
Вот в чем дело с Кэролайн. Я хочу раздеть ее догола, а потом продолжить. Я хочу узнать, что заставляет ее тикать. Даже не хочу — мне это нужно.
Мне что-то нужно от нее и это то, от чего я должен защищаться. Это самое опасное в ней. Потому что, если я буду нуждаться в ней, она причинит мне боль, отвлечет меня, может даже разломает на кусочки и перемолотит их под своим каблуком. Я видел, как это происходит с моей мамой.
И я не настолько тупой, чтобы думать, что любовь делает это с каждым. Бо, мамин парень сейчас, он любит ее, но он любит ее не так, как тайфун, как гребаное цунами, выбивающее ноги у него из-под ног. Я знаю, что в мире есть любовь легкая, медленная и стабильная.
Но это не то, что я чувствую рядом с Кэролайн.
Она может сильно ударить меня по заднице.
Это не то, ради чего я в Айове.
Она выдыхает, длинный поток воздуха.
— Хорошо, — говорит она. — Хорошо.
А потом, после очередной паузы произносит:
— Спроси меня еще раз.
— Как дела?
— Ужасно, — она смотрит на пол. — Каждый день, — шепчет она. — Каждый день — худший день в моей жизни.
Я посыпаю мукой стол перед собой, готовясь формировать буханки.