Он изобразил рукой жест «так себе».
— Та еще плакса. Плесни-ка мне виски, радость моя. Скотч. Односолодовый. С горой льда.
— Будет сделано, сэр, — говорит Мерседес, идет в дом и слышит, как он бросается на диван из ротанга и скулит: «Плак-плак у-у-у-у!»
Она слышит взрыв их хохота.
Пауло стоит под портиком на часах, молча наблюдает. Не упускает ни единой детали.
— Ты как? — говорит она.
— Ни минуты покоя, — отвечает он.
— Когда заканчивается твоя смена?
— Не раньше шести.
— О господи.
— Так мне за это и платят. Хотя его телохранитель тот еще бюрократ: отработал свои двенадцать часов и ни минутой больше.
Она сочувственно цокает.
— Перед тем как уйду, принесу тебе кофе.
— Спасибо, — отвечает он.
— Может, заодно и поесть?
— Не стоит, у тебя и без меня дел полно.
— Принесу тебе сэндвич, заверну в бумагу, чтобы ты мог съесть его, когда будет удобно.
Пауло широко улыбается. Ничто не расположит его к тебе так, как еда. * * *
Она идет на крышу снять белье. Поздним вечером это делать лучше всего — оно уже сухое, а ветер, несущий песок из Сахары, еще не поднялся. Как правило, ей нравится эта работа. Обычно это последнее, что нужно сделать. Наверху прохладно, с моря дует легкий бриз, голоса пассажиров яхт стихают до далекого бормотания.
Простыни высохли. Растянуты на крыше в пять рядов, по три в каждом, у первого из которых она ставит корзину для белья. Начинает снимать прищепки.
Кашель из-за парапета со стороны дороги.
Замерев на месте, Мерседес вглядывается во мрак. Там кто-то есть — свернулся калачиком, будто плод в материнской утробе.
— Кто тут? — зовет она.
Без ответа.
Положив прищепки, Мерседес ныряет под простыню и подходит ближе.
Это Кудряшка Джемма. Та, которая выглядит так, будто у нее только недавно выросла грудь. Обхватила ручками-палочками палочки-ножки и уперлась в колени подбородком. Похоже, даже не замечает, что рядом кто-то есть.
— Эй, Джемма! С тобой все хорошо?
Девушка медленно-медленно поднимает голову и смотрит на нее. Она плакала. Лицо посерело, макияж потек.
— Ты в порядке?
Она опять кашляет и говорит:
— Простите... У меня, похоже, приступ астмы.
В голове Мерседес проносятся мысли. Может, она что-нибудь приняла? Может, ей что-то дали? Вид у нее просто ужасный.
— Хотела подышать свежим воздухом, — говорит девушка, дыша со свистом, но при этом как-то умудряясь засмеяться, — а ингалятор оставила внизу. Иронично, не правда ли?
Мерседес подходит еще ближе и говорит:
— Я тебе его сейчас принесу.
Джемму до такой степени удивляет это проявление доброты, что душу Мерседес тут же заполняет печаль. Неужели к тебе никогда и никто не был добр? Бедный ребенок. Дело в этом? В твоей жизни было так мало любви, что ты посчитала это… такую жизнь… нормальной?
— Правда?
— Ну конечно же. Где ты его оставила?
— В сумочке, — отвечает она, — у бассейна. На голубом столике. Такая маленькая, в виде пирамидки… — она судорожно глотает воздух, — с пайетками.
— Хорошо, — говорит Мерседес, — жди здесь.
Как будто ей есть куда идти.
Из холла доносится глубокий утробный смех, больше похожий на рык, и игривый девичий вскрик. Она замирает наверху лестницы, размышляя о том, куда бы деться. Когда они направляются наверх со своей жертвой, им не нравится, если рядом болтаются слуги. Должно быть, видят свое отражение в их глазах, каким бы бесстрастным ни было их выражение.
— Однако ты гораздо тяжелее, чем кажешься! — восклицает мужчина.
Принц.
— Секундочку. Сейчас я тебя…
Снова вскрик. На этот раз настоящий. Грохот, глухой удар, женский стон. Мерседес выглядывает из-за перил. На мраморном полу лежит Ханна, над которой, сдавленно фыркая, стоит принц. Хихикает. Визгливый смех школьника. Мерседес принимает решение и спешит вниз.
Одновременно с ней в вестибюле появляется Пауло и тут же бросается к девушке.
— Упс! — произносит принц. — Переоценил собственные силы.
Ханне, похоже, не на шутку больно. Она сжимает руку, изо всех сил стараясь не плакать. Пауло опускается рядом с ней и просит ее показать. У него за плечами медицинская подготовка. Кто бы сомневался.
Девушка сердито взглядывает на принца, из ее глаз вот-вот брызнут слезы.
