— Нонсенс! — восклицает Татьяна. — Конечно, знает! — Потом делает два шага и дергает за рукав священника, который в этот момент пьет шампанское, закусывая канапе, и разговаривает с ухоженной дамой в черном, как самый обычный человек. — Monsinjor!

Ее наглость приводит Мерседес в восхищение. Со взрослыми Татьяна ведет себя так уверенно, будто она одного с ними возраста.

— Вы ведь знаете сеньору Делиа, не правда ли?

Святой отец поворачивается и смотрит на свою прихожанку. На самом деле он не отличает ее от любой другой дочери Евы. В конце концов, его паства — это весь остров, а Ларисса — только один из тысячи ртов, которые послушно открываются, чтобы причаститься из его исполненных величия рук. Но он растягивает губы в пасторской улыбке и приветствует ее.

— Ну конечно же! Как поживаете, sinjora?

— Вот и все, — говорит Татьяна и тащит Мерседес за собой.

У рожкового дерева расположился ряд низких сидений, а невысокая стена скрывает их головы до тех пор, пока она не выходит прямо к ним. Их десять, может, дюжина. Молодые люди. Ее ровесники, некоторые, может, чуть старше, одетые, как и она, в роскошные летние наряды. Лощеные, шикарные, пьют шампанское и хохочут над шутками, как на настоящей вечеринке. Тотчас узнав в них пассажиров яхт, она резко тормозит, но уже поздно: они заметили ее и повернулись посмотреть.

— Привет! — окликает ее красивый блондин лет двадцати.

Смокинг, без галстука, верхняя пуговица рубашки расстегнута.

— Ба, новое лицо! Кто ты?

Донателла чувствует, как ее лицо заливает краска, но не собирается выдавать охватившего ее смущения. Она мечтала о подобном приключении уже много лет. О чем-то совершенно ином. Поэтому она собирает в кулак всю свою решимость, уверенно улыбается и говорит:

— Я — Донателла Делиа.

С таким видом, будто это имя положено знать каждому.

Коридор упирается в глухую стену, но Татьяна, миновав последнюю дверь, все равно идет к ней. А когда до конца остается всего ничего, что-то пищит, и стена плавно отъезжает в сторону, а перед ними открывается темное просторное помещение. Татьяна с ухмылкой помахивает каким-то электронным устройством.

— Их всего три, — объясняет она. — У меня, у папы и у парня из охраны. Если мы все грохнемся на одном и том же самолете, эта комната будет стоять закрытой до тех пор, пока в нее, году этак в пятитысячном, не телепортируется какой-нибудь археолог.

Мерседес заглядывает внутрь. Может, ее опять планируют обмануть? Может, через мгновение снова запрут в темноте? Но Татьяна нажимает на своем приборчике еще одну кнопку, и включается свет. Комната так отличается от всего остального, виденного ею в доме, будто ее перенесли сюда из Нью-Йорка. Длинная и неожиданно узкая — царство вишневого шпона и кресел, обтянутых зеленой кожей. Одна стена состоит сплошь из телевизоров, в том числе и совсем огромного, такого же, как на яхте, который на целый метр выступает вперед среди окружающих его маленьких экранчиков, — диагональ под стать размеру мужественного офисного стола, расположенного напротив них. Поначалу Мерседес думает, что на столе стоит еще один экран, но в следующее мгновение понимает, что это.

— Это что, компьютер?

— Ага, — отвечает Татьяна.

Мерседес подходит ближе, чтобы на него посмотреть, и говорит:

— Я о них слышала.

Вид этой штуковины отнюдь не соответствует ее ожиданиям. Вереница коробочек из кремового пластика, неуклюжая клавиатура, больше похожая на детскую игрушку, и телевизор, который даже ей кажется безнадежно устаревшим.

— Это будущее, — говорит Татьяна. — Знаешь, уже работают над таким, который можно будет носить в портфеле. Папа собирается такой купить.

— Что это за место? — спрашивает Мерседес, оглядываясь и чувствуя себя в окружении всех этих технологий как на космическом корабле.

— Комната безопасности.

— Комната безопасности?

Татьяна закатывает глаза и говорит:

— На случай, если кто-то вторгнется в дом.

— Вторгнется?

— Ох, Мерседес, какая ты простушка. — Татьяна вновь закатывает глаза. — Именно здесь можно закрыться, если на дом нападут.

— Но кто?

— Грабители, — безучастно отвечает Татьяна. — Террористы. Политические активисты.

— Я... На Ла Кастеллане?

— Ох, Мерседес. Да где угодно. — Татьяна закрывает дверь нажатием кнопки. — Стальные стены в три дюйма толщиной, — хвастает она. — Двери тоже. А если нажать вот эту кнопочку, то силовики будут здесь буквально на несколько дней раньше, прежде чем злоумышленники смогут врезать проход и добраться до нас.

— Силовики? А герцог в курсе?

— А то! — смеется Татьяна. — У него самого есть такая же!

Комната безопасности. В средневековой крепости. Должно быть, это самое безопасное место на всем белом свете. В былые времена стоило маврам показаться на горизонте, как все население острова в ту же минуту бросалось в замок. «Интересно, когда герцоги начали отгораживаться от собственных подданных?» — проносится в голове Мерседес смутная мысль.

Она бездумно бродит по комнате, водя пальцами по гладкому дереву.

— А откуда ты узнаешь, кто там снаружи? — спрашивает она. — Кто тебе скажет, что там уже безопасно?

— А-а-а… — тянет Татьяна. — Я уж думала, ты никогда об этом не спросишь.

Потом склоняется над клавиатурой и с грохотом барабанит по клавишам, вызывая один за другим к жизни экраны. Восемь различных видов на «Каса Амарилья». Буйная вечеринка в самом разгаре, невероятная суета на кухне и в помещениях для прислуги, безлюдный двор с искрящимся фонтаном. Татьяна тычет пальцем в очередную кнопку, и на экранах появляются новые картинки: ее отец, беседует с герцогом и теребит мелочь в кармане брюк; Ларисса, в полном одиночестве прислонилась к стене и явно чувствует себя не в своей тарелке; Донателла, сидит на скамье со стайкой молодежи и смеется так, будто она одна из них. И сеньора Бочелли, жена нотариуса, в туалете запихивает серебряное блюдо вместе с куском мыла в свою необъятную сумку.

На столе в обеденном зале стоит архитектурный макет из бальзы и картона метра три в длину. Стулья, скорее троны из позолоты и плексигласа, отодвинуты к стенам. Вокруг макета, рассматривая его, топчется народ.

Кастеллану Серджио узнает не сразу. Но это действительно он, их город: вот берег гавани, сжатый с обеих сторон городскими кварталами. Вот отвесные скалы, грубо склеенные из папье-маше. А вот новая пристань для яхт с водой, поражающей своей искусственной голубизной, забитая длинными рядами совершенно одинаковых кораблей размером с его ресторан.

Он подходит ближе, чтобы рассмотреть все в подробностях. Вот церковь с куполом и колокольней выше зданий на площади вокруг нее, как и полагается храму. Но в районе рынка вместо обветшалых возведенных еще в XVI веке строений со стороны моря высятся многоквартирные дома в шесть этажей. Городская площадь забита крохотными пластмассовыми столиками, миниатюрными бумажными зонтиками и людьми не больше муравьев. А уличных продавцов, которые торгуют продукцией, выращенной на собственной земле, разложив ее на старых одеялах, расстеленных на мостовой, нет и в помине.

Территория вдоль новой дороги, по которой они ехали этим вечером, огорожена, разбита на участки и застроена такими же домами, как этот. К западу, в самом конце Виа дель Дука, стоит огромное одноэтажное здание — ресторан, все лето прямо на его глазах обретающий конкретные очертания. Виа де лас Сиренас прямо за ним продлили до самых скал, чуть ли не до старого римского кладбища, на котором живет мать Лариссы, и тоже застроили многоквартирными домами и огромным отелем, которому место в Париже, судя по виду.

— Oao! — вслух восклицает он.

— Вы так думаете?

Когда он поднимает глаза посмотреть на говорящего, по его коже бегут мурашки. К нему обратился сам герцог.

Серджио склоняется в поклоне. Прислуживать ему в ресторане — это одно, а когда он сам обращается к тебе — совсем другое.

— Второй этап, — говорит герцог.

Серджио на миг охватывает паника, и он смотрит на макет. Но нет — «Ре дель Пеше» с его навесом, скрупулезно воспроизведенным чьей-то неизвестной рукой, стоит на своем месте на берегу залива. И стоит ему убедиться, что жизнь в привычном для него виде включена в этот великий план, как паника тут же сменяется приливом воодушевления. «Боже мой! — думает он. — Вот они, новые возможности!» А вслух говорит: