— У меня нет слов.

С дальнего конца стола на него бросает завистливые взгляды начальник порта.

— Хочется думать, что когда слова найдутся, то хорошие, — со смехом говорит герцог. — Надеюсь, что вскоре для всех нас начнется новая эра процветания.

Слишком много имен, слишком много шампанского. Ей сложно все их запомнить — Хьюго-Света-Кристоф-Алекса-Кристина-Себастьян-Дмитрий-Серена-Каспар-Джамал-дорогуша-Гарри-Конрад — и соотнести с лицами, так как все девушки белокурые, кроме Светы, родившейся где-то к югу от экватора. Наконец Донателла сдается и называет каждого просто kara, и им это нравится. По мере того как бутылки пустеют, а по кругу идет косячок с травкой — первый, который она видит в жизни, не то что пробует, — она все больше обретает уверенность в себе, а тот факт, что все они хорошо знакомы друг с другом (школа, Англия, родители — давние партнеры по бизнесу или просто «крутимся в одних кругах»), с каждой минутой теряет свою значимость, и важным остается только охватившее ее веселье. Зажатая меж двух парней на кожаном диване, она слушает их шутки, отсылки и свойскую болтовню, не понимая ни единого слова.

Но ей наплевать. Добро пожаловать в новый мир, девочка моя. В мир потрясающий, необузданный, волнительный, огромный, не имеющий ничего общего с Кастелланой. У Донателлы такое ощущение, что для нее наконец началась настоящая жизнь.

Откуда-то доносится загадочная музыка, и ей требуется целая вечность, чтобы понять, что льется она из двух больших черных валунов по краям дивана и что на самом деле это колонки, и все смеются над ее изумлением. Кто-то говорит, что это очень мило. «Где ты бывала?» — спрашивает кто-то еще. «На Ла Кастеллане, — отвечает она. — Я прожила здесь всю свою жизнь». — «Островитянка! Как интересно!» — «А кто же твой отец, что вас пригласили на эту вечеринку?» — «Ресторатор», — с апломбом заявляет она. «Ах, ресторатор! Это же потрясающе!» — «Честно говоря, не очень, — отвечает она. — Скукотища». — «Ну ничего, — говорит на это Себастьян-Конрад-Джамал-дорогуша, — мы не дадим тебе заскучать». И делает громче музыку — американское диско, которое она видела только по телевизору Татьяны. Все вскакивают и идут танцевать. Чья-то рука проводит ей по бедру, но это простая неосторожность, solteronas не смотрят, а ей впервые в жизни по-настоящему весело.

Татьяна покатывается со смеху. Мерседес заламывает руки.

— О боже! Боже! — причитает она и мысленно благодарит святого Иакова, что это не кто-то из ее собственной семьи.

Попутно она думает о том, что у них видеокамеры в туалетных комнатах. Они реально снимают людей в туалетах. Но ужас перед затруднительным положением сеньоры Бочелли гонит из ее головы эти мысли.

— И что вы теперь будете делать? — спрашивает она. — Господи, что теперь?

По коже у нее бегут мурашки при мысли о предстоящей постыдной сцене: Миды обвиняют женщину в краже при всех гостях, констебль надевает на нее наручники. Мерседес закрывает лицо руками.

Татьяна щелкает пультом, и на экране появляется спальня. Наполеоновская кровать, по виду напоминающая сани, и тюлевые занавески, развевающиеся у окна на вечернем ветру. В проеме двери, рядом с кроватью, виднеется склонившийся перед зеркалом смутный силуэт сеньоры Бочелли, которая проверяет, не размазалась ли помада.

— Да ничего, — беспечно отвечает Татьяна, — по крайней мере пока. Но эта запись просто бесценна. Неужели ты не понимаешь, что теперь они у нас в руках? Если этот мелкий законник посмеет создать нам хоть какие-то проблемы — бац! И у него не останется другого выхода, кроме как поддержать любое наше решение! Жду не дождусь рассказать об этом папочке!

Она опять барабанит по клавиатуре и нажимает клавишу ввода. Один из аппаратов с тихим урчанием выплевывает видеокассету.

— Отлично, а теперь положим это вот сюда.

Она открывает в панели под экранами ящик. Там полно видеокассет. Он забит ими. Татьяна добавляет еще одну. Потом открывает другой ящик, достает чистую кассету и сует в прорезь аппарата, который заглатывает ее, словно живой.

Мерседес в панике. «А я что-то натворила? Этим летом? Если они снимают здесь, то снимали и на „Принцессе Татьяне“. А вещи, которые она мне дарила… Это тоже есть на записи? Все эти платья... В том смысле, что... они же были не только ее. Еще одежда ее матери для моих родных. На всех ли записях видно, что это она мне их дает? Что я не взяла их сама?»

— Ой, да расслабься ты, Мерседес! — говорит Татьяна. — Это же весело. Садись. Я тебе сейчас такое покажу...

Мерседес опасливо садится в кресло.

— Что же?

Серджио без ума от новой жизни и новых возможностей. Он подходит к другим гостям, раздает визитки, срочно заказанные на материке специально к этому вечеру. И он весьма доволен маленькой картинкой в правом верхнем углу карточки с изображением рыбки в переднике и с подносом.

— С этой картой, — говорит он, полнясь благодушием и шампанским, — вам будет десятипроцентная скидка. Подарок лично от меня!

Пассажиры яхт вежливо его благодарят и суют визитки в карманы своих сшитых на заказ костюмов.

Потом он пробивается обратно к герцогу, с трудом веря, что перед этим они так мило побеседовали, что герцог говорил с ним не как хозяин, а скорее как сосед. Но после еще пары бокалов шампанского это уже видится ему знамением Божьим. Так было суждено. Герцог желает всем им процветания. И, конечно же, хочет, чтобы он, Серджио, ему в этом помог.

— А это? — спрашивает невысокий араб, постоянно перекатывающий в зубах сигару, и тычет пальцем в ресторан на макете.

Герцог выдает тираду на английском. Серджио понимает только отдельные слова: морепродукты, высокотехнологичный, функциональный. Но, чувствуя, что ему представился шанс, он, пользуясь моментом, восклицает:

— Sinjor!

Герцог по другую сторону стола поднимает на него глаза.

— Простите меня за дерзость, — продолжает он, — но я вот уже двадцать лет управляю лучшим рестораном на острове.

— А что, тут больше одного? — шепчет кто-то из присутствующих, и по толпе прокатывается легкий смешок.

Герцог буравит его суровым долгим взглядом. «Я совершил страшную ошибку... — думает Серджио. — Он не любит, когда его перебивают». Но оплошность уже допущена, так что он стоит на своем.

— Вас я тоже угощал своими блюдами, не раз и не два, — напоминает он.

За спиной слышится шепотом spaghetti vongole и ответное хихиканье. Серджио требуется все его самообладание, чтобы не повернуться.

Он смотрит герцогу в глаза, сколько хватает сил, но, когда повисшая между ними тишина становится слишком тягостной, он все же опускает взгляд.

Татьяна с помощью пульта прокручивает изображения вечеринки на вспыхивающих один за другим экранах. Показывая того или иного гостя, она выкладывает о нем страшную правду:

— Так. Этот пару лет назад избавился от первой жены и с тех пор ищет по каталогам вторую.

— Каталогам?

Татьяна качает головой.

— Эскортниц.

— Кого?

— Девочек по вызову.

Мерседес растерянно пожимает плечами.

— Да господи, Мерси! Проститутки! Первая жена для проформы, вторая для секса, третья для статуса. Сама посмотри! Посмотри на них! В этом доме полно шлюх! Putas!

Мерседес еще никогда не слышала, чтобы кто-то так буквально употреблял эти слова. Все putas, которых наказывают solteronas, насколько ей известно, скорее могут называться так разве что метафорически. Она внимательно всматривается в экраны. Замечает, что пассажиры яхт — по крайней мере дамы — кучкуются вместе небольшими группками.

Татьяна показывает на стайку женщин, которые не так уж отличаются от матери Мерседес и ее подруг, но выглядят куда дороже. Явно чувствуя себя не в своей тарелке в пышных нарядах, они провожают взглядами расхаживающих по залу мужчин.

— Первые жены, — говорит она. — На них женились еще в молодости, или когда у мужчины еще не было денег, чтобы сделать более амбициозный выбор в плане внешности. Ничего плохого в них нет, конечно. Большинство из них — самые добрые женщины из всех, что у них еще будут в жизни. Но в реальном мире доброта не имеет значения.

Мерседес становится грустно от ее слов.

— Видишь этот взгляд? Этот затравленный вид? Это лицо женщины, которая точно знает, что вскоре ее обменяют на новую модель. Как правило, эти глупые сучки слишком благородны, чтобы побороться за достойную компенсацию.

Мерседес отвернулась от экранов и в изумлении смотрит на Татьяну. «Как ты стала настолько бесчувственной? И какой женой была твоя мать?»

В какой-то момент все слишком выдохлись, чтобы танцевать дальше, и они с хохотом плюхаются обратно на диваны. Света с Себастьяном теперь держатся за руки. Донателла слегка разочарована этим. Когда они танцевали и он касался ее бедер своими, она вроде как почувствовала, что между ними пробежала искра. Ну и ладно. Это ведь просто игра, правда? Флирт. В отличие от обитателей Кастелланы, они не воспринимают все всерьез. Боже милостивый, да если бы кто-нибудь увидел, как местные парень с девушкой вот так держатся за руки, то тут же начался бы обратный отсчет к помолвке.