Лоренс, минувшая ночь. Бутылка виски из его чемодана и джаз по радио, чтобы приглушить голоса. Знакомы они уже давно. Она вряд ли может назвать его другом, прекрасно понимая, что их взаимоотношения основываются не столько на привязанности, сколько на взаимной выгоде. Тем не менее между ними установилось определенное доверие, и, несмотря на разницу в мотивах, цель у них все же общая.
— Мерседес, — сказал он, — а те деньги, которые мы пытаемся отследить… Ты не думала, откуда они берутся?
Она пожимает плечами. Конечно, думала. Мошенничество. Наркотики. Главы рухнувших государств, обеспечивающие надежность своей доли украденных налогов. Расхитители природных ресурсов, прилагающие массу усилий, чтобы законные хозяева этих ресурсов никогда не увидели прибыли. Не просто уклонение от уплаты налогов: любые преступления и моральные прегрешения. Банк Кастелланы вопросов не задает, зато берет астрономические проценты. А люди обожают новообретенный комфорт.
— Я знаю, что за ними не стоит ничего хорошего.
— Это точно, — отозвался он. — Дело в том, что не так давно мы установили, что Миды по уши увязли в делах гораздо более поганых, чем мы думали раньше.
— Что ты имеешь в виду?
— Они покупают и продают людей.
У Мерседес все сжалось внутри. Но свое волнение она выдала, лишь моргнув. Ей неизвестно, в курсе он ее собственной ситуации или нет. Может, и в курсе. Может случиться, что все, к кому он обращался за годы своей деятельности, по сути своей являлись слугами, связанными тем или иным договором.
— В каком смысле?
— Подпольная торговля живым товаром.
Она думает о кадрах, которые не раз видела в новостях. Бесконечные резиновые лодки, барахтающиеся посреди океана. Люди, пересекающие границы, пытаясь перебраться с юга на север. И огромный рефрижератор на английской придорожной стоянке, набитый мертвыми синюшными телами. Они всегда шутили о том, как им повезло, что Ла Кастеллана, по-видимому, осталась единственным во всем Средиземноморье островом, где нет временных лагерей для размещения беженцев с контейнерами, приспособленными под спальни. Но удача, естественно, здесь ни при чем. Просто никто не гадит у себя доме.
— Те девушки в доме? Это только верхушка айсберга, — говорит Лоренс.
Отец Мерседес считает Лоренса идиотом. Из-за его манеры одеваться, говорить, не растягивая слова, и вечно сопровождающего его шлейфа сплетен Серджио отнес его к той же категории, что придурочного консула. Идеальное прикрытие. Дилетант-англичанин за границей, продающий спиртные напитки изворотливым богатеям и таким образом обеспечивающий себе доступ в их дома. Попутно записывающий все хвастливые речи, которые завсегдатаи «Медитерранео», приравнивающие эксклюзивность к приватности, выбалтывают за столиками.
— О Бернарде Райхсе ты, наверное, не слышала? — спросил он.
Она смотрит на него пустым взглядом.
— Стало быть, нет. Я так и думал, дело довольно специфичное. Пару месяцев назад его арестовали в Нью-Йорке. За схему Понци. Он консультант по инвестициям. Брал у народа деньги, обещая их приумножить. Сначала действительно платил бешеные проценты, используя для этого средства новых инвесторов. Можно предположить, что сегодня большинство достаточно умны, чтобы обходить такого рода финансовые пирамиды стороной, но... жадность. Азарт заставляет людей терять разум. В итоге все это, конечно же, рухнуло, и вскоре на Палм-Бич выставят на продажу далеко не один дом. Так или иначе, но теперь он за решеткой и... знаешь же, что говорят о воровской чести.
— Нет.
Он качает головой.
— Прости. Говорят, что ее нет. Так вот, Берни. С того самого момента, как его взяли, он поет серенады не хуже певчей птички. И показывает пальцем на абсолютно всех. И в его рассказах снова и снова всплывает одно и то же имя.
— Мэтью Мид.
Кивок.
— И, боюсь, это не все.
Festa подходит к концу, когда она тащится обратно к могилам, вымотанная дальше некуда и уверенная, что наэлектризованный мозг не даст ей сегодня заснуть. Те девушки на борту «Принцессы Татьяны». Поднялись на борт четверо, спустились только трое. Эта картина все время хранилась на задворках ее подсознания, но теперь она знает правду. Она тогда не ошиблась. Их было четверо, а потом только трое. И теперь то, чем она занимается в «Каса Амарилья», неожиданно превращается в вопрос жизни и смерти.
Дорогу на кладбище доводить до ума никто не стал: она идет по запыленным расшатанным камням, о которые легко споткнуться. Осторожно ступает в темноте.
Но на самом деле здесь темно по-настоящему теперь не бывает. Даже тут, на мысе, уличные огни города Кастелланы отбрасывают ее тень, а над утесом даже в два часа ночи вовсю мелькают огни и раздается отдаленный грохот ночного клуба «Темпл» [24]. Слишком ярко, чтобы разглядеть что-то кроме луны на небе. «Давненько меня не окружал непроглядный мрак...» — думает она. Они все изменили, эти люди. Превратили храм в бордель и даже украли звезды.
«Ты можешь обрести свободу, Мерседес. Если сумеешь сделать то, о чем он тебя попросил, то наконец сможешь стать свободной».
От этой мысли она кривится, будто прикусила язык. А эти девушки? Как насчет них? Все эти безымянные, обезличенные дети... И все, о чем ты можешь думать, — твоя собственная свобода?
За каждым просветом всегда скрывается огромная черная грозовая туча.
Он спит, обдуваемый бризом вентилятора. Ворочается, когда она на цыпочках подходит к кровати.
— Ты дома. — Распахивает объятия. — Все хорошо? Ты в порядке?
— Тихо, тихо, — шепчет она.
Устраивается, нюхая его знакомый запах. Кожа, мыло, табак и соленый морской ветер. Запах Феликса Марино для нее утешение и радость.
— Спи, спи. Утром поговорим.
— Который час?
— Рано еще, — успокаивает его она. — Спи.
Он обхватывает ее руками, и она, несмотря на жару, наслаждается его объятиями. Когда семейство не в своей резиденции и ее не снимает на несколько дней заезжая публика наподобие нагрянувших на прошлой неделе русских, им удается провести вот так, вместе, три, а то и четыре ночи в неделю. А когда не удается, Мерседес страшно по нему тоскует. «Я хочу вернуться домой. Я хочу, чтобы все это закончилось. Отпустите меня домой. Они больше не смогут меня там держать. Только не теперь, после того, что мне сегодня удалось узнать. Не усну, — думает она, — хотя один только Бог знает, до какой степени мне это нужно. Это все слишком». И в то же мгновение проваливается в забытье, не успев понять этого. * * *
Мгновения. Всего несколько мгновений с тех пор, как она закрыла глаза. Он тихо входит в комнату, присаживается на кровать, а когда видит, что она уже не спит, протягивает чашку café con lexe.
— Сколько времени?
— Почти семь, — отвечает он, — я не стал тебя будить.
— О боже, — говорит она, опустошая одним глотком полчашки, — к двенадцати мне надо быть на работе.
