Когда в мае «Принцесса Татьяна» возвращается из годового путешествия за летом по всему миру, то вновь встает на якорь в главной гавани, тесня рыболовецкие суда, хотя пристань для яхт уже полностью закончена, а над старым волнорезом видны крыши плавучей недвижимости стоимостью в миллиарды долларов.

Когда Мерседес просыпается и узнает, что Татьяна снова здесь, сердце у нее падает. Хотя перед возвращением в школу Татьяна даже не удосужилась с ней попрощаться, маленький дьяволенок в душе нагоняет на нее страху, что контракт остается в силе. Что неспособность Серджио внимательно прочитать договор с самого начала связала ее по рукам и ногам на всю жизнь.

Со стороны вертолетной площадки подкатывает машина, из нее выходит Татьяна и, не оглядываясь, поднимается по трапу. Мерседес, которая в этот момент ставит на стол тарелки с жареным осьминогом, на миг замирает, смотрит ей вслед и чувствует, что узел в ее животе затягивается еще туже.

— Они вернулись, — говорит Донателла.

— Какая ты у нас наблюдательная, — отвечает на это Мерседес, — тебе бы работать детективом международного уровня.

Сестра шутливо стегает ее кухонным полотенцем. В своем взвинченном состоянии Мерседес даже не замечает, что Донателла исчезает в доме, а когда возвращается, ее волосы тщательно расчесаны и уложены маслом до зеркального блеска, под передником — новое платье в подсолнухах с приталенным лифом, а на фоне оливковой кожи поблескивают единственные украшения сестры — крест, подаренный на конфирмацию, и серебряные круглые серьги.

Когда после обеда Татьяна вновь появляется на трапе, Мерседес втягивает голову в плечи, но та, даже не глянув в сторону «Ре дель Пеше», поворачивает направо и направляется к воротам пристани для яхт. Вбивает на пульте код и заходит в тоннель, пробитый в старом волнорезе. Мерседес чувствует такое облегчение, что ей на глаза наворачиваются слезы. Поглядев на Феликса, который в этот момент штопает сети в лучах весеннего солнца, видит, что он тоже провожает Татьяну глазами. Потом, видимо почувствовав взгляд Мерседес, поворачивается к ней и широко улыбается. «Все в порядке, — явственно читается в го улыбке. — Ты в безопасности. Мы в безопасности. Ты больше не в ее власти».

40

— Что будете?

Татьяна на нее не смотрит. Не удостоила ее даже взглядом, когда пришла в ресторан и села за понравившийся ей столик без спросу.

— Колу, — отвечает она, — не диетическую.

Мерседес нерешительно замирает на месте, ожидая, что Татьяна хоть знаком или жестом признает в ней знакомую, но ничего такого не происходит.

Она поворачивается к своим спутницам. Новым подругам. Судя по всему, им не платят, так как одежда на них по размеру и ни одна из них не поворачивается к Татьяне за одобрением.

— А вы?

— Капучино, ага, — отвечает маленькая блондинка.

Как ее зовут, Мерседес не знает. Она не знает никого из Татьяниных подруг. Да и откуда? Прошлым летом никого из них здесь не было.

— А мне citron pressé, — говорит другая маленькая блондинка.

Они теперь все светловолосые, даже Татьяна. На фоне ее желтоватой кожи этот цвет выглядит ужасно, но, по-видимому, такова мода. Пышные шевелюры, подвязанные шелковыми шарфами, задуманными так, чтобы больше напоминать старые тряпки, и украшения в несколько слоев. Донателла теперь тоже делает такую прическу. Шарф она смастерила из того полупрозрачного сарафана. В конечном итоге у них все идет в дело.

— Прошу прощения, — отвечает Мерседес, — но я не знаю, что это такое.

— Слушай, Кресси, — говорит подруге Татьяна, — ты же сейчас не во Франции, так что опустись до уровня попроще.

Мерседес душит злоба. «Да пошла ты, Татьяна», — думает она, но виду не показывает. Клиент — он и есть клиент, а после того, как на утесе открылся тот огромный отель, посетителей у них не так уж и много.

— Ой... — вздыхает Кресси, смотрит на Мерседес с таким видом, будто перед ней lilu, и медленно-медленно, выговаривая каждое слово, произносит: — Может, тогда лимонад? Вы можете приготовить мне лимонад? Свежий?

Потом умолкает, глядя на официантку, не уверенная, что та ее поняла.

— Limonade? — переводит она, и в этот момент Мерседес понимает, что девушка непроходимо глупа. Хотя, судя по всему, дружелюбна. А раз так, то злиться нет никакой нужды.

Девушка изыскивает внутренние ресурсы.

— Fresca?

Мерседес делает вид, что только в этот момент ее поняла.

— А-а-а! Limonada? Si. No fresco. Pero Fanta! — отвечает она и видит на лице Татьяны тень недовольства — настолько крохотную, что заметить ее может только такой тренированный человек, как она.

Потом ухмыляется и думает: «Съела? Теперь, когда я освободилась от тебя, могу издеваться как хочу».

Кресси, в своем смущении похожая на принцессу Диану, по очереди смотрит на других девочек за столом, безмолвно обращаясь за помощью.

— Свежего у них нет, — объясняет Татьяна. — Только в банках.

— Ага. Ладно, пусть в банках. А, «Фанта»! Отлично! Спасибо! — с лучезарной улыбкой говорит она. — Merci!

Мерседес в ответ тоже ей улыбается и поздравляет:

— Вы говорите на нашем языке! Очень хорошо.

Снова замешательство. Да, эту, судя по всему, долго приучали к горшку.

— Да нет, это на французском, — говорит девушка. — Я просто хотела вас поблагодарить.

Мерседес с улыбкой кладет блокнот для заказов в карман передника, так в него ничего и не записав.

— De nada.

— Не надо расшаркиваться перед ними со всеми этими «спасибо-пожалуйста»! — произносит своим звонким голосом Татьяна, когда Мерседес отходит от их столика. — Мы же им буквально платим за все это.

Донателла видит ярость на лице сестры, когда та входит в ресторан.

— Господи Иисусе! Что она тебе сказала?

— Ничего, — отвечает Мерседес, — вообще ничего.

Момент, когда девушка превращается в женщину и расцветает при свете дня, на Ла Кастеллане называют jimán de xabuesos, что в дословном переводе означает «магнит для кобелей».

В жизни каждой из них наступает мимолетный момент, когда от девушки исходит какое-то сияние, разжигающее внутри огонь, благодаря которому она приманивает кобелей на несколько миль вокруг. Кобелей в прямом смысле — кстати, девочек, которые любят собак, считают ненормальными, — ну и, разумеется, в метафорическом. Когда за ней начинают увиваться парни, считается, что она созрела. Женщины донимают ее шалями, четками и поучительными историями, предпринимая все мыслимые усилия, чтобы побыстрее выдать замуж, пока не случилась беда.

Мальчика в аналогичный момент его жизни называют kabalero de vaqas. Ему разрешают одному, без отца, ходить в бар на рыночной площади и дарят собственный охотничий нож. Хотя это уже совсем другая история.

Донателла в этом году приманивает кобелей так же, как опавший инжир — мух. Это больше не девочка-подросток, работающая официанткой на острове в захудалом кафе, а Софи Лорен. Королева моря.

И каждый день, поскольку все мальчики здесь, за ними приходят и девочки. «Ре дель Пеше» облюбовали тинейджеры с яхт. Все красотки. Все очаровашки. Прелестные дочери красивых матерей, мало похожие на своих отцов благодаря стараниям пластических хирургов, создавших из них наследниц, которых всегда хотелось иметь их мамашам. За минувшую зиму нос Татьяны уменьшился вполовину. Мерседес гадает, смогут ли хирурги проделать то же самое и с ее челюстью.

Но что ни делай с наружностью, внутренняя сущность остается неизменной.

Она приходит каждый день, спускаясь по трапу «Принцессы Татьяны» с болтающейся на руке маленькой сумочкой. Иногда в сопровождении отряда блондинок, но чаще одна. Всегда ищет мальчиков — так же, как мальчики ищут Донателлу. А когда видит знакомых, просто подсаживается к ним, даже не спросив. Парни, как правило, игнорируют ее, но все же не гонят. Вся эта публика с яхт знает друг друга всю свою жизнь.

«Интересно, — размышляет Мерседес, — а если бы отцу Татьяны не принадлежали все причалы на пристани для яхт, ее бы так терпели?»