Эта книга предназначалась Джейн Миакин.
Теперь она посвящается Фрейе.
Нет ничего более прелестного, чем любовь, утеночек мой.
Пусть твоя жизнь будет наполнена музыкой!
О чудо!
Какое множество прекрасных лиц!
Как род людской красив! И как хорош
Тот новый мир, где есть такие люди! [1]
Уильям Шекспир.
Буря
[1] Перевод Михаила Донского.
Она не сводит глаз со скал, нависающих над Гротом сирен. Да он шутит. Тут минимум пятьдесят метров в высоту, а каждый дурак знает, что глубина морского утеса не меньше высоты.
— Феликс, здесь же никто не рыбачит.
— Ну да! В этом-то и дело, — удивленно отвечает он. Видя ее фирменный взгляд, он громко хохочет. — Именно поэтому здесь полно омаров, — говорит он ей. — Настоящая золотая жила.
— Но мы же не просто так... — начинает она, но видит выражение его лица и тут же умолкает.
Феликс Марио раскатисто хохочет. Господи, как же он бесит. У него все вызывает смех. Все.
— Боже милостивый, Мерседес! Ты серьезно? Неужели русалок испугалась?
Она чувствует легкий укол раздражения. Этот грот все обходят стороной уже тысячу лет. Кто он такой, чтобы смеяться над легендами и мифами?
— Не дури, — вскидывается она, но смотрит на воду со смутным чувством тревоги.
— Ну же, Мерседес. Ты ведь знаешь, что ты единственная, кто сможет добраться до омаровых ловушек. Ни у кого больше не получится нырнуть так глубоко. Просто закрой глаза и думай, что они стоят двадцатку за штуку.
— Ой, отстань, — говорит она.
День прекрасный, морской бриз настолько ласков, что от волн, накатывающих на золотистые скалы, почти нет пены. Солнце, преодолев зенит, заливает остров светом. Но все равно. За отмелью на глубине будет темно.
Мерседес вновь чувствует укол тревоги. «А что, если эти мифические русалки услышат меня там внизу? Las sirenas. Что, если они появятся со своими мускулистыми хвостами, похожими на морские водоросли волосами и тысячей серебристых зубов и навечно утащат меня с собой на дно?»
— Как глубоко? — с сомнением в голосе спрашивает она.
Феликс пожимает плечами.
— Не больше шести-семи метров, — отвечает он, а затем умолкает на секунду дольше положенного и добавляет: — Может, десять. Верши за что-то зацепились. Я не могу их вытащить, а если отец узнает, что я здесь был, точно убьет.
Она на мгновение задумывается.
— Якорь сможешь опустить? Чтобы мне было за что ухватиться.
— Конечно.
Он легкой поступью идет на нос и бросает якорь в глубину. Трос легко и ровно опускается в метре от шельфа.
Восторг от погружения в воду. Ощущение, которое нельзя сравнить ни с чем другим. Резкая волна холода после солнечного жара. Когда ныряешь головой вперед, тело инстинктивно напрягается, будто при ударе о твердую стену. Затем внезапный изумительный переход в состояние невесомости. «В жизни больше нет ничего, что так напоминало бы полет», — думает она. Работая ластами, она рассекает воду. Мимо ее плеча струится солнечный свет, все больше тускнея в глубине, пока его окончательно не поглощает чернота.
Со дна к ней спиральками поднимаются фосфоресцирующие бусинки. Мерседес испытывает знакомый озноб — тот самый момент, когда зависаешь на грани паники и должен усилием воли загнать ее обратно внутрь. С ней это случается каждый раз, когда она входит в море, потому что вода сама по себе — живое существо.
Она плывет дальше. Старается не думать об акулах.
У Мерседес есть секрет, которым она ни с кем не делится. Затаенное, но страстное желание, чтобы русалки существовали на самом деле. Чтобы однажды она влилась в их ряды и стала чем-то бо́льшим, чем девочкой с уединенного острова, которая умеет надолго задерживать дыхание.
Она перебирает руками якорный трос и работает ногами, погружаясь все глубже и глубже. Небо над головой становится все более тусклым. Свет распадается на слои: ярко-сиреневый у самой поверхности, чуть глубже переливается оттенками голубого на ее загорелой коже, внизу, где теряется трос, приобретает глубокий зеленый цвет и становится черным в бездне, где лежат верши для омаров. Преодолев очередной такой слой, она задерживается, зажимает нос и продувает уши до тех пор, пока из них не исчезает шум и давление не приходит в норму. С ее опытом на это уходит лишь пара секунд.
Мимо стремительно пролетает стайка серебристых рыбок с желтыми полосками на боках. Сотня. А может, и две. Sarpa salpa, она же сарпа. Распространенный вид. Рыбаки всегда выбрасывают ее обратно в море. Ее мясо вызывает галлюцинации, которые могут затянуться не на один день.
Мерседес едва замечает их. Она полностью сосредоточена.
Сердце в груди бьется медленно и ровно, неторопливо качая по организму кровь. За восемь лет тренировок — сначала ею двигало любопытство, затем решимость, а потом, когда Татьяна Мид подарила ей маску и ласты, безудержный восторг — она научилась впадать в состояние медитации на глубине. Для поддержания жизни внизу ей почти не нужен кислород. В тринадцать лет она умеет задерживать дыхание на шесть минут. А к двадцати планирует увеличить это время до девяти.
«Как же мне повезло жить именно сейчас, когда девочкам без всякого скандала можно заходить в воду, — думает она. — Мое место здесь».
Теперь она видит, почему Феликс не может вытащить вершу с омарами. Веревка запуталась в клубке морских ежей и намертво застряла. Она снимает с пояса нож и начинает осторожно их ворошить. Ежи по цепочке передают друг другу информацию о незваном госте и медленно отодвигаются. «Какие странные создания, — думает она, — будто с другой планеты. Как и многое другое здесь внизу».
