— Осталось уже недолго, — говорит она, как говорит вот уже двадцать лет, — клянусь, что к концу лета со всем этим будет покончено.
Ларисса хватает с плеча полотенце и слегка хлопает им дочь.
— Не сочиняй! В среду все равно чтобы была здесь. Что, даже сэндвич не съешь?
С этими словами она отводит взгляд и смотрит на четырех туристов (настолько обгоревших на солнце, что в них можно безошибочно признать немцев), которые в этот момент как раз ныряют под зонты. Машет им и медленно поднимается на ноги.
— Спасибо, но нет, — отвечает ей Мерседес.
— А вы? — кивает Ларисса Лоренсу.
— Благодарю вас. Мне нужно поесть на следующей остановке.
— Да? — спрашивает Ларисса, бросая лукавый взгляд. — И где же это?
— В «Медитерранео», — с невинным видом отвечает он.
— О, ну что ж, — угрюмо говорит Ларисса, — конечно, если выдается шанс поесть там…
Он реагирует так, будто это лишь простая конкуренция между ресторанами.
— Да ладно вам, Ларисса. Вы же знаете, что по возможности я всегда завтракаю, обедаю и ужинаю в «Ре». Но он отличный заказчик, и у него много…
— Даже не сомневаюсь, — рявкает она и с гордым видом уходит.
На лице Лоренса отражается смущение.
— Прости, — говорит он, — я, кажется, ляпнул что-то не то…
Скользнув взглядом мимо его плеча, Мерседес видит, что к причалу подходит корабль Феликса Марино, и тут же вскакивает на ноги, радуясь поводу избежать разговора на эту тему. Удивительно, что Лоренс так мало знает историю их семьи. Что мама так и не простила отца, когда он бросил «Ре», променяв его на гламурное заведение на горе. «Хотя чего удивляться, — думает она. — Мы не друзья. Да, мы знакомы уже много лет, но, как ни крути, я всего лишь контакт, как и другие. К тому же это красноречивое свидетельство того, как часто обо мне говорит Серджио. Мы только призраки друг для друга».
— Не заморачивайся, — говорит она, — мама забудет об этом. Так или иначе, я должна бежать — Феликс вернулся. Мне лучше спуститься к нему и заказать омаров, пока он куда-нибудь не исчез.
— Не забудь сказать и ему, что вечером тебя дома не будет! — кричит ей Ларисса, стоя у столика и протягивая новым гостям меню на английском языке. — Jala luego.
— Ensha, мам, пока.
— Терпение у этого парня как у святого.
— Скажешь тоже.
[8] Полицейская служба ЕС, борющаяся с терроризмом, наркоторговлей, отмыванием денег и прочими преступлениями.
[7] Король рыбы (исп.).
Остров
Апрель 1982 года
4
Вдоль мощеной дороги из города в замок тянется запыленный черный креп. Два километра ткани в три метра шириной, через каждые пятьдесят метров собранные складками и подвешенные к деревянным столбам, указывают маршрут, по которому похоронная процессия герцога двинется в последний путь, дабы он присоединился к своим предкам в церковном склепе. Ало-золотисто-голубые флаги на крепостных стенах сменились атласными угольно-черными стягами из парашютного шелка, развевающимися на легком весеннем ветру.
Над самим городком Кастеллана царит зловещая тишина. Облачившись во все черное, понурив головы и тихо переговариваясь между собой, жители медленно и торжественно переходят от дома к дому, в знак приветствия обмениваясь скорбными поцелуями. На острове с населением меньше тысячи человек даже похороны — знаменательный день: хоть какое-то отдохновение от повседневной рутины, шанс надеть лучшую одежку, всем скопом попировать, да и просто побездельничать.
Однако похороны герцога — событие совсем другого масштаба.
Семья Делиа и семья Марино идут рука об руку от городка Кастеллана до замка выразить свое уважение: Ларисса, Паулина и девочки, которым жарко в наброшенных на голову колючих платках. Донателла без конца жалуется и ворчит.
— Не понимаю, — заявляет она своим звонким, как колокольчик, голоском, — почему все такие грустные. Он же здесь почти никогда не бывал.
Ларисса с Паулиной спешат ее осадить:
— Замолчи, Донателла! Ради бога, замолчи!
И оглядываются по сторонам — убедиться, что рядом нет чужих ушей. По дороге бредут разрозненные группки участников траурной процессии, и никогда не знаешь, кто может тебя услышать, даже в обычный день. Предполагается, что все арендаторы — то есть все население острова — обнажат головы перед своим почившим хозяином. Что с сегодняшнего дня до утра субботы через ворота замка пройдут все здешние обитатели без исключений. И двенадцать лет — возраст вполне достаточный для порицания.
— Он был наш duqa, — говорит Паулина Марино, — и потеря, постигшая его семью — это наша общая боль.
Мимо них громыхает запряженная лошадью телега, тоже украшенная крепом. Женщины сходят с дороги и ждут, когда она проедет мимо. Старые, немощные. И solteronas, островные старые девы. Женщины, само целомудрие которых гарантирует им уважение и почет. Согбенные старухи с клюками, в наброшенных на плечи в знак целомудрия древних мантиях с окантовкой, развевающихся на ветру, известных как faldetti. За ними — низкорослые старички, по одному на пять женщин, кривоногие, прячущие лица под широкополыми фетровыми шляпами.
Мерседес наблюдает за ними из-под опущенных ресниц. «Театр, — думает она. — Для них траур как театр».
— Ты только посмотри на них, — едва слышно произносит Донателла, — прямо как вороны на крыше.
Ларисса больно ее щиплет: перестань, Донателла, не привлекай их внимание.
Губы девятилетнего Феликса Марино расплываются в восхищенной улыбке, от которой Мерседес чувствует легкое раздражение. Любовь, которую все мальчишки питают к ее двенадцатилетней сестре, начинает ее потихоньку бесить.
