Та опять глядит в свою бумагу.
— Нет, sinjora, не приезжали.
— Вы в этом уверены?
Женщина пожимает плечами.
— Собирается, конечно, целая компания, — говорит Робин. — Может, они прошли под другим именем?
— Возможно, sinjora. Под каким?
Она притворяется, что раздумывает.
— Понятия не имею. Сильвия и... Конрад вроде бы. А нельзя мне просто войти и найти их самой?
Женщина явно начинает от нее уставать.
— Si, sinjora. Плата за вход сто евро.
Робин чуть не выдает себя оханьем, но сдерживается. Шарит в кармане в поисках банковской карты, но понимает, что один лишь ее скромный зеленый цвет сразу же ее выдаст.
— Наличные подойдут? — спрашивает она.
Она потом придумает, как расплатиться за такси.
Недовольную гримасу легко расшифровать как «вы-что-усомнились-в-нашем-сервисе?».
— Разумеется, sinjora.
Заглянув в кошелек, она с облегчением обнаруживает в отделении для банкнот одинокую сотенную купюру. Если ты достаточно богат или знаменит, то вход, конечно же, бесплатный. Но даже те, кому приходится платить, никогда бы не сунули горсть мятых пятерок. «Я начинаю что-то в этом понимать», — думает Робин.
С чаевыми она не заморачивается. Все равно здесь в первый и последний раз.
Ох уж этот мир, в котором живет вся эта публика. Вся эта кожа под старину, хрусталь с художественной насечкой и тиковое дерево с Бали. Мир, где всегда царит прохлада, где даже древние террасы облагорожены и выложены новыми полами, чтобы под ногами не было даже малейших неровностей, где гостю в жизни не придется самостоятельно наполнять свой бокал. Где всегда цветут орхидеи, а сосуды, в которые когда-то собирали кровь жертвенных животных, до предела забиты розами.
Хмельной танцпол занят женщинами, выплясывающими с видом гурий, и наполовину мужчинами, выделывающими па, больше подобающие сатирам. За мраморным алтарем смешивают коктейли элегантные бармены, а идеальная до невозможности публика почивает, развалившись на диванах, расставленных квадратами, чтобы было легче сесть спиной к другим посетителям.
Всегда группами. Никаких парочек. Робин непонятно, как у них происходит процесс ухаживания. Одиноких женщин тоже нет, кроме нее. «Была бы я одета получше, — думает она, — наверняка приняли бы за проститутку». Несколько таких, в облегающих нарядах, расположились в соблазнительных позах на тех же самых диванах. Их легко отличить, так как плечи других женщин едва уловимо отвернуты от них, а также по их серебристым кольчужным платьям, едва скрывающим то, что они предлагают на продажу.
Рядом с подносом в руке замирает официант.
— Что-нибудь выпьете, sinjora?
— Спасибо... Я... — Она готова отказаться, но передумывает. Вид у нее и без того весьма подозрительный. — Джин и тоник, пожалуйста, — отвечает она.
— Какой джин предпочитаете?
Да какой угодно, лишь бы подешевле.
— А какой у вас есть?
Он выдает ей головокружительный список названий, каждое из которых она сразу же забывает.
— «Сигрем»? — спрашивает она, надеясь, что назвала марку джина, а не чего-то еще.
Дома она покупает его в супермаркете, и называется он «Лондон Драй».
Он склоняется перед ней в легком комичном поклоне.
— «Фивер три» или «Индийский»?
— «Индийский».
Она начала от него уставать.
— С лаймом, лимоном или огурцом?
Да господи.
— Удивите меня, — отвечает она с улыбкой.
Когда он исчезает, она устраивается у колонны с каннелюрами и оглядывается в поисках потерянного лица. «Господи, сделай так, чтобы Джемма не оказалась одной из этих девиц в кольчужных платьях. Умоляю тебя. Если она правда здесь, пусть окажется той, что с подносами, или моет посуду, или сторожит в этой пещероподобной гардеробной невесомые накидки... Пусть ее „вечеринка“ окажется обычным хвастовством, призванным произвести впечатление на подруг. Вечеринки, на которые такая публика приглашает семнадцатилетних девчонок с улицы, совсем не из той категории, о которых мечтают Харриет и Назрин».
Возвращается официант. К ее облегчению, он выбрал лайм.
— Открыть счет на столик, sinjora? — спрашивает он.
Нет уж, а то придется потом платить ее зеленой картой.
