Мэтью с трудом поднимается на ноги и берет трость.

— Прошу за мной.

— И да начнется игра, — отвечает на это Брюс Фэншоу, и они опять оглушительно ржут.

«Вот черт… — думает она. — Я так и знала, что этим дело не ограничится. Нас четверо, их десять, так что пахать придется всю ночь».

Она вымотана до предела. «Отпустите меня домой, — вертится в голове мысль. — Сколько денег ни предлагайте, оно все равно того не стоит. Просто отпустите домой, и все. Должен быть какой-то другой путь…»

Мужчины идут по коридору, который отходит от лестницы, и Джемма слышит громкий скрежет, будто где-то отворилась тяжелая дверь.

— Ничего себе! — удивленно восклицает чей-то голос.

— Это что-то! — вторит ему принц. — Никогда бы не заподозрил, что здесь есть еще одна комната.

— Дорогой мой... — доносятся до нее слова Татьяны. За какие-то сутки «ваше королевское высочество» в ее исполнении сменилось обращением «дорогой мой». — …о ней даже архитектор едва знал.

— Очень в духе семейства Онассис [26], — говорит кто-то другой.

— Да, мы хотели передать атмосферу семидесятых годов, — отвечает она.

— Славные были деньки, — слышится еще чей-то голос.

— Не то слово.

— И не говори, — присоединяется к ним новый голос. — Подобных возможностей нам еще ждать и ждать.

— Как сказать, — возражает ему Мэтью Мид, — глобальное потепление предоставляет огромные возможности, пока весь этот цирк вокруг климата не уляжется...

Цок-цок-цок — стучат по холлу к девочкам каблучки Татьяны. Она что-то несет в руках. На запястье у нее тоже какие-то штуковины.

— Надевайте, — приказывает она, но уже не голосом работодательницы, как раньше.

Теперь это императрица с холодными интонациями рабовладелицы.

Она принесла с собой маски для глаз. Плюс небольшие резиновые браслетики вроде тех, по которым пускают в клуб, каждый своего цвета: красный, зеленый, желтый, синий. Выбирать им она не дает. Джемме протягивает зеленый, та берет его и послушно надевает на руку.

— А теперь вот это, — продолжает Татьяна, доставая пучок кабельных стяжек.

Она понимает, что это для того, чтобы связать запястья.

— Помогите друг другу. Да затяните потуже.

У Джеммы все сжимается внутри. «Не хочу. Я не хочу».

Но они все равно стоят все вместе, сверкая белками глаз, и тянут за концы стяжек до тех пор, пока пластик не врезается в кожу.

И ждут.

[26] Семья греческих миллиардеров.

47

Мерседес

— Но, kerida, почему именно ты?

— Потому что больше некому, — отвечает она. — И ты, мама, это прекрасно знаешь.

Для нее это сродни ужину перед казнью. На большой тарелке собраны ее самые любимые в жизни блюда: крохотные сырки из молока коз с горного выпаса; превосходное прошутто; маринованные сердечки артишоков, жаренные на гриле в масле; оливки с чесночным соусом и латук гриль. Небольшая тарелка анчоусов. Миска помидоров из их собственного сада — порезанных, приправленных цедрой и соком апельсина, опять же с их собственного дерева. Сегодня они едят, как тысячи лет ели их предки.

Беда лишь в том, что ни у кого особо нет аппетита.

— Новый Капри… — говорит Ларисса. — Думаешь, он именно это и задумывал?

— Вполне вероятно, — отвечает Феликс, — история знает великое множество аристократов, свернувших на кривую дорожку. А тут целая страна, с которой можно делать все, что хочешь.

Ларисса теребит кусочек хлеба. Вертит в пальцах до тех пор, пока он не превращается обратно в тесто. Она посерела от тревоги, на лбу резко обозначились морщины.

— Этот человек. Когда его сюда принесло, все пошло наперекосяк.

Мерседес не может наверняка сказать, о ком идет речь: о герцоге или о Мэтью Миде.

— Все стало совсем плохо после смерти старого герцога, и сюда приехал он, — продолжает она. — Он же вырос не здесь, понимаете? И поэтому не привязан к этой земле. А потом еще притащил сюда всю эту публику и окончательно все испортил.

«При жизни старого герцога тоже жилось несладко, — думает Мерседес. — Ностальгия заставляет тебя забыть. Европола тогда здесь тоже не было. Если тебя считали источником проблем, ты просто исчезал, а остальные делали вид, будто тебя вовсе никогда не существовало».

— Может, он ничего не знает? — говорит Ларисса. — Скажите мне, может, он не в курсе?

«Четверо девушек, а затем только трое. Нет, мама, слов, которые тебя бы утешили, у меня нет».

— Не знаю, — врет она.

Так много лжи за много лет.

— Мы не можем позволить ему и дальше закрывать глаза.

— Но почему ты?

— Потому что, кроме меня, больше некому, — отвечает она. — Я не могу позволить и дальше продолжать им в том же духе. Все эти девочки… Ты лучше о них подумай.

Между ними стоит призрак сестры. Жертва Ла Кастелланы, герцога и в определенном смысле Мидов — как и другие.

— К тому же, мама, — добавляет она, — если у меня все получится, я буду свободна. В тюрьме контракты не действуют. Они исчезнут, а я обрету свободу.

— Я должен пойти с тобой, — говорит Феликс, — мне ненавистна даже мысль о том, что тебе придется заняться этим одной.

Она качает головой.