Она давно заметила, что такие голоса часто встречаются у аристократов, особенно женщин. Резкие интонации Татьяны, больше подходящие маленькой девочке, выдают в ней наследницу нуворишей с той же очевидностью, что и ее импланты для коррекции скул.

— Да, я прекрасно помню ваш фильм. Если мне не изменяет память, я был на том просмотре вместе с кузинами, да?

Джейсон Петтит хватает протянутую руку, отвешивает поклон в духе Кларка Гейбла и говорит:

— Совершенно верно.

— Превосходная работа, — продолжает персона королевских кровей. — Насколько я помню, ограбление в небоскребе?

На краткий миг Петтит выглядит так, будто ему саданули ножом в пах, но тут же призывает на помощь все свои актерские способности, каким-то немыслимым образом сохраняет на лице улыбку и поправляет:

— Мошенничество на Уолл-стрит.

— Ах да, как я мог забыть, — без запинки отвечает принц. — Потрясающая картина. — Потом отворачивается от него к хозяйке дома и говорит: — Татьяна, моя дорогая! Как поживаете?

Еще пара лет, и Татьяне просто не удастся присесть в настолько низком реверансе.

— Чрезвычайно рада видеть вас здесь, ваше королевское высочество. Как доехали?

— Отлично, — отвечает он, — вертолет у Джанкарло весьма и весьма удобен.

— И откуда же вы к нам прибыли?

— Из Цюриха.

— Как мило! — восклицает она. — Обожаю Альпы в это время года.

Принц поворачивается и внимательно разглядывает девушек, которые сбились небольшой стайкой под портиком — невероятно юные и неуверенные в себе. В лучах солнца поблескивают его резцы.

— Хорошо! — говорит он. — И кто же это у нас здесь?

34

Робин

— У меня здесь встреча с друзьями.

Из неудач вчерашнего дня Робин извлекла урок и теперь копирует интонации пассажиров яхт, снующих туда-сюда на пристани. Особый тон, после которого не следует задавать никаких вопросов. Тон человека, привыкшего везде быть узнанным и обслуженным по высшему разряду.

Она подходит чуть ближе, обмахивается рукой и говорит:

— Я страшно опоздала.

Кожу освежает прохладный струящийся из «Темпла» воздух. Подвешенные под фризами кондиционеры мощными струями гонят его вниз. «Было время, когда Джемма бы пришла в ярость от такой пустой траты энергии, а я бы осудила подобный эстетический вандализм, — думает Робин. — Если она сейчас здесь, то совсем изменилась».

Впрочем, эпоха активизма пришлась на ее тринадцать лет. Подростковую увлеченность чем-то можно только переждать. Хотя бог знает, что придет ей на смену.

К кондиционерам прилагается изумительный храм. Бывший храм. В полной сохранности, таких она еще не видела. Ряды белых мраморных колонн, фриз с лепными колесницами, богами и плодами из рога изобилия, обвивающий весь верх. Вместо крыши от редких летних дождей здешних гуляк защищает навес из плотного белого брезента.

Колонны озарены яркими пятнами белого света. Однако внутри царит загадочный голубой полумрак, перемежаемый лишь чашами, в которых горит огонь. Участок, где стоит клуб, от окружающего мира отгораживает высокий проволочный забор.

— Берлускони, — называет она первую пришедшую в голову фамилию.

Хостес просматривает список.

— Еще не пришли, sinjora.

— Только не говорите мне, что они уже уехали.

Та опять глядит в свою бумагу.

— Нет, sinjora, не приезжали.

— Вы в этом уверены?

Женщина пожимает плечами.

— Собирается, конечно, целая компания, — говорит Робин. — Может, они прошли под другим именем?

— Возможно, sinjora. Под каким?

Она притворяется, что раздумывает.

— Понятия не имею. Сильвия и... Конрад вроде бы. А нельзя мне просто войти и найти их самой?

Женщина явно начинает от нее уставать.

— Si, sinjora. Плата за вход сто евро.

Робин чуть не выдает себя оханьем, но сдерживается. Шарит в кармане в поисках банковской карты, но понимает, что один лишь ее скромный зеленый цвет сразу же ее выдаст.

— Наличные подойдут? — спрашивает она.

Она потом придумает, как расплатиться за такси.

Недовольную гримасу легко расшифровать как «вы-что-усомнились-в-нашем-сервисе?».

— Разумеется, sinjora.

Заглянув в кошелек, она с облегчением обнаруживает в отделении для банкнот одинокую сотенную купюру. Если ты достаточно богат или знаменит, то вход, конечно же, бесплатный. Но даже те, кому приходится платить, никогда бы не сунули горсть мятых пятерок. «Я начинаю что-то в этом понимать», — думает Робин.

С чаевыми она не заморачивается. Все равно здесь в первый и последний раз.

Ох уж этот мир, в котором живет вся эта публика. Вся эта кожа под старину, хрусталь с художественной насечкой и тиковое дерево с Бали. Мир, где всегда царит прохлада, где даже древние террасы облагорожены и выложены новыми полами, чтобы под ногами не было даже малейших неровностей, где гостю в жизни не придется самостоятельно наполнять свой бокал. Где всегда цветут орхидеи, а сосуды, в которые когда-то собирали кровь жертвенных животных, до предела забиты розами.

Хмельной танцпол занят женщинами, выплясывающими с видом гурий, и наполовину мужчинами, выделывающими па, больше подобающие сатирам. За мраморным алтарем смешивают коктейли элегантные бармены, а идеальная до невозможности публика почивает, развалившись на диванах, расставленных квадратами, чтобы было легче сесть спиной к другим посетителям.

Всегда группами. Никаких парочек. Робин непонятно, как у них происходит процесс ухаживания. Одиноких женщин тоже нет, кроме нее. «Была бы я одета получше, — думает она, — наверняка приняли бы за проститутку». Несколько таких, в облегающих нарядах, расположились в соблазнительных позах на тех же самых диванах. Их легко отличить, так как плечи других женщин едва уловимо отвернуты от них, а также по их серебристым кольчужным платьям, едва скрывающим то, что они предлагают на продажу.