Кивок.

— И, боюсь, это не все.

Festa подходит к концу, когда она тащится обратно к могилам, вымотанная дальше некуда и уверенная, что наэлектризованный мозг не даст ей сегодня заснуть. Те девушки на борту «Принцессы Татьяны». Поднялись на борт четверо, спустились только трое. Эта картина все время хранилась на задворках ее подсознания, но теперь она знает правду. Она тогда не ошиблась. Их было четверо, а потом только трое. И теперь то, чем она занимается в «Каса Амарилья», неожиданно превращается в вопрос жизни и смерти.

Дорогу на кладбище доводить до ума никто не стал: она идет по запыленным расшатанным камням, о которые легко споткнуться. Осторожно ступает в темноте.

Но на самом деле здесь темно по-настоящему теперь не бывает. Даже тут, на мысе, уличные огни города Кастелланы отбрасывают ее тень, а над утесом даже в два часа ночи вовсю мелькают огни и раздается отдаленный грохот ночного клуба «Темпл» [24]. Слишком ярко, чтобы разглядеть что-то кроме луны на небе. «Давненько меня не окружал непроглядный мрак...» — думает она. Они все изменили, эти люди. Превратили храм в бордель и даже украли звезды.

«Ты можешь обрести свободу, Мерседес. Если сумеешь сделать то, о чем он тебя попросил, то наконец сможешь стать свободной».

От этой мысли она кривится, будто прикусила язык. А эти девушки? Как насчет них? Все эти безымянные, обезличенные дети... И все, о чем ты можешь думать, — твоя собственная свобода?

За каждым просветом всегда скрывается огромная черная грозовая туча.

Он спит, обдуваемый бризом вентилятора. Ворочается, когда она на цыпочках подходит к кровати.

— Ты дома. — Распахивает объятия. — Все хорошо? Ты в порядке?

— Тихо, тихо, — шепчет она.

Устраивается, нюхая его знакомый запах. Кожа, мыло, табак и соленый морской ветер. Запах Феликса Марино для нее утешение и радость.

— Спи, спи. Утром поговорим.

— Который час?

— Рано еще, — успокаивает его она. — Спи.

Он обхватывает ее руками, и она, несмотря на жару, наслаждается его объятиями. Когда семейство не в своей резиденции и ее не снимает на несколько дней заезжая публика наподобие нагрянувших на прошлой неделе русских, им удается провести вот так, вместе, три, а то и четыре ночи в неделю. А когда не удается, Мерседес страшно по нему тоскует. «Я хочу вернуться домой. Я хочу, чтобы все это закончилось. Отпустите меня домой. Они больше не смогут меня там держать. Только не теперь, после того, что мне сегодня удалось узнать. Не усну, — думает она, — хотя один только Бог знает, до какой степени мне это нужно. Это все слишком». И в то же мгновение проваливается в забытье, не успев понять этого. * * *

Мгновения. Всего несколько мгновений с тех пор, как она закрыла глаза. Он тихо входит в комнату, присаживается на кровать, а когда видит, что она уже не спит, протягивает чашку café con lexe.

— Сколько времени?

— Почти семь, — отвечает он, — я не стал тебя будить.

— О боже, — говорит она, опустошая одним глотком полчашки, — к двенадцати мне надо быть на работе.

— Тогда тебе лучше поторопиться, — отвечает он и, насвистывая какой-то мотивчик, направляется обратно на кухню соорудить пару сэндвичей, чтобы они могли позавтракать прямо на воде.

В бухте под «Каса Амарилья» у него есть несколько вершей для омаров. Они могут полодырничать на воде, а потом подойти ближе к берегу, чтобы она добралась до него вплавь и поднялась на работу по высеченной в скале лестнице в сад. Весьма удобный способ срезать путь. К тому же для Мерседес Делии быть на воде без перспективы в ней оказаться — жесточайшая пытка. Она любит мужа, но в море влюблена всю свою жизнь.

Когда они входят в гавань, он включает экран радара. Ведет их к первой верше, ориентируясь на попискивание закрепленного на бакене маячка. Мерседес смотрит на его игрушку и качает головой. За эту штуковину он выложил тысячу американских долларов, а она до сих пор не понимает, какой с нее прок.

— А раньше ты сам их отлично находил, — ворчит она, пока они медленно скользят по воде.

— Вообще-то нет, — отвечает он, не отрывая от экрана глаз. — Ты романтизируешь прошлое. Ты действительно не помнишь, как мы плавали туда-сюда в поисках этих чертовых штук?

— Пф-ф-ф… — тянет она, прекрасно осознавая, что не права. — Ну в самом деле. Смотри. Он же прямо перед тобой. Зачем тебе экран?

— Да затем, что я подвел нас к нему, пользуясь этим экраном, глупенькая.

Феликс выключает двигатель, хватает багор, зацепляет его за буй, берет веревку верши и начинает ее поднимать, перебирая руками.

— Мерса, ну подумай сама. В последние пару лет мы практически удвоили улов — по-твоему, это совпадение? Все только потому, что нам больше не приходится долгими часами выискивать верши, которых у меня теперь вдвое больше. Благодаря технологиям.

— Хм.

— К тому же мне нравится знать, где ты находишься, когда плаваешь.

— Чего?

Он продолжает поднимать вершу, перебирая руками.

— Погоди-ка, — говорит Мерседес, глядя на передатчик, который он закрепил на ее пояске пару месяцев назад. — Ты же сказал, что это только для экстренных случаев. А теперь получается, что он включен постоянно?

Он молчит.

— Ну ты и засранец, Феликс Марино.

Когда он смотрит на нее, в его взгляде заметен проблеск обиды.

— Не надо на меня так смотреть. Я не ребенок, — говорит она.

Феликс лишь качает головой и возвращается к своим вершам.

— Неважно.

— Ты за мной следишь?

— Ох, Мерседес, — с глубоким вздохом отвечает он.

Она недоверчиво смотрит на маячок у себя на поясе и думает: «Может, его снять?» В этом мире слишком многие следят за другими.

— Вопрос не в том, что я тебе не доверяю, — говорит ему она, — здесь дело принципа. Как его выключить?

— Ты серьезно? — спрашивает он, медленно поднимая на нее глаза, и добавляет: — Это любовь, Мерседес, вот и все.

Потом берет маячок и нажимает кнопку, спрятанную под ярко-оранжевой водонепроницаемой крышкой.

— Спасибо, — говорит она.

Он поворачивается и продолжает поднимать вершу.

— Теперь мне не остается ничего другого, как снова переживать за тебя.

— Я обещаю, что включу его, когда ты будешь мне нужен, — говорит она. — И так ты узнаешь, что мне нужна твоя помощь, потому что неожиданно увидишь мой сигнал.