— Я хочу, чтобы они заплатили, Киллиан. За все, что они сделали со мной. Я хочу, чтобы они были наказаны.

Стискиваю челюсти, и мой разум немедленно возвращает меня к записи с камеры наблюдения, которую я видел из комнаты Кьяры, где Серджиу радушно берет ее и насилует. Хотя я знаю, что это меркнет по сравнению с тем, что случилось с ней здесь, он был причиной всего этого. У Моники нет мозгов или связей, чтобы провернуть это, но она все равно умрет за свою роль в этом. Серджиу, однако, пожалеет, что переходил мне дорогу, поднимал руку на мою девушку и организовывал ее похищение.

Он пожалеет, что уже не умер.

— Я обещаю тебе, Кьяра. Серджиу и Моника заплатят за то, через что они заставили тебя пройти, — говорю я ей. — У меня уже есть команда, работающая над их местонахождением.

— Хорошо, — наконец говорит она, позволяя усталости овладеть ею. — Тогда отвези меня домой. Мне нужно принять ванну, и после этого я намерена провести остаток своей жизни в твоих объятиях, — говорит она мне. — Я принадлежу тебе, Киллиан. Прямо здесь, рядом с тобой, и мне все равно, сколько раз ты пытаешься оттолкнуть меня ради моего же блага, я никуда не уйду. Ты не можешь меня заставить. Я люблю тебя, и хотя я знаю, что мы не давали клятв и не устраивали какой-то сложной свадьбы, это ничего не меняет. Я твоя жена и полностью намерена оставаться твоей женой.

— Я не оттолкну тебя, Кьяра. Я отвезу тебя домой, в свою постель, и там ты останешься.

— Самое время, — говорит она и с этими словами забирается на заднее сиденье моего внедорожника и сворачивается калачиком, более чем готовая прожить остаток своей жизни как единственная женщина, которую я когда-либо хотел.

34

КЬЯРА

Сладкие звуки криков Иезекииля подобны музыке для моих ушей, когда я смотрю, как мой муж ломает его пальцы один за другим.

— Тебе следовало прислушаться к предупреждению Кьяры, — упрекает Киллиан, щелкая садовыми ножницами и наблюдая, как его мизинец падает на землю. — Когда женщина говорит, что она замужем за самым могущественным человеком в стране, только дурак может предположить, что это приглашение трахнуть ее.

Иезекииль кричит, рыдая так сильно, что сопли попадают ему в рот, и я съеживаюсь, удивляясь, почему я так его боялась. Рядом с Киллианом я никогда не видела такого жалкого человечка, и все же это несчастье человека имело надо мной власть. Но больше никогда.

— Пожалуйста, — умоляет Иезекииль, когда кровь льется из его руки, растекаясь по земле. — Клянусь, я не знал. Я бы никогда не прикоснулся к ней.

Используя садовые ножницы, Киллиан наотмашь бьет его, и я смотрю, как изо рта Иезекииля вылетают зубы, разбиваясь о стену камеры.

— Ты называешь мою жену лгуньей?

— Нет, нет! — он паникует, его глаза отчаянно мечутся между мной и Киллианом. — Я знал. Она рассказала мне, и я...

— Ты что, Иезекииль? — Киллиан подсказывает тоном, от которого у меня мурашки бегут по коже, но, черт возьми, мне это так нравится. — И я предлагаю тебе быть честным со мной, иначе я буду держать тебя здесь годами, снова и снова воспроизводя одну и ту же пытку.

Иезекииль нервничает, все его тело дрожит, из уголка рта сочится кровь.

— Она сказала мне, что она твоя и что ты убьешь меня, когда узнаешь, что ее снова продают, и я сказал… — он делает паузу, и, зная точно, что он сказал, я не могу винить его за нерешительность. Как только эти слова слетят с его губ, ему конец. — Я сказал, что если ты все равно собираешься меня убить, я мог бы с таким же успехом извлечь из этого хоть что-нибудь.

Киллиан двигается молниеносно. Только что кусачки были у него в руке под углом к следующему пальцу, а в следующее мгновение рукоятки торчали из живота Иезекииля, кончик вонзился так глубоко, что я даже не могу сказать, что это за инструмент.

Иезекииль ревет в агонии, звук его боли отражает крики его охранников, доносящиеся из соседних камер, и я не собираюсь лгать, большая часть жестокости, которую я видела сегодня, заставляла меня восхищенно кивать, но даже это заставляет меня съежиться.

— Проклятье, — стону я.

Киллиан поворачивается и встречает мой пристальный взгляд, его бровь приподнимается, на лице растягивается глупая ухмылка, и впервые с момента встречи с ним в том ужасающем аукционном доме от него исходят флюиды золотистого ретривера.

— Тебе нравится это, Ангел?

Я не могу не улыбнуться ему в ответ.

— Это было неудачно даже для тебя, — говорю я ему. — Еще один дюйм, и он проглотился бы его целиком.

— Это то, к чему я стремился, но моя рука помешала, — говорит он, когда Иезекииль стонет у него за спиной. — Пожалуйста, попробуй, если считаешь, что можешь добиться большего.

Мой взгляд перемещается на Иезекииля, я на мгновение задумываюсь, какая месть показалась бы мне самой сладкой, но когда доходит до дела, я всегда была девушкой типа "око за око". Не поймите меня неправильно, я же не собираюсь яростно засовывать фаллоимитатор ему в задницу целый час подряд. Более жестокие наказания я с радостью оставлю Киллиану, но все остальное... Я не понимаю, почему я не должна получать удовольствие от участия.

Отталкиваясь от края металлических прутьев, я шагаю к Киллиану и наблюдаю, как в его темных глазах вспыхивает любопытство.

— У тебя есть нож?

Он молча кивает и достает из кармана складной нож, прежде чем передать его мне и отступить с дороги, оставляя меня брать поводья. Нервы начинают растекаться по моим венам, сначала медленно, пока не поглощают меня полностью, и, прежде чем я даже начинаю, я оглядываюсь на Киллиана. Его простой ободряющий кивок — это все, что мне нужно, чтобы помнить, у кого здесь власть.

— Столько сколько тебе нужно, Кьяра, — успокаивающий тон Киллиана наполняет камеру, посылая волны уверенности, захлестывающие меня.

Я делаю вдох и, медленно выдыхая, делаю последний шаг, останавливаясь перед человеком, который похищал меня дважды. Он продал меня как кусок мяса, заковал в цепи, надел наручники, прижал к земле и изнасиловал. Внезапно моя мораль перестала существовать.

Иезекииль смотрит на меня, его взгляд сузился до щелочек, пока я обдумываю, как я хочу это разыграть.

— Ты обращался со мной как с животным, — говорю я так же спокойно, как всегда. — Игрушкой, которую положили сюда для твоего больного развлечения. Ты держал меня. Ты сорвал с моего тела одежду и силой вошел в меня, пока я рыдала в агонии.

Мой голос дрожит, и я делаю паузу, мне нужно время, чтобы собраться с духом, прежде чем продолжить.

— Ты помнишь, сколько раз я умоляла тебя остановиться?

Иезекииль не отвечает, но я и не ожидал,а что он ответит.

— Тридцать шесть, — говорю я. — Тридцать шесть гребаных раз. Я сосчитала каждый, потому что это дало мне возможность сосредоточиться на чем-то другом, помимо твоей жестокой атаки, но теперь у меня есть сила, и теперь твоя очередь умолять. Теперь твоя очередь сдаваться в чьих-то руках, чувствовать, что у тебя отняли каждую унцию твоего достоинства, даже если мне придется возвращаться сюда каждый чертов день, чтобы сделать это. Ты не оставил на мне шрамов, Иезекииль. Все, что ты сделал, это доказал мне, что я способна выжить.

Он по-прежнему отказывается отвечать, и ясно, что он не боится меня так, как Киллиана, но он скоро научится. Однако, если честно, у него вроде как из кишок торчит пара садовых ножниц, так что это может помешать делу.

Желая начать медленно, я приподнимаю край своей рубашки и показываю ему разрез, который его люди сделали на моем торсе, когда начали снимать с меня одежду. Мои порезы сейчас зашиты после того, как я провела большую часть ночи под присмотром врача Киллиана, но они все еще такие же болезненные, как и в первый раз.

— Ты видишь это? — я требую ответа. — Ты оставил шрам на моем теле. На самом деле их двадцать три. И теперь у тебя будут такие же шрамы, так что, когда ты спустишься в ад, даже дьявол узнает, какой ты жалкий, маленький человечек.

И с этими словами я подхожу еще ближе и прижимаю кончик лезвия прямо к его туловищу, прежде чем вонзить его глубоко. Иезекииль стискивает челюсти и стонет от боли, а я просто стою в стороне и смотрю на дело своих рук. Это, конечно, намного глубже, чем порез, который остался на моей коже, но никто не говорил, что это должно быть честно.

Двигаясь дальше, я поднимаю взгляд на его грудь, и когда я вонзаю нож в его кожу, бремя его жестокого обращения начинает спадать с моих плеч. Каждый порез уносит лишь частичку стыда, и я продолжаю и продолжаю, пока каждый последний шрам не отразится на его теле.

Я тяжело вздыхаю, поворачиваясь лицом к Киллиану. Его глубокий взгляд останавливается на мне, и гордость за этими темными глазами наполняет меня глубочайшей радостью. Не раздумывая ни секунды, я знаю, что сделаю все, что в моих силах, чтобы видеть этот взгляд в его глазах каждый чертов день до конца своей жизни.

Его телефон зажат между ухом и плечом, пока кто-то разговаривает с ним, и, честно говоря, я даже не заметила, как зазвонил его телефон. Он подходит ко мне, его рука опускается на мою талию, когда он заканчивает свой телефонный разговор, и в тот момент, когда телефон убирается в его карман, он поднимает другую руку к моему подбородку и наклоняется. Киллиан оставляет нежнейший поцелуй на моих губах, и я наслаждаюсь каждой секундой, стирая ужасные воспоминания и заменяя их такими, как это.

— Ты знаешь, — говорю я, едва осознавая, что позади меня умирает человек. — Почти комично, что всего несколько дней назад мысль об этих камерах приводила меня в ужас, но теперь... кажется, что они предлагают какое-то извращенное правосудие.

— Да, — соглашается он, прежде чем кивнуть в сторону Иезекииля позади меня. — Ты закончил с ним? Или ты предпочитаешь, чтобы я оставил его в живых?

Я пожимаю плечами.