Вчера они с Лизой немного поссорились, но вроде бы всё уладили и помирились. Таблетки уменьшали раздражительность, но у них был побочный эффект – сонливость, это мешало работать, и Ирина старалась их принимать только в крайнем случае.

– Ты как? – Лиза прильнула, обняла сзади, шаловливо «шагала» пальцами по плечу.

– Нормально. – Ирина накрыла её руку ладонью, улыбнулась.

Тёплые губы накрыли её рот, озорные пальчики расстёгивали рубашку, вжикнули молнией джинсов и забрались внутрь. Вот это – хорошо, очень хорошо.

И лежать в обнимку в серебристом пятне лунного света – тоже прекрасно. В такие мгновения кажется, что внешний слой реальности – не из кристаллов-кубиков, а монолит, единый цельный организм. Он живой и правильный. Поймаешь это ощущение – и кайф... Оргазм. Живёшь и дышишь. Чувствуешь Вселенную, а она прорастает в тебя незримыми жилками и питает тебя чем-то светлым и мудрым.

А утром – стук чашек, будничное хлопанье дверец кухонных шкафчиков, заспанно-рассеянное лицо Лизы, брызги в ванной на зеркале... И всё опять распадается на кубические кристаллы, на пиксели. Нет больше никакого жизненного монолита, всё искусственно построено, собрано, как конструктор, склеено из осколков. Написано, как код.

Под руками и коленями – мягкие человеческие тела, человеческие кишки и мозги. Они тоже хотели жить и чувствовать кайф от жизни, но кто-то решил иначе.

– Ир, я на работу. Ты таблетки приняла?

– Нет.

– Прими, пока не забыла.

– Я не хочу, они мозг туманят. Работать невозможно.

– Нельзя пропускать приём, солнышко.

Кружка из-под чая, сброшенная дёрнувшимся локтем Ирины, упала на пол, но чудом не разбилась.

– Мне надо работать, Лиза! А таблетки мне мешают, понимаешь ты это?.. У них побочные эффекты! Потом приму, когда закончу. Всё, иди уже, опоздаешь.

Лиза, вздохнув, вернулась из прихожей на кухню и поставила кружку на сушку для посуды.

– Ир, когда ты пропускаешь таблетки, тебе снятся кошмары. Сама не спишь и мне не даёшь. Ну всё, я пошла. Будь умницей.

Быстрый чмок в щёку, шаги, закрывшаяся дверь. Ирина слышала только звуки одним ухом: сидела, заслонив ладонью глаза. Внешнего слоя реальности совсем не осталось, кристаллы рассыпались, и открылось глубинное нутро – холодное болото, унылый студень. Снова усилием воли выбираться из него, складывать развалившиеся кубики-пиксели – и опять вроде бы жизнь, вроде бы всё на месте. Планета вертится, шумит чайник, тихонько шуршат кулеры системного блока. Глоток чая – и можно работать.

*

А теперь – самое трудное. Пиксели рассыпаются, слова не складываются.

Ирина выглянула в тёмное окно: во дворе, освещённая плафоном у подъездной двери, возле машины стояла та женщина – высокая, с короткой стрижкой, в чёрном кожаном жакете. Из подъезда вышла Лиза. Глухая картинка без аудиодорожки, все звуки – там, внизу, за оконным стеклом. Женщина взяла у Лизы сумку с вещами и чемодан на колёсиках, сложила всё в багажник. Галантно открыла перед ней дверцу, и Лиза, в сером коротком плаще с широким поясом и высоких светлых сапогах, грациозно села. Фонарь у подъезда ласково позолотил крупные завитки её распущенных волос. Машина отъехала, мигнув на прощанье габаритными огнями.

Лиза встретила эту женщину в клубе, где работала – вот и всё, что Ирина знала о разлучнице. Ну и, судя по машине, та была обеспеченной.

Тихо, без скандалов и битья посуды, картинка реальности рассыпалась на пиксели.

А у мамы личная жизнь, похоже, налаживалась: за ней ухаживал респектабельный мужчина – на машине, в костюме с галстуком, в пальто с кашне, в очках. Михаил Викентьевич, чиновник. Конечно, он ничего не знал о мамином прошлом, а она и не собиралась рассказывать. Зачем это уже теперь?

Но разваливалась не только реальность – похоже, и сама Ирина начала распадаться на пиксельные кубики. Сперва это походило на боль от ушиба в лопатке; Ирина грешила на сидячую работу, ложилась больным местом на игольчатый массажёр, но это не помогало. Мучение не проходило ни днём, ни ночью, не уменьшалось ни в каком положении тела – только усиливалось со временем, изматывая её. Обезболивающие лекарства были бесполезны. Пойти к врачу её заставила мама... А вскоре плакала, узнав, что там у Ирины злокачественная опухоль – особый вид рака, поражающий детей и молодых людей.

Ирина почему-то не удивилась, узнав свой диагноз. Он был рядом с ней давно – в том глубинном болоте под поверхностным слоем реальности. Слишком долго она соприкасалась с этой бездной, и та проросла в неё холодными нитями грибницы, сырыми и липкими.

Болезнь выявили на ранней стадии, когда ещё не началось метастазирование, и врачи давали благоприятный прогноз, но высокотехнологичная операция и сопутствующее лечение стоили огромных денег. Так как опухоль поразила лопатку, требовалось её протезирование вместе с плечевым суставом.

– Надо продавать бабушкину квартиру, – вздохнула мама. – Другого выхода нет... Со своей съёмной однушки съезжай и перебирайся домой.

– Мам, у тебя же свадьба на носу, – улыбнулась Ирина.

– Свадьба подождёт, – блеснула мама влажными искорками в глазах. – Пока тебя не вылечим. Михаил Викентьевич всё понимает и согласен ждать, сколько нужно. Кроме того, я после свадьбы перееду к нему, а эта квартира останется тебе. Ир... Почему ты так улыбаешься? Мне жутко...

Эта улыбка, застывшая и веющая морозом, кривила губы Ирины, поселившись в лицевых мышцах, как живое существо. Оно не видело необходимости во всей этой суете с лечением и со спокойным смирением принимало каждый удар, каждый выверт судьбы. К чему, если уже вся душа стала пиксельно-фрагментарная? Задень посильнее – и рассыплется. Непонятно, на чём только она ещё держалась. Отмерли прозрачные жилки, по которым Вселенная питала её тёплой мудростью, чувство монолитности бытия стало недостижимым. Всё кругом состояло из кубиков, которые можно было сложить как угодно – и где правда? Где настоящая, живая и дышащая действительность, а не её сконструированный суррогат? В чём смысл такого существования? В игре в кубики?

– Всё хорошо, мам, не волнуйся.

Ирина поцеловала маму в щёку и стёрла жуткую улыбку, но сути это не меняло. Что ж, логично: распад тела – следующая стадия, продолжение процесса пикселизации. Сначала реальность, потом душа, и вот – физический финиш.

Но они выставили трёшку на продажу, а ещё мама обратилась в благотворительный фонд помощи онкобольным.

Кубические пиксели превратились в капли: к окну прилипла дождливая серость. Капля за каплей по прозрачной трубке в вену текла ядовитая жидкость, убивающая раковые клетки. Тишину в чистых, светлых коридорах онкологического центра нарушали только негромкие шорохи шагов. Ирина проходила химиотерапию во взрослом отделении, а было здесь ещё и детское. Один раз она заглянула туда... и больше никогда не приближалась к двери. Дети не должны распадаться на пиксели, кричала душа. Это самая несправедливая, горькая и неправильная вещь на свете. Так не должно быть, не должно, не должно.

– Ир... Я даже не знаю, как тебе сказать. – Мама улыбалась сквозь слёзы, промокая платочком сияющие радостью глаза. – На квартиру нашёлся покупатель, и одновременно на твой счёт в фонде поступила вся необходимая сумма. За один раз.

Ирина, вынырнув из тихо и влажно шелестящего заоконного обезболивания, повернула голову на подушке.

– И кто же это так расщедрился, интересно знать?

– Пока не знаю, Ирунь... – Мама достала новый платочек из упаковки. От слёз её глаза становились только ярче – невообразимо лазурные, прозрачные, цвета морской отмели где-нибудь в тёплых экваториальных краях. – Жертвователь, как мне сказали, анонимный. Но я, кажется, догадываюсь, кто это мог быть.

– И кто же?

– Сейчас это неважно. Гораздо важнее то, что у нас есть деньги. И тебе сделают операцию. А квартиру бабушкину, может, пока придержим? Как ты думаешь? Она ещё может пригодиться.

Ирина кивнула и снова повернулась к сочувственно шелестящему призраку дождя. Мама, конечно, недоумевала, почему она не кричит от радости, даже не улыбается, а только задумчиво смотрит в окно. Наверно, это дождь приглушал все чувства, а может, они просто отмерли за ненадобностью – вслед за питавшими их прозрачными жилками Вселенной. Честно признаться, Ирина гораздо охотнее отдала бы эти нежданные деньги малышам из детского отделения, нежели потратила бы их на своё лечение, но мама этого не вынесет. Нельзя подводить маму. Недопустимо, чтобы её глаза истекали бирюзовыми слезами, а сердце покрывалось рубцами. Она этого не заслужила.

В вену Ирины капала послеоперационная «химия», когда мама сказала:

– Думаю, это твой отец. Это он перевёл деньги. Конечно, он сделал это так, чтобы на него нельзя было выйти. Он может запутать полицию всего мира, но только не меня...

Эту историю – готовый сюжет для криминальной драмы – не знал Михаил Викентьевич. Все, кто имел к ней отношение, уже лежали под толстым слоем мёрзлой земли или бесследно исчезли. Не подозревал мамин жених, что эта хрупкая женщина с фигурой балерины и королевской осанкой – бывшая бандитская подруга.

Жили когда-то в одном дворе два приятеля – Вадик и Женька. Сначала они стали соперниками, влюбившись в одну девчонку, Тоньку – из того же двора, а потом жизнь и вовсе развела их по разные стороны баррикад: Женька стал полицейским, а Вадик начал зарабатывать деньги незаконными способами. В девяностые годы он широко развернулся – как говорят, «поднялся». Антонина, которую любили два бывших друга, выбрала Вадима. У них родился ребёнок, а вскоре машину Вадима, чёрный «BMW», взорвали. Тело обгорело так, что опознали его только по некоторым личным вещам. Вадим официально упокоился на кладбище под роскошным надгробием с портретом, именем и годами жизни – всё, как полагается. Евгений поддерживал его вдову, надеясь растопить её сердце, активно занимался расследованием убийства Вадима и таки вышел на заказчика того взрыва. Заказчика взяли, а Евгений женился на Антонине и дал свою фамилию её дочке. А через несколько лет Антонина узнала, что Вадим жив и находится в одной из стран Южной Америки, а взорвали и похоронили под его именем другого человека. Вадим сам дал Антонине весточку о себе. Вернуться он не мог, забрать жену и дочь к себе – тоже. «Вам лучше держаться подальше от меня – ради вас же самих, вашей безопасности. Чем дальше я от вас, тем больше вероятность, что вы проживёте долго и счастливо», – так он сказал. А ещё он намекнул, что его «убийство» не обошлось без участия бывшего друга Женьки, причём в самом плохом смысле: тот работал на заказчика взрыва. Антонина ничего не сказала мужу-полицейскому, просто вскоре подала на развод. Конечно, он был не дурак – сумел замести следы своего участия и выставить себя героем, но потом прокололся на другом, и из органов его уволили. На припрятанные деньги от сотрудничества с бандитами Евгений открыл своё частное детективное агентство. Однажды он пришёл к Антонине и сказал: «Я знаю, что Вадик жив. Он связывался с тобой. У меня есть доказательства». Но ничего предпринять он не успел – пропал без вести вместе с доказательствами. Антонине не хотелось думать, что к исчезновению её второго мужа приложил руку первый, но многие факты наводили на мысль об этом... А может быть, у заказчика взрыва оказались достаточно длинные руки, чтобы даже из-за решётки достать предателя. Как бы то ни было, Евгения так и не нашли, и по решению суда он был признан умершим.

– Это он. Это Вадим перевёл деньги тебе на операцию. Больше некому. – Мама поправила черную бандану с волком на голове Ирины, улыбнулась грустно и ласково. Что таилось в её душе?

– Ты его всё ещё любишь? – спросила Ирина.

Мама помолчала, глядя сквозь прищур в серую даль за оконным стеклом.

– Не знаю, Ириша. Но одно я знаю точно: так, как я любила его, любят только раз в жизни.

Лечение дало хороший результат, болезнь отступила. Но никто не мог сказать, сколько лет жизни Ирине удалось выиграть у судьбы: пять, десять? Или больше? А может, всего года два-три? От мощной химии пострадало здоровье в целом, и после неё пришлось лечить уже другие проблемы. Из-за неважного самочувствия Ирина не могла выдерживать полный рабочий день, поэтому ограничивалась подработкой, которая не приносила высокого и постоянного дохода. Выручала только сдача бабушкиного жилья, тем более что после тихой и скромной свадьбы мама переехала к Михаилу Викентьевичу, а Ирина осталась в родительской двухкомнатной квартире. Больше съём однушки не сжирал существенную часть денег.