Милиционер проверял документы у мужчины в гражданском. Я протянул свои бумаги, он же, ознакомившись и вернув их, стал внимательно оглядывать подходящих к вокзалу людей.
- Разрешите спросить, - начал я, желая узнать, существует ли мой поселок или его уничтожила война, - как добраться до «Старой мельницы»?
И опять недоумение в глазах.
Я забеспокоился. Неужели поселка больше нет?
- Честно говоря, я здесь всего пару месяцев, и не могу точно знать. Советую обратиться к сапожнику. Там, за углом, его будка. Он из старожилов, может, подскажет, - и занялся следующим человеком, входящим в помещение. - Ваши документы?
Старая будка и не менее старый сапожник выглядели темным пятном на фоне недавно побеленного здания вокзала. Старик прибивал набойку к башмаку, ловко орудуя молотком. Когда я задал вопрос, он выплюнул на ладонь мелкие гвозди, которые зажимал в губах, и недоверчиво посмотрел на меня. В глазах блеснул огонек интереса.
Обернувшись, он достал из будки скамеечку, поставил перед собой и жестом приказал сесть.
- Вопрос, конечно, занятный, - отложил металлическую лапку вместе с ботинком, отряхнул кожаный фартук. - Ты оттуда, мил человек, что ли?
- Оттуда, - я кивнул.
- Я в первый раз вижу живого жителя из этого поселка.
От слова «живого» засосало под ложечкой, но я не успел спросить, как старик продолжил:
- Ты, парень, не дрейфь, мертвецов я тоже не видел. Но я туда больше ни ногой, и тебе не советую. Да, ладно, не пугайся! – сапожник принялся снимать с себя фартук. - Давай так, у меня сейчас перерыв, пойдем в пивную, там и поговорим по душам. Ты мне расскажешь об этом поселке, я тебе. Потом и решишь, стоит ли туда ехать.
Я помог старику занести вещи в будку, подождал, когда он навесит замок, и повернул в ту сторону, куда дед махнул рукой. Шел я медленно, заметив, что тому идти трудно.
- Меня кличут Назаром, а ты кто, служивый?
- Ин... Игорь Боргов.
- Игореша, значит, - старик вошел в накуренную комнату с несколькими круглыми высокими столами, за которыми местные мужики, потягивая пиво, тихо переговаривались.
Старик, лавируя между ними, прошел к рыжей даме, гремящей посудой за прилавком. Кивнул в мою сторону. Женщина налила пару кружек и положила на тарелку несколько пирожков из корзинки.
Я помог деду донести харчи до свободного стола, где старик, подтащив табурет, уселся, я же, повесив вещмешок на крюк под столешницей, остался стоять.
- Ну, рассказывай, - пододвинув ко мне кружку, Назар отхлебнул из своей. Вытер привычным жестом пену с усов. - Давно там жил?
- С детства отдыхал каждое лето, - я пить не стал, хотел иметь ясную голову.
- Ну и как там было?
- Поселок, как поселок. Дачники и местные. Море, пляж, танцы.
- Ничего такого не замечал? - почему-то перешел на шепот.
- Все, как и везде. Не тяни, старик, что случилось? Почему о поселке не слышали? Неужели на станцию никто оттуда не приходил?
- Никто. Все четыре года ни души. Они словно разом исчезли.
Старик откусил пирожок, посмотрел на сизую картофельную начинку и продолжил:
- Не знаю, где ты, Игореша, был, когда началась война, но я встретил ее здесь, на станции. В пять утра двадцать второго июня был авианалет, и наш районный центр, можно сказать, стерли с лица земли. Оставшиеся в живых спешно покидали город.
Я не мог уйти, моя старуха, царство ей небесное, была лежачая, поэтому перетащил ее и уцелевший скарб в подвал дома. Вели себя мы тихо, как мыши, всего боялись. Немцы, вскоре занявшие город, на нас внимание не обращали. А обувка - она у всех есть, что русских возьми, что немцев. Вот, и починял ее. Этим и жили.
Немцы железную дорогу восстановили и начали обживаться словно хозяева.
Как-то захотелось им на море. А какой самый близкий поселок? Конечно, «Старая мельница». Я хоть и не был там ни разу, но слышал, дачники рассказывали. Взяли немцы меня короткую дорогу показать. Еду, а самому боязно: уже месяца два, как прошло, а из вашего поселка ни одного человека видно не было. Может, вы там все затаились, а тут я гадов веду? Или разбомбило, как и нас? Весь в сомнениях. Но деваться некуда, дорогу показываю.
Выехали мы затемно, но как добрались до арочного указателя «Старая мельница» как раз развиднелось. Глядим, а поперек дороги столбы электрические лежат, словно специально порушенные, чтобы затормозить врага. Немцы всполошились, повыскакивали из мотоциклов, автоматы в руки похватали. Тут старший гаркнул что-то, все наземь бухнулись, двое вытащили гранаты и жахнули ими по кустам, что по сторонам от дороги тянулись. Аж арку скособочило! Когда все после этих взрывов улеглось-успокоилось, со стороны леса туман стал подниматься и языками на дорогу наползать. Разделились автоматчики надвое, одни слева от дороги пошли, другие справа, и короткими очередями лес прошивают. А туман все гуще и гуще, вот-вот на дороге сомкнется. И случилось невероятное! Кого из фрицев туман накрывал, тот стрелять переставал! Пока остальные очухались, ни слева, ни справа ни одного автоматчика не видать! Ни стрельбы, ни криков. Старший офицер, что всеми командовал, орать начал что-то, видать ругался, а потом ткнул меня пистолетом в спину. А я никак не пойму, то ли застрелить хочет, то ли чтобы я впереди него шел. Я и пошел. Страшно было до жути!
Миновал арку, а тот опять что-то кричит, ну, я и припустил прямиком по дороге - на обочине, да в тумане ноги переломать раз плюнуть! Так и вбежал в поселок да рухнул обессиленный. Лежу, задыхаюсь и думаю: иль от натуги помру, иль пристрелят меня, все одно не жить. Вспомнил бабку свою. Жаль ее стало. В подвале без меня погибнет. Как отдышался, прислушался, а вокруг ни звука. Огляделся - нет никого, только странно как-то было. Воздух словно серостью припорошенный, и цвета, как в кино – черно-белые. Вижу улица тянется, дома целые, а людей нет. Магазин открытый, заходи – не хочу! На полках продукты, словно и нет никакой войны. Пакет с мукой в руки взял, а там мука черная, как уголь! Бутылку масла подсолнечного с полки снял, посмотрел на просвет, а оно белое, как мел. От испуга выронил, а масло не растеклось, а комом снежным на полу осталось.
Выбежал я из магазина на улицу, не надо мне ничего из этого проклятого места! Вдруг слышу - аккордеон играет, да кто-то Катюшу поет. Пошел на звук, а в доме двери настежь, и никого нет! Побежал, как чумной, прочь, к морю, а там беседка белокаменная. Сел отдышаться, а рядом рычит кто-то, хотя пусто кругом.
Опять побег, уже по другой улице. Слышу звук странный, скрипучий - «Утомленное солнце» распознал, но опять никого! Что за чертовщина? Как на дорогу выскочил, уже и не помню. А там мотоциклы немецкие стоят, и ни души!
Только к вечеру до дома добрел, бабку свою на тележку ручную погрузил и из города ушел. Там, на дороге, меня наши встретили, которые партизаны.
Я им после об этом поселке рассказывал, ходили посмотреть. Говорили, что брошенный поселок, пустой. В магазин заходили, продукты порченные не взяли, но сапоги да ватники с собой прихватили.
Вот и думаю, что это тогда было? Почему произошел обман зрения и слуха? И куда немцы подевались? Одно скажу, нечисто там!
Дед передохнул, посмотрел в свою пустую кружку, бросил взгляд в мою. Я молча, пододвинул ближе к нему свою. Назар с наслаждением за раз допил пиво. Оттер усы.
- Вот так, Игореша. Если тебе кажется, что я тут за кружку пива байки травлю, то напрасно! За пиво, кстати, заплати, - хитро улыбнулся дед. - Я тебе больше скажу. Пытались люди обжиться в поселке, уже после освобождения от фашистов. А что? Дома целые, море рядом, живи, сколько хочешь! Столбы поставили, электричество провели, радио заработало, стали дома распределять, где кому жить, это еще в апреле было. Но всего недельку выдержали!
Опять музыка невесть откуда звучала, невидимая собака в беседке лаяла, а утром и того больше – кто-то на аккордеоне «Прощание славянки» играл. Люди похватали свои вещи и убежали из этого проклятого места. Больше попыток наведаться туда не было, и ты не ходи, Игореша. Здесь оставайся. Молодые ребята завсегда нужны. Война семьи разорила, мужиков повычеркивала, бабы без мужей маются. Чего тебе там делать?
