Но возвращался. Всякий раз возвращался. Смотрел, спрашивал, слушал.
И рассказывал.
Рассказывал, что у них тут произошло за последние два цикла, как изменился мир благодаря ей, как изменилась жизнь…
Прямо как Мис сейчас.
Только его Дэш к Кире и подпускал, когда сам вынужден был… или желал отлучиться. Не потому, что другим не доверял, просто наговорят ещё всякого про его страдания, выставят бесхребетным слабаком и спугнут ненароком.
Спугнут – не вернётся. Зачем ей возвращаться к слабаку?
А Мис лишнего не ляпнет. Вон, опять про чудачества Уорши болтает. Тот в последнее время частенько веселит округу, так почему бы и Кире не повеселиться?
В первую осеннюю треть Дэш говорил о погибших и выживших.
О том, что Сарнию тоже частично накрыло той гигантской волной, и Единые воды напитались кровью. О сгинувшем в море лесном разведчике, что был пленён вместе с Таруаном и Шасой. О том, что некоторых из городских даже не опознали, а летунов и вовсе ни одного не выловили, будто воды отказались их отдавать.
О том, что Шаса дней десять в себя не приходила, и Ши обзавёлся новыми шрамами. Не от сражений – сам вырезал, сидя у её кровати. Когда же девчонка очнулась – ушёл, а она осталась в долине. До сих пор здесь, и вроде как никуда не собирается.
Дэш говорил о пустышках.
Часть из них так и не нашли, а те, что были на острове, к началу второй осенней трети вдруг начали умирать. Просто смеживали веки и переставали дышать. Будто… сами себя выключали.
Страшно.
И Дэш молчал, что во время этих отключений несколько дней не смыкал глаз, не выходил из дома и особо пристально следил за Кирой. Нет, он ни на миг не усомнился, что она выполнит обещание и выживет, но…
Страх иррационален.
Страх, если он проник в кровь, уже не вытравишь никакими доводами рассудка.
И наверняка даже после её возвращения – которое, он знал, уже не за горами, уже вот-вот, – Дэш будет вскакивать по десять раз за ночь, дабы убедиться, что всё хорошо. Он ждал этих тревожных бессонных ночей. Ждал с нетерпением.
И об этом тоже молчал.
В конце осени он говорил о разящих. О том, как они карающим вихрем пронеслись по обжитым землям, лишив Сарнию не одного блестящего ума, а Вернию и Лорнию – почти всей верхушки. Они проверяли каждого. Забирались в головы, вытаскивали на поверхность потаённые мысли, доказывали вину или безвинность.
Забавно же: прежде почти никто из эвертов даже не знал, как эти разящие выглядят, если только не мотался из любопытства на острова, а тут что ни день – то очередной безликий судья в маске. Или даже не один, а несколько.
И роста все одинакового, и двигаются как единый организм, будто под только им слышимый ритм. А глаза за масками живые, пытливые. Сталь и искры.
Дэшшил тоже подвергся допросу. Точнее, как его прозвали в народе, «прикосновению».
Разящий действительно лишь слегка касался кончиками пальцев чужого лба, а потом либо невозмутимо исчезал, оставляя вывернутую наизнанку жертву задыхаться и приходить в себя, либо смещал руку к груди – и виновный падал замертво.
Разумеется, далеко не все являлись на допрос добровольно. Кого-то приходилось искать, ловить, волочь силой. Но Дэшшил не видел, чтобы по сражённым кто-то проронил хоть слезинку.
В начале зимнего цикла он рассказывал, как исчез срединный остров. Просто скрылся под толщей воды, будто и не было его никогда.
«Торн дал – Торн взял», – зазвучало на всех углах. Вот только… Торн ли?
Болтали, жрецов-де тех жутких ещё до того не стало. Не подавали они признаков жизни с самого восстания Единых вод, да и не вспоминал о них никто, пока меж островами дыра не образовалась.
Впрочем, и позже о них не особо думали. Разве что вздыхали с облегчением, точно само их существование где-то там сдавливало грудь и лежало тяжким бременем на плечах всех и каждого.
Гильдии, несмотря ни на что, сохранились, хоть и лишились части своих бойцов – кого-то из-за предательства, а кто-то и вовсе решил пожить… нормально, навсегда покинув храмы. Но знающие всё так же готовы были дать страждущему ответ, видящие – отыскать крупицу природной магии, парящие – защитить, а разящие – свершить справедливый суд.
И при этом неслась по расколотым землям весть, что доживают воспитанники Торна своё, а как помрут, так всё и завершится – не отметит бог новых деток, и, дескать, неплохо бы подготовиться к сему моменту, дабы не остаться в конце концов без судий и защитников.
Зима близилась к концу, и слухи подтверждались – самая снежная треть, прежде всегда приносившая островам хоть одного приёмыша, обошлась без одарённых младенцев.
Зато в первый же день весеннего цикла, едва из-под белой простыни выглянули тонкие и хлипкие стебельки раннушки, свершилось сразу два чуда: над долиной зацвели марны, обещая впредь озарять своим сиянием каждую ночь, и родилась в лесу первая стихийница без меток Торна.
Конечно, что горластой девчонке подвластны стихии, сообразили не сразу, а только когда она своими воплями растопила остатки снега от северного берега до самого перевала да заставила холмы зазеленеть раньше времени.
Таруан Ши лично приводил ошарашенных родителей вместе с малышкой в долину, дабы познакомить девочку с тёзкой.
Кирой.
Однако надолго гости не задержались.
И вот теперь начались разговоры об эвертских травах.
Старая легенда, когда-то даже барды ею не брезговали, но потом Верния ушла в тень, да позабылись все её сказания, и Дэшу пришлось практически выпытывать из старика Уорши всё, что тот знал о пении трав.
Для Киры.
А то в последнее время ему отчаянно не хватало хороших историй. Казалось, она скучает.
Заскучает и не…
– Ты чего здесь?
Не отнимая лба от деревянного косяка, Дэш чуть повернул голову и глянул на друга:
– Стою.
– Вижу, – кивнул Мис. – Красиво стоишь. Может, войдёшь?
– Может, и войду.
Сказал, а с места не двинулся.
– Ну ладно. Смотри, она сегодня ни разу на улицу не выходила, а там дождь собирается. Погуляли бы, что ли, пока не ливануло.
– Дождь, – эхом повторил Дэшшил, выпрямляясь.
– Дождь, дождь. Наконец-то. Снега когда сошли? Я уж думал, не дождёмся…