— Ей нужно научиться жить в городе, — и прошел внутрь,
— Ты тоже останешься, Лохем? — он опустил мою сестру на широкую лавку у стены.
— Нет, — мотнул я головой, — Лишь обсохну и пережду дождь.
Старец, белый как лунь, возложил руки ей на голову,
— Этот дождь нельзя переждать, — он поднял на меня глаза,
— Дождь кончится, лишь когда выпьет девушку досуха. То, что мы призываем, проходит через нас.
Я поперхнулся водой, которую пил прямо из кувшина, — Что это значит?
— Что милосердие, которое она призвала, вначале должно исправить её.
Я хмыкнул, — Что там исправлять? Она почти ребенок! С другой стороны, старик, путь исправлений длинный, порою длинною в целую жизнь.
Отшельник нахмурился,
— Наоборот. Это длина Жизни равна длине пути исправлений, если конечно не совершать вот такие ритуалы, — и подумав спросил,
— Чем она клялась?
Я начал вспоминать, перебирая в памяти призыв Дары,
— Ничем, — потер подбородок, — Она только назвала своё Имя.
Отшельник крякнул, посмотрел на меня внимательно,
— Расскажи точно, что ты видел и слышал. И повтори слова Призыва. Только без вступления, пожалуйста. Мы же не собираемся здесь воспроизводить ритуал.
И никогда ранее не жаловавшийся на память, я сейчас понял, что не могу произнести те несколько предложений, которые Дара бросала в Небо. Это казалось странным, и именно так я и сказал отшельнику.
— Ты понимаешь, что Призыв запечатан? — отшельник больше не казался ни старым, ни немощным, он кажется, стал выше ростом, выпрямляясь. В голосе его послышались громовые раскаты,
— Она привязала Тьму к своей женской сути. И теперь находится в эпицентре силы. Я не могу это разрушить, не убив её — старец внимательно посмотрел поверх моей головы, и неожиданно разозлился еще больше, — Вы там сдурели, что — ли?
— А со мной что не так? — я не понимал.
— Убирайся, Лохем! Ты здесь не остаешься!
— С каких пор убежище закрыто для нуждающихся? — я тоже разозлился.
— С этого мгновения и дальше! Я не вытяну вас двоих. Через тебя идет мера Суда, через неё, — Милосердия. Здесь камня на камне не останется.
Я стоял не двигаясь, — Но что будет с Дарой?
Старец твердо взглянул мне в глаза, — пока я жив, — с ней все будет хорошо.
Хотелось бы верить, что он проживет долго, но кто из нас знает свой Путь?
— Отдай медальон, Лохем, и иди! — отшельник внимательно смотрел мне в глаза, протягивая руку.
А я совершенно не собирался этого делать, желая оставить себе шанс навещать Дару. Отшельник шевельнул пальцами,
— Скажи отцу, что сюда путь заказан. Я пришлю вестника, если понадобится.
Естественно, я был категорически с этим не согласен и собирался сказать, что ни разу в жизни не причинил сестре вреда и скорее умру, чем это сделаю. Что я Защитник. И буду охранять её сколько потребуется. Даже от самой себя.
Всё это я думал, обнаружив себя в пустыне, ведущим коня под уздцы. Оглянулся, — вокруг был лишь барханы; солнце стояло в зените, высушивая последние пятна воды на земле. Еще час-два и здесь не останется следа от вчерашней бури.
Буря! Дара! Мысли галопом понеслись в голове. Как я оказался в пустыне? Я же не собирался уходить из убежища.
Теперь куда ни посмотри, — были песок, камни, и снова песок. Ветер заносил цепочку наших следов.
Я остановился, судорожно шаря по карманам.
Выдернул обжегший холодом Жетон. — Не то! Искал снова и снова. Безрезультатно. Медальон из солнечного камня исчез.
Был он худ и силен. И давно уже не помнил сколько ему лет.
Книга, привезенная когда-то Лохемом, — не пригодилась. Даже в лучшие времена читать он не любил и на уроках всегда спал. Вождь не ругал. Говорил,
— Души ваши раскрыты, и Свету все равно, учитесь ли вы или спите.
А как не спать, если ежедневные упражнения выматывали, а ночью воины еще охраняли лагерь, годами учась спать в полглаза, слышать в пол-уха, и всегда держать острый меч под рукой.
Когда ему было шестнадцать, он впервые отправился в поход, испытав наконец-то то острое, перехватывающее дыхание чувство опасности, которое будоражит кровь и ускоряет время.
