— Откуда у него плащ? — подумала я, проваливаясь в черноту. И уже не видела, как брат бежал, поскальзываясь вниз, по ступеням, резким свистом подзывая лошадь, чтобы запрыгнуть в седло. Площадка с жертвенником превратилась в эпицентр грозы. Молнии били в черный камень, казалось желая расколоть его. Ливень расползался во все стороны. Туча набухала, разрастаясь, собирая в себя, казалось бы, всю черноту камня под ней.
Лишь раз Лохем оглянулся, когда уже запрыгнул в седло. Оглянулся и опешил на миг.
В ослепительной вспышке молнии он увидел совершенно пустую площадку с расколотым на части жертвенником. Князя у жертвенника не было. Ослепленному, на миг ему показалось, что Колдун шагнул из ниоткуда, поднимая что-то с пола.
Но в данный момент все это было уже не важно.
Лохем пустил коня в галоп. Боясь, что не успеет вырваться из Города; боясь, что не успеет спасти сестру… Потому что воды Милосердия страшнее меча Справедливости и будучи призванными кровью, они сметают все на своем пути.
— Это моя вина, — твердил я себе, — Что мародеры, вернувшиеся из пустыни, перебили горожан, ослабленных Ритуалом.
Это я невольно открыл им вход несколько часов назад, войдя с Жетоном в Город. Совершенно обезумевшие от желания любой ценой уничтожить ересь и вернуть в Город Справедливость, науськанные Жрецом, они начали резню, начиная с тех, кто не успел вернуться в город, волной растекаясь от крайних домов к центру.
Колдун тоже был в Городе. И я чувствовал это всем своим нутром воина, но ведомый жетоном, безрезультатно мечась из дома в дом, никого не нашел.
Иногда мне казалось, что я вижу боковым зрением край черного плаща, или слышу звук удаляющихся шагов, но может это был морок? Наваждение? Черный камень прятал своего Колдуна.
Я шел за амулетом, впитавшим кровь Лейлы, зная, что убийца совсем рядом. Кровь, требующая отмщения, — не ошибается. Да и Дарин подтвердил.
Дарин, который вечно ноет о милосердии и шарахается от вида крови, сказал мне утром,
— Лейлу убил Колдун. Он давно задумал соблазнить ее.
Я не хотел знать подробностей. Внутри раненой птицей билось сердце. Дышать я мог через силу. Поэтому и сорвался. Поэтому и не дождался отца.
Много городов я видел, и много разных народов.
Наше племя, кочуя по огромной равнине, предлагало мир всем, кто согласен был жить в мире.
Вождь спокойно относился к любым обычаям, верованиям и традициям. Лишь садился на входе в гостевой шатер у входа в стан и рассказывал новым соседям, пришедшим за бесплатным угощением, — об устройстве мира, о Свете, без которого непонятно, что такое Тьма, о том, что картина мира у каждого своя, нарисованная внутри, в соответствии со свойствами души. И каждый видит мир по-своему, как в зеркале, выплескивая наружу то, что живет у него внутри.
Но бывало, что после первого же знакомства с местными обычаями, отец вызывал воинов и отдавал приказ сравнять поселение с землей.
Были случаи, когда запрещалось брать даже пленных. Вождь, стоя на холме, поднимал руку с именем Неназываемого, призывая его Гнев, а посохом направляя небесный огонь.
И тогда мы уничтожали все и всех, оставляя за собой лишь руины.
Все в моей жизни было просто и ясно. Те, у кого был шанс жить в соответствии с Законом Света, получали его. Те, чьи души погрузились во мрак Тьмы, не способные к изменениям, питающиеся от самых грязных, самых темных сущностей — уничтожались.
Отец говорил, — Не нужно давать гнили разрастаться. Её нужно просто уничтожить.
Так ушли в небытие поселения, где жители приносили в жертву детей, бросая их в пламя жертвенника, и считая, что так они продлевают себе годы жизни, — принося в жертву жизнь чужую. И те, кто ели от живого, считая, что принимают жизненную силу жертвы, молящей о смерти, мучающейся в агонии жертвы, сходящей с ума от боли.
Отец говорил, — Ничто не создано зря. Но если направление изначально неверное, то суть нужная превращается в суть разрушительную. А если это возводится в культ, то зло отдельное становится злом повсеместным.
Мы могли быть беспощадными, если это было необходимо. Беспощадными, но не жестокими. Бесстрашными и справедливыми. Именно эти три составляющие и определяют суть Воина. Убей врага, спаси друга и не бойся смерти.
Здесь же все было странно. Очень странно.
Я слышал звуки борьбы, крики детей, но, когда заворачивал за угол, наталкивался лишь на чей-нибудь труп.
Пробираясь к центру города, сужая круг поиска, я мучился вопросом, — было ли происходящее с жителями той самой мерой Справедливости, которую они заслужили?
Почти полдня я рыскал по городу в бесплодных поисках.
Внутри нарастало неприятное ощущение опасности. А ощущениям своим я привык верить с детства. Это не раз спасало мне жизнь и научило доверять интуиции так же, как и глазам.
Сейчас, идя за невидимой нитью вверх по петляющим улицам, я боялся. Чего? не знаю. Казалось, Город обступает меня, смотрит в спину, следит сквозь закрытые ставни домов. Но когда я распахивал какую-то из дверей, то находил лишь пустое жилище. Каменный мешок, окна которого зачастую находились под потолком.
Дома были устроены странно. Желоба, идущие с внешней стороны стен, на уровне крыш, похоже, в сезон дождей, приводили воду по специальной трубе в подвальное помещение. Выше этажом располагалось жилище, несколько спален, общий зал. За отдельной загородкой — отхожее место. Куда они девают испражнения и отходы? Кажется, выливают прямо на улицу. Рядом с каждым выходом из дома на задний двор зияло отверстие трубы, утопленной в камне. Оттуда доносился неприятный запах
Очень хотелось пить, Солнце клонилось к закату. Обыскав все дома вокруг, успокаивая коня, которого вёл в узде, дрожащего все сильнее, прядающего ушами и желающего вырваться, я наконец вышел на центральную площадь.
Вышел, чтобы в очередной раз не успеть.
Дара склонилась над лежащим рядом с жертвенником Князем. С такого расстояния не было понятно, жив ли мужчина. Но рукоятка ножа, торчащего из груди, — это всегда плохо. Остановив меня силой Ритуала, призвала Меру Милосердия, объединив свою жизнь с жизнью Князя, — сумасшедшая! Зачем она это сделала? Ведь какой был прекрасный повод оставить всю эту историю здесь навсегда.
Если бы я знал тогда, что, проходя через арку входа, она еще и объединила себя с Черным Городом!
Хорошо, что не знал.
Ругая себя на все лады за промедление, выдергивая плащ из седельной сумки, я успел лишь взбежать по ступеням подхватить потерявшую сознание сестру. Ударила ли в неё молния? Или обморок был следствием обряда?
Никогда еще мертвого не связывали с живым.
Судя по тому, что я видел в городе, жители прошли Ритуал. Оставалась маленькая надежда, что Князь, приняв Свет, положил свою судьбу на чашу весов Милосердного. И Дара, притянув Благодать, смогла спасти его.
Но сейчас это уже не узнать. Нужно было спасаться. Место, в котором сходятся две меры суда Неназываемого, — обычно гибнет, не выдерживая силы огня Справедливости, заливаемого водами Милосердия.
