– Кстати, о рыбе. Вы, я думаю, не ожидали встретить здесь Селедку?
– Какую селедку?
– Сельдинга.
– А, Сельдинга, – сказал он, и в его голосе я не уловил даже тени интереса. Разговор начал вянуть, и тут распахнулась дверь и в комнату впорхнула дуреха Филлис – видно было, что она прямо-таки подпрыгивает от нетерпения.
– Ах, простите, – пролепетала она. – Ты занят, папа?
– Нет, дорогая.
– Могу я с тобой кое о чем поговорить?
– Разумеется. Прощайте, Вустер.
Я понял, к чему он клонит. Мое присутствие нежелательно. Мне ничего не оставалось, как исчезнуть через стеклянную дверь, и как только я оказался в саду, на меня пантерой набросилась Бобби.
– Какого дьявола, Берти? – сказала она театральным шепотом. – Что за ахинею ты нес про какие-то усы? Я думала, он давно уже погребен под грузом оскорблений.
Я возразил, что Апджон пока не дал мне повода перейти к делу.
– Какого еще, черт тебя побери, повода?
– А такого. Должен же я как-то повернуть разговор в нужном направлении, верно?
– Дорогая, я понял, что Берти имеет в виду, – сказал Селедка. – Ему требуется…
– Point d’appui[12].
– Чего? – спросила Бобби.
– Ну, вроде исходного рубежа для атаки.
Она возмущенно фыркнула.
– А по-моему, он просто трусливый червяк. У него ноги похолодели от страха.
Мне ничего не стоило поставить ее на место, обратив внимание на тот факт, что у червяка не может быть ног – ни холодных, ни раскаленных докрасна, только неохота было с ней препираться.
– Убедительная просьба, Селедка, – с ледяным достоинством произнес я, – попроси свою приятельницу во время дискуссии держаться в рамках приличий. Ничего у меня не похолодело. Я храбр, как лев, и готов на ратный подвиг. Просто пока я ходил вокруг да около, ввалилась Филлис и заявила, что ей нужно поговорить с Апджоном.
Бобби снова фыркнула – на это раз безнадежно.
– Ну, это надолго. Нет никакого смысла ждать.
– Согласен, – сказал Селедка. – Операция временно откладывается, Берти, мы тебя известим о времени и месте следующего забега.
– Спасибо, – сказал я, и они ушли.
Я все еще стоял, погруженный в мысли о печальной судьбе, которая ожидает бедного Селедку, когда на горизонте показалась тетя Далия. До чего же я был рад ее видеть! Возможно, подумал я, она пришла, чтобы помочь и утешить, поскольку, подобно женщине из того стихотворения, она хотя и кажется порой грубоватой «в минуты счастья и покоя», но вы всегда можете рассчитывать на ее сочувствие, когда на вас наваливаются жизненные невзгоды.
Как только она подгребла поближе, мне показалось, что и ее чело омрачено тенью тревоги. И я не ошибся.
– Берти, – сказала она, возбужденно размахивая садовой лопаткой. – Знаешь, что я тебе скажу?
– Нет. Что?
– А вот что, – сказала престарелая родственница, и с ее уст сорвалось односложное восклицание, из тех, что издают охотники при виде своры гончих, преследующих зайца. – Эта дуреха Филлис только что обручилась с Уилбертом Артроузом!
Глава 17
Ее слова прозвучали как гром среди ясного неба. Не скажу, чтобы мне показалось, будто меня хватили обухом по голове, но я был потрясен. И то сказать: любимая тетушка из кожи вон лезет, чтобы ее крестница не угодила в лапы нью-йоркского плейбоя, и вдруг выясняется, что все ее благие намерения псу под хвост, как тут сыну ее покойного брата не содрогнуться от сострадания и жалости?
– Не может быть, – сказал я. – Кто вам это сказал?
– Она и сказала.
– Сама?
– Лично. Прискакала ко мне вприпрыжку, хлопая в ладошки от радости, и заблеяла: «Ах, дорогая миссис Траверс, я так счастлива, так счастлива». Безмозглая курица! Я чуть не треснула ее по башке лопаткой. Мне и прежде казалось, что у нее не все дома, но теперь я уверена, что там просто ни души.
– Но как это случилось?
– Все вышло из-за того, что ее пес свалился в воду.
– Верно, он искупался вместе со всеми. Но какое это имеет…
– Уилберт Артроуз прыгнул в озеро и спас его.
– Пес прекрасно мог выбраться на берег и сам. Он, собственно, уже плыл к берегу безукоризненным австралийским кролем.
