– Как все это гадко! – вырвалось у него вдруг.

– О чем это вы? – спросила она без особого интереса, пристально глядя в окно.

Почему-то ее безразличие возмутило его, хотя что толку возмущаться, ведь она, считай, на полпути в Америку…

– Мэри, – сказал он, – мне надо с вами поговорить. Мы ведь уже поели, почему же не уносят тарелки?

Мэри, даже не глядя на него, поняла, что он волнуется, и, похоже, догадывалась, что он хочет ей сказать.

– Заберут еще, всему свое время, – сказала она, и, желая показать, что она-то совершенно спокойна, приподняла солонку и смела крошки в кучку.

– Я должен извиниться, – продолжал Ральф, еще не зная толком, что скажет: странно, но он чувствовал, что должен сейчас же довериться ей решительно и бесповоротно, пока не исчез этот удивительный момент близости. – Я понимаю, что очень дурно с вами обошелся. То есть я хочу сказать, что я вам солгал. Вы ведь догадывались, что все это ложь? И тогда, на Линкольнз-Инн-Филдс, и сегодня во время нашей прогулки. Я обманщик, Мэри. Знали вы об этом, Мэри? И вообще, хорошо ли вы меня знаете?

– Думаю, да, – ответила она.

В этот момент официант забрал у них тарелки.

– Правда то, что я не хочу отпускать вас в Америку, – сказал он, не сводя глаз с солонки. – На самом деле то, что я к вам чувствую, ужасно и даже оскорбительно. – Он говорил негромко, стараясь сдержать волнение. – Если бы я не был таким самонадеянным идиотом, я бы посоветовал вам держаться от меня подальше. И все же, Мэри, несмотря на то что у меня относительно себя нет иллюзий, я все равно считаю, что нам стоит получше узнать друг друга, – такова жизнь, не правда ли? – Он кивком указал на присутствующих в зале. – Потому что, разумеется, в идеале, и даже в более приличном окружении, вам точно не следовало бы связываться со мной – всерьез, я имею в виду.

– Но ведь и я тоже не идеальный человек, – сказала Мэри тихо и раздумчиво, но, хотя говорила она еле слышно, за столиком воцарилось такое напряжение, что другие посетители трактира почувствовали это и уже поглядывали на них со смешанным чувством жалости, умиления и любопытства. – Я очень эгоистична – больше, чем вы думаете, и я гораздо более прозаична. Мне нравится командовать – вероятно, это самый большой мой недостаток. И, в отличие от вас, у меня нет этой беззаветной любви… – тут она вдруг запнулась и, мельком глянув на него, словно желая уточнить, о какой именно любви идет речь, – …к истине, – договорила она, как будто нашла наконец то, что искала.

– Я уже говорил вам, что я лжец, – упрямо повторил Ральф.

– Да, но только в мелочах, – возразила она нетерпеливо. – Не в серьезных делах, вот что важно. Смею предположить, в мелочах я честнее вас. И все же я бы не смогла любить, – она сама удивилась, что произнесла это слово, хотя было непросто, – того, кто лжет в главном. Я ценю правду, и очень даже, но не так, как вы. – Ее голос становился все тише и тише и, наконец, дрогнул, прервавшись: она едва удерживалась от рыданий.

«Боже мой! Она меня любит! – догадался вдруг Ральф. – Как же я раньше этого не замечал? Она вот-вот расплачется!»

Эта догадка поразила его; кровь бросилась ему в голову, и, хотя минуту назад он чуть было не попросил ее руки, мысль о том, что она его любит, казалось, все изменила, и теперь он уже не мог этого сделать. Он не осмеливался даже смотреть на нее. Если бы она заплакала, он не знал бы, чем ее утешить. Ему казалось, что произошло нечто ужасное, непоправимое. Официант снова переменил тарелки.

В волнении Ральф встал и, отвернувшись от Мэри, уставился в окно. Люди на улице казались ему распадающимися и складывающимися вновь фрагментами головоломки, это было очень похоже на картину его собственных мыслей и чувств, точно так же возникавших и распадавшихся в его голове. То он бурно радовался тому, что Мэри его любит, а в следующий миг ему казалось, что он ничего к ней не чувствует, и более того, ее любовь была ему неприятна. То ему хотелось тотчас жениться на ней, то бежать без оглядки и больше никогда ее не видеть. Чтобы как-то обуздать эти беспорядочно скачущие мысли, он заставил себя прочесть надпись на витрине аптеки прямо напротив, затем рассмотрел склянки под стеклом, затем обратил взор на небольшую группу женщин, разглядывающих большую витрину мануфактурного магазина. Кое-как ему удалось взять себя в руки, и он уже собрался было обернуться и попросить у официанта счет, как вдруг заметил высокую фигуру, быстро движущуюся по другой стороне тротуара, – высокую, стройную, с горделивой осанкой, и так странно было видеть ее в этом непривычном окружении. В левой руке она держала перчатки. Все это Ральф заметил и узнал даже раньше, чем всплыло имя, давшее всему этому название: Кэтрин Хилбери. Казалось, она ищет кого-то. И действительно, она оглядывалась по сторонам, и в какой-то миг ее взгляд скользнул по эркерному окну, за которым стоял Ральф, но она тотчас отвернулась, так что ему оставалось лишь гадать, заметила она его или нет. Это нежданное видение произвело на него сильное впечатление. Словно он узрел некий образ, вызванный к жизни одной силой мысли и сотканный из мечты, а не живую женщину из плоти из крови, спешащую куда-то по другой стороне улицы. Но при этом он вовсе не думал о ней. Впечатление было настолько сильным, что он не мог от него ни отмахнуться, ни даже разобраться, действительно ли ее он видел или то было наваждение.

Ральф опустился на стул и сказал отрывисто, обращаясь скорее к себе самому, а не к Мэри:

– Это была Кэтрин Хилбери.

– Кэтрин Хилбери? О чем это вы? – спросила она, поскольку не поняла, что он говорит об увиденном за окном.

– Кэтрин Хилбери, – повторил он. – Но ее уже нет.

– Кэтрин Хилбери! – Ужасная догадка мелькнула в ее голове. – Я всегда знала, что это Кэтрин Хилбери! – Теперь ей все стало ясно.

После минутного молчания она подняла взгляд на Ральфа: он смотрел затуманенным взором прямо перед собой, но его взгляд был устремлен туда, где ничто не напоминало о том, где они сейчас, в такую даль, которая за все годы их знакомства так и осталась для нее недосягаемой. Весь его облик – чуть приоткрытые губы, непроизвольно сжатые руки – говорил о том, что он целиком погружен в радостное созерцание, ей казалось, что между ними пала невидимая завеса, разом отгородившая его от нее. Она все это видела ясно, и, даже если б он изменился до неузнаваемости, она и это приняла бы как должное тоже, потому что чувствовала: только так – собирая один за другим все факты и складывая их вместе – она еще может продержаться, не рассыпаться в прах, а по-прежнему сидеть за этим столом, как будто ничего не случилось. Истина была ей поддержкой; она даже подумала вдруг, глядя на его лицо, что свет истины сияет не в нем, а где-то далеко за ним, – свет истины, повторила она про себя, поднимаясь, сияет над миром не для того, чтобы мы тревожили его нашими личными бедами.

Ральф подал ей пальто и посох. Она застегнула пальто на все пуговицы, крепко стиснула ясеневую палку. Ее все еще обвивал вьюнок; и тогда, видимо решив, что может позволить себе некоторую сентиментальность, она оторвала два листочка, положила в карман, а потом убрала с посоха плющ. Перехватила палку посредине, посильнее надвинула на лоб меховую шляпку, как будто за окном ярилась буря и ей предстоял долгий и трудный путь. Выйдя на улицу, Мэри встала прямо посреди дороги, достала из сумочки бумажку и зачитала вслух список вещей, которые ей поручили купить: там были фрукты, сливочное масло, бечевка и так далее и тому подобное – и за все это время даже не взглянула на Ральфа.

Ральф слышал, как она отдает распоряжения услужливым розовощеким приказчикам в белых фартуках, и, хотя его мысли были заняты другим, отметил решительную манеру, с которой она высказывала им свои пожелания. И невольно начал снова мысленно перебирать ее достоинства.

Так он стоял, наблюдая за происходящим и от нечего делать ковыряя носком ботинка опилки, которыми был посыпан пол в лавке, как вдруг позади послышался мелодичный знакомый голос, и кто-то тронул его за плечо.

– Я не ошиблась? Это же правда вы, мистер Денем? Я еще издали через стекло заметила ваше пальто и сразу его узнала. Вы не видели Кэтрин или Уильяма? Я весь Линкольн обошла, с ног сбилась, но так и не поняла, где же здесь руины.

Конечно же это была миссис Хилбери. С ее появлением все в лавке оживились, многие покупатели с любопытством поглядывали на нее.

– Для начала объясните мне, где я, – начала она требовательно, но, перехватив взгляд услужливого приказчика, обратилась к нему. – Я говорю о руинах – там вся наша компания, возле этих руин, они меня ждут. Это такие римские развалины – или греческие, мистер Денем? В этом городке столько всего чудесного, вот только, на мой взгляд, руин многовато. Ой, какие миленькие горшочки с медом, в жизни ничего прелестнее не видела – это все делают ваши собственные пчелы? Умоляю, дайте мне один из этих прелестных горшочков, а потом расскажите, как мне добраться до руин… А теперь, – продолжала она, получив ответ на свой вопрос, а заодно и горшочек меда, познакомившись с Мэри и попросив проводить ее до руин, поскольку в этом городе столько поворотов и такие восхитительные виды, такие прелестные полуголые мальчуганы возятся в лужах, такие венецианские каналы, такие чашечки старинного синего фарфора в антикварных лавках, что в одиночку просто невозможно найти дорогу к руинам. – А теперь, – воскликнула она, – расскажите, как вы здесь оказались, мистер Денем, – потому что вы ведь мистер Денем, я не ошиблась? – переспросила она на всякий случай, вдруг усомнившись в том, что правильно все запомнила. – Блестящий молодой человек, который пишет статьи для «Обозрения»? Только вчера муж говорил мне, что считает вас одним из умнейших людей, с какими ему доводилось встречаться. И конечно же вы мне посланы самим Провидением, потому что, если бы вас не заметила, я бы ни за что на свете не отыскала эти руины.

Тем временем они дошли до римской арки, и миссис Хилбери увидела наконец остальных путешественников – они, как часовые, стояли на улице, поглядывая в оба ее конца, чтобы вовремя перехватить миссис Хилбери, пока она опять не скрылась в очередной лавке.

– Я нашла кое-что получше, чем руины! – воскликнула она. – Я нашла двух друзей, которые рассказали мне, как вас найти, и не знаю вообще, что бы я без них делала. Надо обязательно пригласить их к нам на чай. Какая жалость, что мы недавно отобедали. И нельзя ли как-нибудь сделать так, чтобы это было не в счет?

Кэтрин, которая стояла на той же улице чуть дальше и рассматривала витрину скобяной лавки, как будто ее матушка могла спрятаться где-нибудь среди газонокосилок и садовых ножниц, обернулась на ее голос и направилась к ним. Увидев Денема и Мэри Датчет, она очень удивилась. Может быть, сердечность, с которой она их поприветствовала, всегда бывает в тех случаях, когда неожиданно встречаешь в деревенской глуши знакомых, а может, она была просто рада их видеть – так или иначе, пожимая им руки, она воскликнула с довольной улыбкой:

– А я и не знала, что вы здесь живете! Что же вы мне не сказали – мы могли бы повидаться. А вы остановились у Мэри? – продолжала она, обращаясь к Ральфу. – Какая жалость, что мы раньше не встретились.

Но теперь, когда всего несколько футов отделяло его от женщины, о которой он так долго и мучительно мечтал, Ральф смутился и не мог вымолвить ни слова; он попытался взять себя в руки, но то бледнел, то краснел, однако наконец решился взглянуть на нее, чтобы увидеть в холодном свете дня, есть ли хоть малая доля правды в придуманном им образе, что так долго преследовал его. Но по-прежнему не мог сказать ни слова. На помощь пришла Мэри, ответив за них обоих. Его поразило, что эта Кэтрин сильно отличается от той, что сохранилась в его памяти, это было странно, и ему пришлось отказаться от прежнего образа и привыкать к новому. Легкий малиновый шарф, наброшенный поверх шляпки, трепетал на ветру, наполовину скрывая ее лицо, одна прядь волос выбилась из прически и свисала полураспущенным локоном возле огромных и темных глаз, которые он называл печальными, но теперь эти глаза сияли, как море, пронзенное солнечным лучом, и вся она была – порыв, незавершенность, вся – стремление в неведомую даль. Он вдруг вспомнил, что ни разу еще не видел ее при свете дня.

Тем временем было решено, что искать руины, как предполагалось сначала, уже слишком поздно, и вся компания двинулась не спеша к конюшне, где они оставили карету.

– Знаете, – сказала Кэтрин, шагая чуть впереди остальных вместе с Ральфом, – кажется, я видела вас утром, вы стояли у окна. Но потом подумала: да этого быть не может. Но это были вы…

– Да, мне тоже показалось, что я вас видел – но это были не вы, – ответил он.

Это его замечание, сделанное с излишней даже категоричностью, напомнило ей другие мучительные разговоры и гневные отповеди, как будто она опять оказалась в лондонской гостиной, среди семейных реликвий, за чайным столом, и в то же время она вспомнила, что между ними осталось что-то недоговоренное – то ли она не успела ему сказать, то ли недослушала, но что именно – этого она не помнила.

– Думаю все же, это была я, – ответила она. – Искала матушку. Вот так каждый раз бывает, стоит нам оказаться в Линкольне. На самом деле я не знаю другого такого семейства, которое было бы столь же беспомощным. Но это, в общем, не важно, потому что кто-то всегда оказывается рядом и мигом вызволяет нас из беды. Когда я была ребенком, меня однажды забыли одну в поле с быком… но где же мы оставили карету? На этой улице или, может, на следующей? Скорее всего, на следующей. – Оглянувшись, она увидела, что остальные следуют за ней, выслушивая воспоминания о Линкольне, которыми миссис Хилбери сочла необходимым с ними поделиться. – Но что вы здесь делаете? – спросила Кэтрин.

– Покупаю коттедж. Я намерен жить здесь – как только найду подходящий, а Мэри говорит, особых трудностей с этим не будет.

– Так, значит, – воскликнула она, – вы оставите адвокатуру? – У нее вдруг мелькнула догадка, что он, должно быть, уже помолвлен с Мэри.

– Контору стряпчих, вы имеете в виду? Да. Оттуда я намерен уйти.

– Но почему? – спросила она. И сама же сразу ответила, совсем другим тоном, задумчиво и грустно: – Думаю, вы правильно поступаете. Вы станете намного счастливее.

В этот самый момент, когда ее слова, казалось, подсказали ему, что надо делать, они вошли в ворота постоялого двора и увидели там фамильную карету Отуэев, в которую была уже запряжена одна холеная, лоснящаяся лошадь, а другую как раз вели с конюшни.

– Не знаю, что люди имеют в виду, когда говорят о счастье, – резко ответил он, отступая в сторону и пропуская грума с ведром. – И почему вы думаете, что я непременно буду счастлив? Сам я ничего такого не жду. Я бы сказал, что так я буду гораздо менее несчастлив. Писать ученый труд да с экономкой браниться – если в том заключается счастье. А вы как думаете?

Она не смогла ответить, потому что их сразу же окружила вся компания – миссис Хилбери, и Мэри, и Генри Отуэй, и Уильям.

Родни тотчас подошел к Кэтрин:

– Генри собирается ехать домой с твоей мамой, и я предложил им высадить нас на полпути – а дальше мы дойдем пешком.

Кэтрин странно покосилась на него, но кивнула.

– К сожалению, нам в разные стороны, а то бы мы вас подвезли, – продолжил он, обращаясь к Денему.

Родни вел себя на редкость вызывающе, словно хотел поскорее распрощаться, и Кэтрин пару раз, как отметил Денем, взглянула на него то ли с удивлением, то ли с досадой. Она помогла матери надеть накидку и сказала Мэри: