Она привстала, словно собираясь уходить. Желая задержать ее, Ральф вскочил и принялся расхаживать по кухне, где, кроме них двоих, никого не было, и каждый раз, доходя до двери, с трудом преодолевал искушение распахнуть ее и выбежать в сад. Моралист не преминул бы заметить, что, верно, в этот момент его мучила совесть из-за того, что он причинил Мэри столько страданий. На самом же деле, напротив, Ральф разозлился; то была смешная и бессильная злость человека, который обнаружил, что запутался окончательно и бесповоротно. Нелогичность человеческой жизни загнала его в ловушку. И хотя препятствия на пути к его мечте казались ему наносными, тем не менее он не видел способа их обойти. Его раздражало все, что говорила Мэри, и даже самый звук ее голоса, потому что она ничем не могла ему помочь. Она была частью той безумно хаотичной массы, которая лишь осложняет рассудочную жизнь. О, с каким наслаждением он хлопнул бы сейчас дверью или сломал ножки стула, как будто они и были теми нелепыми препятствиями, которые ему так досаждали.
– Я не уверен, может ли вообще одно человеческое существо понять другое, – сказал он, прекратив расхаживать по кухне. Он остановился перед Мэри и продолжил: – Раз мы все такие лжецы, едва ли это возможно. Но почему бы не попытаться? Не желаете выходить за меня – не надо; но вы твердите о любви, запрещаете нам видеться – не слишком ли сентиментально? Вы думаете, я ужасно себя веду, – сказал он, не дождавшись ее ответа. – Разумеется, я веду себя отвратительно, но нельзя судить людей по поступкам. Нельзя прожить жизнь, измеряя хорошее и дурное карманной линейкой. Вот что вы всегда делаете, Мэри, и сейчас тоже.
Она представила себя в конторе суфражисток, где она вершит суд, что хорошо, а что плохо, – и ей показалось, что в этом обвинении есть доля истины, хотя в целом он ее не переубедил.
– Я не сержусь на вас, – сказала она очень спокойно и взвешенно. – Я буду видеться с вами, как и обещала.
Она действительно именно это уже обещала ему, и он едва ли мог объяснить, чего же еще хочет – какой-то близости, какой-то помощи в борьбе с призраком Кэтрин, возможно, чего-то, чего, как он понимал, у него нет права просить; и наконец, опустившись в кресло и вновь посмотрев на гаснувший огонь, он понял, что побежден: не Мэри, но самой жизнью. Он чувствовал, что отброшен вновь в самое начало, где всего еще предстоит добиться; но в ранней юности по неведению питаешь надежду. Он уже не был уверен, что победит.
Глава XX
К счастью для Мэри Датчет, вернувшись в контору, она узнала, что из-за неких малопонятных маневров в парламенте на голосовании вновь обошли вопрос участия женщин в выборах. Миссис Сил пребывала в состоянии, близком к помешательству. Двуличность министров, вероломство мужчин, оскорбление женского сообщества, шаг назад для всей цивилизации, попрание дела ее жизни, которому она, как истинная дочь своего отца, посвятила всю себя без остатка, – обо всем этом говорилось постоянно, и контора была завалена газетными вырезками, испещренными жирными синими знаками ее недовольства. Оказалось, миссис Сил неверно оценивала человеческую природу.
– Простая элементарная справедливость, – сказала она, махнув рукой в сторону окна и указывая на пешеходов и омнибусы, движущиеся по дальней стороне Расселл-сквер, – сейчас так же далека от них, как и всегда. Так что теперь, Мэри, мы смело можем назвать себя первопроходцами в диких прериях. Мы можем лишь терпеливо указывать им, где правда. И дело не в «них», – продолжала она, черпая уверенность в созерцании толпы, – а в их лидерах. Это джентльмены, заседающие в парламенте и отбирающие у народа по четыре сотни в год. Если бы мы могли показать людям, что мы делаем, очень скоро справедливость бы восторжествовала. Я всегда верила в людей, и сейчас верю. Но… – Она покачала головой и заявила, что готова дать людям второй шанс; но если они им не воспользуются, то за последствия она не отвечает.
Отношение мистера Клактона было более философским и подтверждалось статистикой. Он вошел в комнату сразу после бурной речи миссис Сил и доказал на исторических примерах, что подобные повороты были характерны для любой политической кампании, на любом уровне. Так или иначе, катастрофа только укрепила его дух. Враг, сказал он, перешел в наступление, и теперь задача Общества – перехитрить противников. Он поведал Мэри, что, зная их коварство, уже принял некие ответные меры и направил свой разум в русло задачи, которая, насколько она могла судить, зависела единственно от него. Задача эта состояла, как объяснил он ей, пригласив в свой кабинет для личной беседы, в систематическом пересмотре картотеки в поисках материалов для совершенно новых лимонно-желтых листовок, в которых факты будут вновь выстроены в некоей поразительной последовательности, а также в том, чтобы повесить для наглядности крупномасштабную карту Англии, утыканную булавочками с разноцветными флажками-кисточками, в зависимости от их географического расположения. По новой системе каждому району полагались собственный цветной флажок, своя бутылочка чернил, отдельная папка с бумагами и полка в шкафу для отзывов; так что под буквой М или С, в случае необходимости, можно будет найти все данные об организациях суфражисток данного графства. Разумеется, для этого нужно будет проделать огромную работу.
– Мы должны постараться лучше узнать друг друга с помощью телефонии, мисс Датчет, – сказал он и, упиваясь мысленной картиной, продолжил: – Мы будем все обсуждать с помощью гигантской системы проводов, соединяющей нас с каждым уголком страны. Нам следует держать руку на пульсе общества; мы хотим знать, о чем думают люди по всей Англии; мы хотим объяснить им, о чем следует думать.
Разумеется, эта система пока существовала только в виде наброска – ее приблизительное описание было сделано на коленке за время рождественских каникул.
– …В то время как вы должны были отдыхать, мистер Клактон, – почтительно напомнила Мэри, однако голос ее звучал равнодушно и устало.
– Мы научились работать без выходных, мисс Датчет, – сказал мистер Клактон, его глаза блестели от удовольствия.
Он непременно хотел знать ее мнение о лимонно-желтых листовках. Согласно плану, их следовало распространить немедленно и в огромных количествах, чтобы генерировать и стимулировать, генерировать и стимулировать, повторил он, правильные настроения в стране до того, как начнутся парламентские слушания.
– Мы должны застать противника врасплох, – заявил он. – Враг не дремлет. Вы читали обращение Бингема к избирателям? Вот пример того, с чем нам предстоит столкнуться, мисс Датчет.
Он вручил ей огромную папку газетных вырезок и, попросив высказать свои пожелания относительно лимонно-желтых листовок еще до обеда, поспешил вернуться к собственным бумажкам и бутылочкам чернил.
Мэри закрыла дверь, положила документы на стол и села, подперев голову руками. В голове ни единой мысли. Она прислушалась – как будто надеялась, что это поможет ей настроиться на рабочий лад. Из соседнего кабинета доносился быстрый и неровный стук клавиш печатной машинки миссис Сил; можно было не сомневаться, что она уже трудится на благо английского народа, то есть, как сформулировал мистер Клактон, «генерирует и стимулирует» – так он выразился. Боролась с врагом, который конечно же не дремлет. Слова мистера Клактона никак не шли у Мэри из головы. Она отпихнула бумаги на дальний край стола. Все было без толку: с ее головой что-то случилось, словно изменился фокус и близкие вещи стали точно в тумане. Она вспомнила, что такое уже произошло с ней однажды, после того как она встретила Ральфа в парке на Линкольнз-Инн-Филдс. Тогда на заседании комитета она долго грезила о воробьях и цветах, пока, уже под конец заседания, к ней не вернулось привычное мироощущение. Но вернулось только потому, подумала она с насмешкой над собственной слабостью, что собиралась направить его на борьбу против Ральфа. И, честно говоря, не было никакого «мироощущения». Как ни старалась, она не могла представить мир разделенным на две части – хороших людей и плохих, и не было у нее такой уж уверенности в правоте собственных взглядов – во всяком случае, не настолько, чтобы склонять на свою сторону все население Британских островов. Она посмотрела на лимонно-желтые листовки и чуть ли не с завистью подумала о том, какая нужна слепая вера, чтобы находить утешение в изготовлении таких бумажек; что же касается ее, она вполне могла бы провести остаток дней в полном молчании, имей она хоть толику личного счастья. Мэри читала отчет мистера Клактона со странным двойственным чувством: с одной стороны, она ясно видела его вялое и напыщенное многословие, с другой – понимала, что вера, возможно даже в иллюзию, но в любом случае вера во что-то, была тем самым даром, которому можно было лишь позавидовать. И конечно же это была иллюзия. Она с любопытством оглядела окружающую ее конторскую мебель, разное оборудование – предмет ее гордости – и очень удивилась, обнаружив вдруг, что копировальные машины, картотека, папки с документами вдруг словно окутались дымкой, придававшей им некую цельность и значительность независимо от их назначения. Ее поразила уродливая громоздкость этой мебели. Так сидела она в грусти и апатии, как вдруг машинка в соседней комнате смолкла. Мэри тотчас подобралась, положила руки на запечатанные конверты и постаралась придать своему лицу выражение, которое не позволило бы миссис Сил догадаться, о чем она думает. Но внутренний голос подсказывал ей, что, если она хочет сохранить лицо, лучше сделать так, чтобы миссис Сил ее лица вовсе не видела.
Прикрыв глаза ладонью, Мэри смотрела, как миссис Сил выдвигает один ящик за другим в поисках какого-то конверта или листовки. Ей очень хотелось убрать руку от лица и воскликнуть: «Сядьте, Салли, сядьте и расскажите мне, как вам это удается – как вы умудряетесь так суетиться в полной уверенности, что ваши дела настолько важны, а мне они кажутся бесполезными, словно жужжание осенних мух?» Впрочем, она ничего такого вслух не сказала и принялась машинально перебирать бумаги, так что справилась со своей утренней порцией дел почти как обычно. В час дня она с удивлением обнаружила, что весьма успешно завершила все утренние задания. Надев шляпку, Мэри решила перекусить в кафе на Стрэнде, чтобы пробудить к жизни и вторую половину себя – свое тело. С исправно работающими умом и телом можно и дальше шагать в ногу с толпой и не думать о том, что все это пустое и что этому отлаженному механизму не хватает самого главного, чего-то, что она видела раньше, а теперь не видит.
Она разбирала свой случай, пока шла по Черинг-Кросс-роуд. И задала себе несколько вопросов. Например, что, если ее задавит насмерть проезжающий мимо омнибус? Нет, этого ей совсем не хотелось. Или пристанет вон тот хмурый мужчина, отирающийся у входа на станцию подземки? Нет, она не чувствовала ни страха, ни возбуждения. Пугает ли ее страдание в любой форме? Нет. Страдание не привлекало и не отталкивало. А как же то – главное? В глазах каждого прохожего она замечала некий огонек, словно от всего, с чем они сталкивались во внешнем мире, в сознании зарождалась живительная искра, побуждавшая их к действию. Девушки, разглядывающие витрины модисток, – у них был этот огонек в глазах; пожилые мужчины, роющиеся в книгах букинистической лавки и терпеливо выжидающие, пока назовут цену – минимальную цену, – и у них он тоже был. Но ее совершенно не волновали ни наряды, ни деньги. Книги были ей не нужны, потому что слишком уж были связаны с Ральфом. Она решительно шла сквозь толпу, настолько чуждая ей, что прохожие невольно чувствовали это и расступались перед ней.
Какие странные мысли рождаются, когда идешь в толпе без всякой цели, смутно улавливая доносящиеся откуда-то обрывки мелодий, и в голове возникают самые разные образы, картины, выводы. От четкого осознания себя как личности Мэри перешла к миропорядку в целом, к которому она, как человек разумный, имела отношение. Это возникло точно смутное видение: оно замаячило на границе сознания, затем растаяло бесследно. Ах, если б у нее были карандаш и бумага, тогда бы она могла записать эту мысль, что так естественно, будто сама собой, появилась, пока она шла по Черинг-Кросс-роуд. Но если она заговорит с кем-то, то потеряет нить рассуждения. То, что открылось ей, показывало ее жизненный путь с нынешнего момента и до самой смерти, причем настолько убедительно, что лучшего и желать нельзя. Всего-то и нужно было побродить в толпе, среди шума и музыки – странно, но это помогало ей сосредоточиться, – чтобы воспарить над мирской суетой и понять это раз и навсегда. Ее личные страдания уже позади. И все то время, пока в ее голове с молниеносной быстротой сменялись, тесня друг друга, все новые образы, пока она с неимоверным трудом восходила то к одной вершине мысли, то к другой, пока пыталась сформулировать новое понимание жизни, ее губы отчетливо продолжали шептать только два слова: «Не – счастье, не – счастье». Мэри села на скамью перед статуей одного из лондонских героев на набережной и повторила вслух эти слова. Они были для нее как редкий цветок или осколок камня, принесенный скалолазом в доказательство того, что он хоть краткий миг, но стоял на заоблачной горной вершине. Вот и она побывала там и видела мир, распростершийся перед ней до самого горизонта. Теперь, с учетом новых знаний, ей следовало спуститься в мир и найти себе там новое место. Ее уделом будет одна из тех уязвимых и незавидных позиций, которых, естественно, избегают счастливые люди. И она стала мысленно перебирать детали нового плана, даже с каким-то мрачным удовлетворением.
«Теперь, – сказала она себе, вставая, – я подумаю о Ральфе».
Какую роль отвести ему в ее новой жизни? Поначалу, воодушевившись, она полагала, что легко с этим справится. Но вскоре с ужасом обнаружила, что чувства вырвались из узды сразу после того, как она позволила себе подумать о нем. Она то пыталась поставить себя на место Ральфа и представить ход его мыслей; затем вдруг ополчалась против него и упрекала в жестокости и бездушии.
– Но я не хочу, не хочу ни на кого держать зла, – сказала она вслух; выбрала минуту, чтобы осторожно перейти улицу, и десять минут спустя уже обедала на Стрэнде, слишком яростно нарезая мясо на мелкие кусочки, но не давая соседям по столу другого повода заподозрить ее в эксцентричности.
Ее внутренний монолог распался на отдельные фразы, внезапно всплывающие из бурного потока мыслей, – особенно когда ей нужно было заставить себя что-либо сделать: двигаться, считать деньги или смотреть, куда свернуть на перекрестке. «Знать правду – принимать без горечи» – единственное, что можно было понять из ее сбивчивого монолога, произнесенного перед статуей Френсиса, герцога Бедфорда [64] , – разве что имя Ральфа мелькало порой в самом неожиданном контексте, как будто, в очередной раз повторив его, она спохватывалась и спешила добавить к нему любую нелепицу, дабы лишить это упоминание всякого смысла.
Однако великие поборники прав женщин – мистер Клактон и миссис Сил – не заметили ничего необычного в поведении Мэри, кроме того, что она вернулась в контору с ланча почти на полчаса позже. К счастью, они были слишком заняты собственными делами и поэтому не докучали ей. Если б они застали ее врасплох, то увидели бы, с каким восторгом она рассматривает большой отель на другой стороне площади; ручка, написав несколько слов, лежала на бумаге, а мысли витали среди позлащенных солнцем окон и султанов сиреневатого дыма. Но конечно же этот заоконный пейзаж никоим образом не соответствовал ее размышлениям. Ее взгляд скользил дальше, не останавливаясь на проблемах, что были на переднем плане, более того, сейчас она даже не замечала их – после того как отреклась от собственных притязаний – и теперь могла охватить взглядом весь горизонт, разделяя мечты и страдания со всем человечеством. Действительность слишком поздно и слишком грубо вторглась в ее жизнь, и нельзя сказать, что самоотречение доставило ей чистую радость; однако она была довольна хотя бы тем, что после отказа от всего, что делало ее жизнь такой простой, счастливой, прекрасной и необыкновенной, осталась суровая реальность, не замутненная личными тревогами, – далекая, как звезды, и, как звезды, неисчерпаемая.
Пока мысли Мэри Датчет причудливым образом переходили от частного к общему, миссис Сил вспомнила о своих обязанностях и занялась приготовлением чая. Увидев, что Мэри передвинула свой стул к окну, она немного удивилась и, включив газ и дождавшись ровного пламени, выпрямилась и взглянула на девушку. По всей вероятности, секретарша плохо себя чувствует, но Мэри, поднявшись с заметным усилием, ответила, что она не больна.
– Я почему-то ужасно ленивая сегодня, – добавила она, взглянув на стол. – Салли, вам лучше нанять другую секретаршу.
Эти слова были сказаны вроде бы в шутку, но что-то в том, как они были сказаны, вызвало в миссис Сил чувство зависти, смешанное со страхом. Она ужасно боялась, что однажды Мэри – молодая женщина, олицетворявшая собой столько сентиментальных и одновременно восторженных идей, совсем как юная святая, в белом, с букетиком лилий в руке, – вдруг весело сообщит, что собралась замуж.
– Вы же не хотите сказать, что собираетесь уйти от нас? – сказала она.
– Я еще ничего не решила, – ответила Мэри уклончиво.
Миссис Сил достала из буфета чашки и поставила их на стол.
– Но ведь вы собираетесь замуж, не правда ли? – спросила она, зачастив от волнения.
– Почему вы сегодня задаете такие странные вопросы, Салли? – раздраженно сказала Мэри. – Неужели мы все должны обязательно выйти замуж?
Странная усмешка тронула губы миссис Сил. Казалось, она на мгновение соприкоснулась с той ужасной стороной бытия, которая была связана с чувствами, с личной жизнью, с разницей полов, но поспешила как можно скорее укрыться от нее под сенью собственной трепетной девственности. Разговор принял настолько неприятный ей оборот, что она с головой нырнула в буфет, сделав вид, будто ищет среди фарфора некий недостающий предмет.
– У нас есть наша работа, – сказала она наконец, вытащив из недр буфета голову – румянец на ее щеках был ярче обычного, – и решительно поставила на стол вазочку с вареньем.
Казалось, за этим должна была последовать очередная сбивчивая, но вдохновенная тирада на ее любимую тему – о свободе, демократии, правах человека и продажных политиках. Но что-то ей мешало: может быть, какие-то воспоминания о собственном прошлом или о прошлом женщин вообще. Миссис Сил украдкой взглянула на Мэри, которая по-прежнему сидела у окна, положив руку на подоконник. Она еще так молода, отметила миссис Сил, и полна пробуждающейся женственности! То, что она увидела, весьма смутило ее, и она судорожно переставила чашку с одного блюдца на другое.
– Да, работы хватит до конца жизни, – сказала Мэри, как бы завершая некий мысленный монолог.
Миссис Сил мгновенно повеселела. Посетовав на пробелы в собственном образовании и на отсутствие логического мышления, она тотчас с жаром заговорила о текущих и перспективных задачах, напирая на их важность и неотложность. Она разразилась речью, в которой задавала множество риторических вопросов и сама же отвечала на них, постукивая кулачками для пущей убедительности.
– До конца жизни? Дорогая моя, да тут хватит работы на несколько жизней! Один падет, но на его место встанут другие! Мой отец, первопроходец в своем поколении… и я, как его верная дочь, делаю все, что в моих силах. Но, увы, наши возможности не безграничны! И теперь вы, юные женщины, – теперь ваш черед, мы смотрим на вас, будущее смотрит на вас! Ах, дорогая, проживи я тысячу жизней, я их все отдала бы на благо нашего дела. Проблема женщин, вы говорите? Нет, проблема всего человечества! Но есть некоторые, – она свирепо глянула в окно, – кто этого не понимает! Есть еще те, кого устраивает нынешнее положение дел, кто год за годом отказывается взглянуть правде в лицо. И мы, те, кто знает правду… что, чайник уже закипел? Нет, я за ним слежу… так вот, мы знаем правду! – продолжала она, жонглируя чайником с кипятком и заварочным чайником. Отвлекшись на эти манипуляции, она, похоже, потеряла нить размышлений и яростно закончила: – Все так просто!
И миссис Сил заговорила о том, что всегда вызывало у нее возмущенное недоумение: почему в мире, где добро так четко и безошибочно отделено от зла, люди не в силах отличить одно от другого и утвердить идеи справедливости в нескольких простых и четких парламентских актах, которые в самом скором времени должны будут полностью изменить судьбу человечества.
– Казалось бы, – задумчиво произнесла она, – люди с университетским образованием, вроде мистера Асквита, – они должны внять разумным доводам. Но доводы – что такое доводы, не подкрепленные реальностью?
Для большей убедительности она торжественно повторила последнюю фразу – ее-то и услышал мистер Клактон, появившись из своего кабинета; он повторил эту фразу в третий раз, придав ей, как он обыкновенно делал с сентенциями миссис Сил, оттенок мрачного юмора. Впрочем, он был полностью доволен окружающим миром и даже заметил, что эти слова следовало бы напечатать крупными буквами в заголовке листовки.
– Но, миссис Сил, мы должны стремиться к разумному сочетанию того и другого, – важно добавил он, чтобы умерить ее кипучий энтузиазм. – Реальность следует подкрепить доводами, иначе ее не заметят. Самое слабое место во всех подобных движениях, мисс Датчет, – продолжил он, занимая место за столом и обращаясь к Мэри, как делал всегда, когда собирался поделиться своими глубокими наблюдениями, – что им недостает интеллектуальных обоснований. И на мой взгляд, это серьезная ошибка. Британской публике нравится ложка здравого смысла в бочке красноречия – камешек реальности в пироге сентиментальности, – сказал он, придав своим словам больше литературности и точности.
С какой-то прямо отеческой гордостью он остановил взгляд на желтой листовке, которую держала в руке Мэри. Девушка встала, пересела на свое место во главе стола, налила коллегам чаю и сказала, что она думает о листовке. Уже, наверное, тысячу раз она вот так же разливала чай и так же критиковала листовки мистера Клактона, но теперь все будет иначе; тогда она была добровольцем, сейчас же ее призвали в ряды. Она отреклась от чего-то и теперь, если можно так выразиться, в авангарде жизни. О мистере Клактоне и миссис Сил она и раньше знала, что они не в авангарде: через разделяющую их пропасть она смотрела на них, и ей казалось, что это какие-то люди-тени, мечущиеся по жизни, – чудаковатые, не слишком умные и в чем-то ограниченные. Но сегодня эта мысль особенно поразила ее, после того как она поняла, что ничем не лучше их и что ее место отныне среди таких, как они. Когда часть мира погрузилась во мрак, человек более темпераментный, попереживав, вполне мог бы попытаться повернуть его к себе другой, возможно более светлой и радостной, стороной. Но нет, говорила себе Мэри, не в силах отказаться от того, что считала единственно правильным взглядом на вещи, даже если я утратила право на все лучшее, я не стану притворяться, что есть какая-то еще точка зрения. Что бы ни случилось, я все приму как должное. И эти слова отдавались в ней почти физической болью. К тайному ликованию миссис Сил, правило, согласно которому говорить о делах за столом строго запрещалось, было на некоторое время забыто. Мэри и мистер Клактон принялись ожесточенно спорить, так что миссис Сил почувствовала, что происходит нечто очень важное, только не понимала, что именно. Она еще больше разволновалась, цепочки с крестиками окончательно перепутались у нее на груди, и она чуть не продырявила стол карандашом, акцентируя самые важные моменты обсуждения, ведь ясно было, что никакой кабинет министров не может устоять перед такими железными доводами.
За всеми этими разговорами миссис Сил чуть не забыла о своем личном орудии справедливости – пишущей машинке. Зазвонил телефон, она кинулась отвечать на звонок, который сам по себе был важным знаком, и слушала голос в трубке так, как будто именно здесь, в этой точке земного шара, сошлись сейчас все подземные провода мысли и прогресса. Когда она вернулась к столу передать сообщение от печатника, то увидела, что Мэри надевает шляпку; в ее манерах чувствовалась какая-то новая властность и решительность.
– Смотрите, Салли, – сказала она. – С этих писем нужно снять копии. Эти я не просматривала. К вопросу новой переписи следует подойти очень серьезно. А я сейчас иду домой. Спокойной ночи, мистер Клактон; спокойной ночи, Салли.
– Нам очень повезло с секретаршей, мистер Клактон, – сказала миссис Сил, положив руку на стопку бумаг, когда дверь за Мэри закрылась.
Мистер Клактон тоже был приятно удивлен поведением Мэри. Он даже подумал, что когда-нибудь придется сказать ей: в одной конторе двум хозяевам не бывать, – но она способная, чрезвычайно способная, и водит знакомство с очень умными молодыми людьми. Несомненно, это они подсказали ей некоторые новые идеи.
Он согласился с миссис Сил, но, бросив взгляд на часы, показывавшие только половину шестого, заметил:
– Если бы она относилась к работе серьезно… однако это как раз то, чего многие ваши ученые юные леди не делают.
С этими словами он прошествовал в свой кабинет, а миссис Сил, после минутного колебания, поспешила вернуться к работе.
