– У меня сохранились письма, и завтра я их просмотрю, но, полагаю, там все в порядке.
– Благодарю. А насчет психологической проблемы, – сказал он, словно продолжая некое исследование, не имеющее к нему самому ни малейшего отношения, – бесспорно, каждый из нас способен на чувство… назовем его для простоты романтической увлеченностью… к третьим лицам, во всяком случае, относительно себя я почти не сомневаюсь.
Пожалуй, впервые за все время их знакомства Уильям так взвешенно и совершенно спокойно говорил о собственных чувствах. Обычно он избегал подобных откровений – отшучивался или менял тему беседы, впрочем, так обычно и поступают мужчины, вернее, джентльмены, когда находят предмет разговора недостойным или сомнительным. И то, что он вдруг решил объясниться, ее заинтриговало, заставив забыть об уязвленной гордости. Почему-то ей тоже стало с ним значительно проще: может, потому, что они теперь на равных? – задумалась она. Его слова были интересны ей, поскольку помогали понять собственные проблемы.
– Что такое романтика? – задумчиво проговорила она.
– Хороший вопрос. Я ни разу не встречал определения, которое меня бы устроило, но попадались и очень неплохие. – И он бросил взгляд в сторону книг.
– Это подразумевает не знание другого человека, а скорее полное незнание, – решилась она предположить.
– Некоторые считают, что в литературе романтика – это вопрос дистанции, то есть…
– В искусстве – возможно. Но для людей, наверное…
– У тебя ведь нет личного опыта? – спросил он, задержав на ней взгляд.
– Мне кажется, я нахожусь под сильным романтическим влиянием, – произнесла она задумчиво. – Но кажется, в моей жизни ей почти нет места, – добавила она.
Кэтрин представила свои будни: как ей постоянно приходится быть рассудительной, собранной, правильной – в доме, где властвует ее романтичная мать. Да, но ее романтика – не та романтика. Это мечта, эхо, отзвук; можно облечь ее в форму и цвет, услышать в мелодических нотах, но только не в словах; нет, только не в словах. Она вздохнула.
– Разве не странно, – закончил свою речь Уильям, – что ни ты ко мне, ни я к тебе этого не чувствуем?
Кэтрин согласилась, что странно – очень; но куда более странно то, что она вообще обсуждает это с Уильямом. Неужели между ними возможны совершенно новые взаимоотношения? Ей казалось, Уильям помогает ей понять то, чего она никогда раньше не понимала; и вместе с благодарностью возникло почти сестринское желание помочь и ему тоже – да, почти сестринское, поскольку все же было немного обидно, что его отношение к ней лишено романтики.
– Мне кажется, если б ты так полюбил кого-то, то был бы с ней очень счастлив, – сказала она.
– Ты полагаешь, романтика может пережить близкое знакомство с предметом любви? – спросил он с легкой иронией, как будто интересуется так, вообще.
Уильям хотел избежать откровенности, которой очень боялся. Требовалась большая осмотрительность, чтобы не вышло чего-нибудь вроде той безобразной сцены, о которой он не мог вспомнить без стыда, – среди вереска и опавших листьев. И все же каждая фраза приносила ему облегчение. Он начинал понимать кое-что о собственных желаниях, до сих пор неясных ему самому, и о причинах трудностей с Кэтрин. Он начинал этот разговор с явным желанием задеть ее, наказать, но это мстительное чувство прошло, более того, теперь ему казалось, что только с помощью Кэтрин он все узнает наверняка. Главное теперь – не спешить. На свете множество вещей, о которых ему трудно говорить, – например, это имя: Кассандра. Как трудно оторвать взгляд от той пылающей угольной долины среди высоких гор, в самом центре камина. О, пусть Кэтрин еще что-нибудь скажет! Она ведь сказала, что он может быть счастлив, если так полюбит…
– Не исключаю, что с тобой такое может случиться, – ответила она на его риторический вопрос, – я даже представляю девушку определенного типа… – и запнулась, заметив, что он внимательно слушает ее, пытаясь скрыть сильнейшее волнение. Значит, все же есть кто-то – какая-то девушка… Кассандра? Да, возможно.
– Девушку, – продолжала она самым будничным тоном, какой только могла изобразить, – вроде Кассандры Отуэй например. Кассандра – самая интересная из Отуэев, не считая Генри, конечно. Но Кассандра мне даже больше нравится. Она не просто умна, у нее есть характер; она – личность.
– Но эти кошмарные червяки! – воскликнул Уильям с нервным смешком; он чуть вздрогнул, и Кэтрин это заметила.
Да, значит, Кассандра. Она машинально и меланхолично продолжила:
– Ты мог бы уговорить ее заняться… чем-то еще. Ей нравится музыка, кажется, она пишет стихи, и, несомненно, в ней есть какое-то обаяние…
Она помедлила, будто пытаясь сформулировать, в чем именно заключается обаяние кузины.
Мгновение спустя Уильям воскликнул:
– Она ведь добрая?
– Ужасно. Она обожает Генри. Если при этом учесть, где они живут – дядя Френсис с его перепадами настроения…
– О Боже… – прошептал Уильям.
– И у вас так много общего.
– Дорогая Кэтрин! – опомнился Уильям, он наконец оторвал взгляд от камина и выпрямился в кресле. – Я, право же, не понимаю, о чем мы говорим. Уверяю тебя… – Он был очень смущен.
Вспомнив о книге, которую все это время так и держал в руке, он открыл «Путешествия Гулливера» и уставился на оглавление, как бы пытаясь выбрать главу, наиболее подходящую для чтения вслух. Кэтрин наблюдала за ним – похоже, его волнение передалось и ей. В то же время она понимала, что стоит ему найти нужную страницу, взять очки, откашляться и начать чтение – и они оба навсегда упустят возможность, которая, может, никогда больше не повторится.
– Мы говорим о том, что чрезвычайно интересно нам обоим, – сказала она. – Нельзя ли продолжить разговор, а Свифта отложить на другой раз? У меня для Свифта неподходящее настроение, и в таком состоянии я не знаю, стоит ли вообще кого-нибудь читать – тем более Свифта.
Доводы, ловко привязанные к литературе, на него подействовали. Он пошел ставить книгу на место в шкаф и, повернувшись к Кэтрин спиной, постарался собраться с мыслями.
Однако попытка самоанализа дала тревожный результат: его внутренний мир при ближайшем рассмотрении оказался, так сказать, неизведанной территорией. Иными словами, в нем обнаружились чувства, которых он раньше за собой не замечал, и сам себя увидел не таким, каким привык видеть, – его унесло и закружило море неведомых и волнующих возможностей. Он пару раз прошелся по комнате и наконец плюхнулся в кресло рядом с Кэтрин. Никогда еще не чувствовал он ничего подобного. Надо ей довериться – и будь что будет. Он снимает с себя всякую ответственность. В смятении он чуть было не крикнул ей: «Ты, ты одна разбередила все эти подлые и низменные чувства, так теперь и разбирайся с ними!»
Однако ее присутствие успокоило его, буря чуть поутихла, и осталась только твердая уверенность, что рядом с ней он – в безопасности, она видит его насквозь и найдет, что ему нужно, и сама же вручит ему.
– Я сделаю все, что скажешь, – вымолвил он. – Я весь в твоей власти, Кэтрин.
– Тогда попытайся описать, что ты чувствуешь, – потребовала она.
– Но, Боже, я чувствую тысячи вещей каждую секунду. Я даже сам не знаю, что чувствую. Это было тогда, на вересковой пустоши… тогда… – Уильям замолчал; он не сказал ей, что случилось тогда. – Ты, как всегда, взывала к разуму, и это, как всегда, меня убедило – на время, – но где правда теперь, я не знаю, видит Бог! – воскликнул он.
– Может быть, правда, что ты влюбился – или почти влюбился – в Кассандру? – осторожно спросила Кэтрин.
Уильям опустил голову. После минутного молчания он прошептал:
– Думаю, ты права, Кэтрин.
Она вздохнула. Все это время она надеялась, вопреки всему и с каждой минутой все сильнее цепляясь за эту надежду, что не так закончится их разговор. Поборов минутную вспышку гнева – нежданную и нежеланную, – она собрала остаток сил, чтобы сказать, что поможет ему, насколько это возможно, и только начала облекать эту мысль в слова, как в дверь постучали – и оба испуганно вздрогнули, до того они были напряжены.
– Кэтрин, я преклоняюсь перед тобой, – выдохнул он полушепотом.
– Да, – сказала она, резко отстраняясь, – однако надо открыть дверь.
Глава XXIII
Когда Ральф Денем вошел в комнату и увидел Кэтрин – она сидела к нему спиной, – его словно обдало жаром – так иногда путник после захода солнца, спустившись с ветреного холма, вдруг из промозглого холода попадает в волны тепла, накопленного за день землей и напоенного сладким ароматом луговых трав, – словно солнце вновь пригревает, хотя на небе уже светит луна. Он робел, он трепетал, но твердым шагом подошел к окну и положил пальто. Старательно пристроил трость в складках шторы. Он так был занят собственными ощущениями и этими приготовлениями, что не успел присмотреться к присутствующим в комнате и понять, в каком они настроении. Заметил лишь, что оба взволнованы (о чем говорили и блеск глаз, и разрумянившиеся лица) – как и положено действующим лицам этой прекрасной драмы, что составляет суть жизни Кэтрин Хилбери. «Красота и страсть – ее родная стихия», – подумал он.
Она едва обратила на него внимание, а может, обратила и потому старалась быть невозмутимой, хотя на самом деле на душе у нее было тревожно. Уильям, однако, не мог так быстро справиться с волнением, и тогда она решила подбодрить его, сказав несколько фраз о возрасте здания и об архитекторе. Приняв ее подсказку, он принялся рыться в шкафу и наконец извлек на свет и выложил на стол для всеобщего обозрения какие-то чертежи.
То ли увлекшись разглядыванием чертежей, то ли еще по какой причине, только никто из них в первые минуты не решался заговорить. Однако многолетний опыт хозяйки салона не прошел даром, и Кэтрин все же произнесла что-то подходящее случаю и тут же убрала руку со стола: ей показалось, что он качается. Уильям с радостью подхватил спасительную тему, сказав, что и он того же мнения, Денем поддержал его, тоже чуть громче, чем следовало бы, – после чего они отодвинули чертежи и пересели поближе к камину.
– Мне здесь нравится – это, наверно, единственное место в Лондоне, где я хотел бы жить, – заметил Денем.
«А мне негде жить», – подумала Кэтрин, но кивнула, давая понять, что согласна с ним.
– Я уверен, при желании вы могли бы снять здесь квартиру, – сказал Родни.
– Нет, я навсегда покидаю Лондон – я снял коттедж, о котором вам тогда рассказывал.
Но, похоже, его собеседники не придали этим словам большого значения.
