— Почему?
— Потому что я не думаю, что ты когда-нибудь скажешь кому-нибудь правду. Ты просыпаешься в два часа ночи. Ты выглядишь как дерьмо. Ты измотана. Когда я приглашаю тебя сюда, когда я спрашиваю тебя, как дела, ты думаешь, я куплюсь на это, что у тебя все хорошо? Ты думаешь, я хочу, чтобы ты так сказала?
— Все так говорят.
— Да. Так и есть. И если ты собираешься встать с кровати, прийти сюда и поговорить со мной, то самое минимальное, что ты можешь сделать, это предположить, что я не все. Когда я спрашиваю тебя, я действительно хочу знать, как ты себя чувствуешь.
— А если мне не хочется тебе рассказывать?
— Тогда так и скажи. Не твое собачье дело, Уэст. Видишь, как это работает? Это просто.
На минуту она замолкает и у меня появляется шанс оценить, какой я мудак. Я не имею права так вести себя с ней. Не знаю, почему я всегда хочу быть таким — давить на нее, разбирать ее на части, выяснять, что под ней, но я хочу.
Вот в чем дело с Кэролайн. Я хочу раздеть ее догола, а потом продолжить. Я хочу узнать, что заставляет ее тикать. Даже не хочу — мне это нужно.
Мне что-то нужно от нее и это то, от чего я должен защищаться. Это самое опасное в ней. Потому что, если я буду нуждаться в ней, она причинит мне боль, отвлечет меня, может даже разломает на кусочки и перемолотит их под своим каблуком. Я видел, как это происходит с моей мамой.
И я не настолько тупой, чтобы думать, что любовь делает это с каждым. Бо, мамин парень сейчас, он любит ее, но он любит ее не так, как тайфун, как гребаное цунами, выбивающее ноги у него из-под ног. Я знаю, что в мире есть любовь легкая, медленная и стабильная.
Но это не то, что я чувствую рядом с Кэролайн.
Она может сильно ударить меня по заднице.
Это не то, ради чего я в Айове.
Она выдыхает, длинный поток воздуха.
— Хорошо, — говорит она. — Хорошо.
А потом, после очередной паузы произносит:
— Спроси меня еще раз.
— Как дела?
— Ужасно, — она смотрит на пол. — Каждый день, — шепчет она. — Каждый день — худший день в моей жизни.
Я посыпаю мукой стол перед собой, готовясь формировать буханки.
Хлеб практически получается сам собой, если все делать правильно. Нужно просто перестать бороться с этим.
Кэролайн наблюдает за моими руками. Как мои пальцы придают форму, ставят хлеб на поднос, чтобы он поднялся.
— У меня есть способ сделать так, чтобы не бороться с этим, чтобы не выглядело как борьба. Наверное, я так долго ковырялась в себе, что трудно вспомнить, что есть другой способ исправить это.
Не думаю, что я был таким, как Кэролайн. Я никогда не был привилегированным, как она, уверенным в своем месте в мире, думающим, что будущее — это позолоченное яйцо, которое я могу выдернуть из гнезда и унести домой. Я всегда знал, что мир не прекрасен, что он сломан, что он подводит тебя, когда ты меньше всего этого ожидаешь.
Когда ты это знаешь, легче принимать удары. Автоматически сопротивляться.
— Я не могу заставить это уйти, — тихо говорит она. — Не сама. Не без...
— Без чего?
Она морщит нос.
— Не без того, чтобы рассказать моему отцу.
— Что он может сделать такого, чего не можешь ты?
— Много чего, потенциально. Но в основном есть компания, которую ты можешь нанять, чтобы очистить твое имя в интернете. Вытеснить плохие результаты в поисковых системах. Но это дорого.
— Ах.
— Да.
— Это отстой.
— Так и есть.
— Так, что еще нового?
Она моргает на меня, явно не ожидая смены темы.
— Не так много, — говорит она.
— Ха, — я подталкиваю немного теста в ее сторону. — Хочешь попробовать?
— Нет, спасибо.
